Клятва мечей - Дэвид Вебер

Она вынула арфу, и Брандарк открыл рот. Струны в обрамлении черного дерева сияли серебром. Граненые драгоценные камни отражали пламя костра. Резонатор был выполнен в виде женской фигуры, задрапированной в складки древнего одеяния. Кровавый Меч вздрогнул, увидев, что лицо скульптуры повторяет черты их гостьи. Он открыл было рот, но ее пальцы тронули струны, и он замер: музыка заполнила пещеру.

Никто не смог бы извлечь из такого маленького инструмента такого мощного, чистого звука. Это не были только звуки одной арфы, понял Брандарк. Виолы и лютни играли в отдалении, в музыку арфы вплетался смеющийся перезвон цимбал, фаготы и гобои перекликались со скрипками. Он знал, что это невозможно, хотя и слышал это собственными ушами. Но вот она открыла рот, и он забыл о музыке, забыл о запахе лошадей и дыма, о своей мокрой одежде и о камне, на котором сидел. Он забыл обо всем, ничто в мире больше не существовало, кроме этого голоса.

Впоследствии он не мог ясно припомнить происшедшего – и в этом было жесточайшее проклятие и величайшее благословение, потому что, если бы он вспомнил, любовь к музыке умерла бы в нем навсегда. Кто удовлетворился бы песчаными куличиками играющих детей, увидев творения величайших скульпторов Сараманты? Если бы он был в состоянии запомнить этот голос, он бы жаждал слушать его еще и еще, и его немыслимое совершенство обратило бы в ничто все другие голоса, всю иную музыку.

Но, хотя он никогда не смог воссоздать голос в своей памяти, он не мог и забыть, что однажды слышал его. В единственную в своей жизни зимнюю ночь, в наполненной запахами пещере он познал то неземное великолепие музыки, о котором мечтал столько лет. Даже смерть не сможет отнять у него этого впечатления, и он знал, что отныне будет слышать его отзвук в каждой песне.

Она выпевала слова, которых они никогда не слышали, на языке, который не был им знаком, но это не имело значения. Они сидели неподвижно, два варвара градани, словно растворившиеся в невообразимой красоте. Она перенесла их в иное измерение, где время ничего не значило, где не было окружающего мира, а была лишь музыка ее волшебной арфы, величие ее голоса, сияние ее громадных глаз. Они парили вместе с ней, летели на ее крыльях, ощущали то, для чего не существует обозначений ни на одном земном языке, а потом так же нежно, как и вознесла, она опустила их обратно в их мир, и величайшим чудом было то, что сердца их еще бились после всего испытанного, что они вернулись невредимыми и оказались способны вспомнить, кто они и откуда, после того, как таким простым и желанным казалось расстаться со всем, чем они были, ради возможности превратиться в еще две ноты этого грандиозного звучания.

Ее голос замер, рука отпустила струны, и Брандарк Брандарксон опустился перед ней на колени.

– Госпожа моя, – шептал он, и его лицо орошали слезы.

– Не глупи, Брандарк. – Ее голос больше не сокрушал человеческих сердец, в нем слышались смех и нежность. Тонкая рука взлохматила его волосы. Она потянула его за ухо, и он поднял глаза, смеясь сквозь слезы. – Так-то лучше, – сказала она. – Вставай, Брандарк. Ты никогда прежде не стоял передо мной на коленях, не стоит и сейчас.

Он улыбнулся и поднялся на ноги, а Базел моргал, словно только что проснулся…

– Кто… – начал он, но голос отказался ему служить. Он только смотрел на Брандарка, и Кровавый Меч тронул его за плечо.

– Чесмирза, – сказал он очень тихо. – Певица Света.

Глаза Базела расширились, и он выпрямился во весь рост. Теперь он возвышался над женщиной у огня на два с лишним фута, но она уже не казалась простой смертной. Он стоял перед ней смущенный и испуганный, как ребенок.

– Я… – Его голос замер, и он опять улыбнулся.

– Сядь, Базел. – Это была просьба, хотя она имела право приказывать. Не сводя с нее глаз, он опустился на камень. Она кивнула Брандарку, который тоже присел, не отводя взгляда от лица богини. – Спасибо, – сказала она тихо, опустив арфу. Она сохраняла обличье стройной женщины с каштановыми волосами, но в то же время была чем-то бесконечно большим. Глаза ее выражали сочувствие. – Я понимаю, как вы растеряны, и признаю, что с моей стороны нехорошо было так вас обманывать. Но все же лучше было появиться так, чем со вспышками молнии и ударами грома! – Все веселье вселенной слышалось в ее смехе. – Кроме того, – добавила она, – гостеприимство смертных и их доброта – это такой драгоценный дар… Вы, друзья мои, даже вообразить себе этого не можете.

– Но… почему? – спросил Брандарк, и волшебный смех пронзил их, как серебряный меч.

– Из-за твоего друга, Брандарк, и из-за тебя. У меня для вас послание, и только упрямство Базела заставило меня прибыть с ним сюда и сейчас.

– Мое упрямство?

– Твое неуправляемое, дурацкое, невообразимое упрямство градани.

– Я ничего не понимаю, – не совсем уверенно произнес он.

– Еще бы. Ты уже в течение нескольких месяцев стараешься ничего не понимать.

– Сны?

– Сны. Когда тебе пытаются что-то сказать, ты затыкаешь пальцами уши, начинаешь орать и топать ногами, Базел.

– Разве я так поступил? – спросил он с вызовом. Брандарк тронул его за руку, но глаза Базела напряженно вглядывались в лицо Чесмирзы, и она наклонила голову.

– Конечно, Базел. Неужели мы стали бы посылать тебе непонятные сны, если бы у нас была другая возможность?

– Не знаю, – сказал он упрямо. – Я простой градани, госпожа. Мы не знаем, как вы, боги, обращаетесь к смертным.

Брандарк шумно вздохнул, но богиня не дрогнула. Ее глаза на мгновение затмились печалью, но не гневом, и она вздохнула:

– Я знаю, как ты относишься к нам, Базел Бахнаксон. И как мы можем тебя винить? Если бы ты был меньше, чем есть, твой гнев тоже был бы меньше. И это означало бы, что время посылать градани сны еще не пришло.

– Мой гнев? – Базел снова вскочил, его глаза за сверкали. Он сознавал, кто стоит перед ним, знал о скрытой мощи богини, против которой никто не смог бы устоять, но ужаса не ощущал. Он чувствовал удивление и преклонение, но не ужас. Слишком много страдал его народ. Слишком долго был он брошен на произвол судьбы.

– Да, гнев. И страх, Базел. Не страх перед нами, а боязнь того, что мы снова «предадим» твой народ, от вернемся от него. Но я скажу тебе, Базел Бахнаксон, и в моих словах не будет лжи, что происшедшее с твоим народом не наших рук дело, и раны его глубже, чем ты можешь вообразить. Целое тысячелетие мы стараемся устранить этот вред, ведаешь ты о том или нет. Но окончательное исцеление в ваших руках. Вы должны сами сделать решающий шаг, ты и твой народ.

– Слова, госпожа, – возразил Базел. – Это только слова.