Шерсть дыбом: Медведи-взломщики, макаки-мародеры и другие преступники дикой природы - Мэри Роуч

кладет чучело на место. К грифам-индейкам он питает ту же слабость, что и к вальдшнепам. «Иногда, – сказал он мне раньше, – я просто ложусь в шезлонг, откидываюсь назад и наблюдаю, как они кружат в небе. Если ветра нет, можно даже услышать, как они проносятся мимо».

Том выключает свет и запирает двери. «Мы использовали чучела птиц, – говорит он, – когда разбирали завалы после теракта 11 сентября».

Когда обрушились башни-близнецы, в поисках человеческих останков пришлось перелопатить почти миллиард фрагментов мусора. Это была крупнейшая судебно-медицинская экспертиза в истории Соединенных Штатов. Тысячи людей из 24 агентств в конце концов извлекли из-под завалов 20 000 фрагментов человеческих тел. «Люди буквально ползали на четвереньках и просеивали мусор садовыми граблями» – так Сименс с коллегами описывал процесс в своей статье от 2004 года. Для этих работ требовалось много свободного пространства – на небольшом удалении от места трагедии. Под это дело отвели недавно закрытый мусорный полигон на Статен-Айленд под до неловкости подходящим названием «Фрешкиллс»[53].

На третий день прилетели птицы. «Мы знали, что в руинах полно человеческих останков – на них птицы и слетались, – говорил инспектор полиции Нью-Йорка, руководивший аварийным штабом операции. – Нам приходилось буквально драться с ними за человеческие останки». Сименс входил в число специалистов Службы дикой природы, которых привлекли, чтобы избавиться от птиц. Я попросила его рассказать мне об этом поподробнее. Мы сидим на бежевом диванчике в старом трейлере Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, где они с Трэвисом обычно просматривают и анализируют видеозаписи, сделанные в ходе исследований. Обстановка здесь типовая и низкобюджетная. Человеческий скворечник.

«Мы приезжали на место до рассвета, – вспоминает Том. – И пытались помешать им приземлиться. Мы обходили периметр, глядя в небо и высматривая приближающихся птиц, а затем поджигали пиротехнику, чтобы не дать им сесть». Пиротехнические средства – это безопасная взрывчатка, которая при горении издает такой звук, будто кто-то стреляет из дробовика. Когда птицы привыкли к звукам выстрелов, команда взяла в руки настоящие дробовики и добавила кое-какое «летальное подкрепление»[54]. Одна птица убита – другие принимают к сведению. Неприятно, зато эффективно. «Мы стреляли, только когда они окончательно наглели и полностью игнорировали пиротехнику». Из тысяч птиц, которых Тому с коллегами пришлось прогнать за десять месяцев операции, убито было всего двадцать три.

Эти двадцать три использовали для изготовления чучел. Чучела с успехом применяли в местах отдыха птиц – там, где они собираются вместе, бездельничают и переваривают пищу, – но на самой площадке они работали гораздо хуже. «Потому что… – Том думает, как лучше сформулировать. – Мотивация была слишком высокой».

Я говорю что-то о грифах и их омерзительной тяге к мертвечине.

«Грифы? – произносит Том. – Мы за все время только одного грифа видели».

Мое предположение оказалось предвзятым. Полакомиться мертвыми слетались серебристые чайки. Ну конечно! Чайки и мусорные свалки! Считается, что во времена, когда Фрешкиллс был действующим мусорным полигоном, там кормилось порядка 100 000 чаек.

Так случилось, что цель моей следующей исследовательской поездки – мусорный полигон под Сан-Хосе в Калифорнии, где собирается продемонстрировать свое детище изобретатель механического сокола.

Соколы, как правило, охотятся на голубей и других птиц такого же размера, но чайка и сама сапсану размером не уступает; ее так просто не одолеешь. Трудно себе представить, что сокол может на нее напасть. Или что чайка испугается какого-то там сокола, тем более механического. Ничего, скоро мы все узнаем.

Робоптица пока что покоится в алюминиевом футляре в багажнике арендованного автомобиля Нико Нейенхейса. Нейенхейс – изобретатель Робоптицы. Он приехал из Нидерландов, где базируется его компания Clear Flight Solutions, чтобы продемонстрировать птицу потенциальным покупателям. Но сначала – слайдовая презентация. Мы сидим вокруг стола для совещаний в здании управления мусорного полигона Гуадалупе. Кроме Нико и нескольких сотрудников его фирмы здесь присутствует и представитель компании Aerium, которая предлагает услуги по отпугиванию птиц с помощью дронов, в том числе Робоптицы. Я сижу на другом конце стола в компании людей в светоотражающих жилетах: производственного директора полигона, технического директора и человека, который визитки своей мне не дал; зато чуть позже сообщил, что «уже двенадцать лет в мусоре».

Слушая Нико, быстро понимаешь, почему любая птица, какого бы она ни была размера, постарается держаться подальше от сокола. Соколы-сапсаны, камнем падая вниз, развивают скорость до 500 км в час. Самые быстрые животные на Земле – соколы, а вовсе не гепарды. Настигая жертву, сапсан делает свое дело быстро и эффективно. «Прямой удар, чистое убийство», – сказано в моих заметках. И да, сокол действительно может сцапать взрослую чайку.

У такой сноровки есть и обратная сторона: соколы отнюдь не мастера расслабленного скольжения – в отличие от ястребов, орлов и прочих «длиннокрылых», как называет их Нико, площадь поверхности крыльев которых позволяет им, высматривая добычу, парить в восходящих потоках теплого воздуха.

И тут Нико говорит неожиданную вещь, которая меня обескураживает: «Птицы не любят летать». Он имеет в виду суматошную разновидность полета, предполагающую активные взмахи крыльями. Это утомительно. Соколы охотятся не дольше пяти-шести минут зараз; потом они отдыхают. Это объясняет – или извиняет – двенадцатиминутный ресурс аккумулятора Робоптицы.

– Двенадцать минут? – спрашивает кто-то. Может, даже я.

– Дольше было бы неестественно, – говорит Нико.

В разговор вступает один из его коллег: «Пойдемте взглянем, на что способна Робоптица».

Мы выходим на парковку; работники полигона раздают защитные шлемы, которые мы должны надеть, прежде чем отправиться в «зону сброса». Так называют место, откуда мусоровозы сбрасывают мусор в котлован, где его потом утрамбовывают и в конце дня засыпают строительными отходами, чтобы отвадить диких свиней и других ночных падальщиков. Чаек же привлекают свежие кучи. Даже здесь, у административных зданий, парочка чаек неизменно кружит над головами. Птичьи тени скользят по мостовой.

Я подхожу познакомиться с производственным директором Нилом. Чайки – последняя из проблем, которые его занимают. Гораздо выше в списке неприятностей стоят риелторы, работающие в пафосных коттеджных поселках по соседству с мусорным полигоном и рассказывающие потенциальным покупателям, что буквально через пару лет полигон закроют. Обнаружив, что их обманули, собственники вскоре приходят в ярость. Они пытаются закрыть полигон. Они жалуются на запах, на свиней, которые по ночам роются у них на лужайках. Свиньи – пережиток тех времен, когда их использовали на свалках для утилизации отходов.

Вдруг прямо посреди разговора Нил безо всяких объяснений разворачивается и уходит.

– Вы сказали «свалка», – пытается мне кто-то объяснить.

– Это санитарный полигон, – добавляет кто-то другой. – Не свалка.

– Свалка – оскорбительное слово.

Похоже, ехать мне придется с командой Робоптицы.

Через несколько минут мы уже стоим на краю рукотворного мусорного каньона. Внизу, в центре снежного вихря из чаек, рабочий на уплотнительном катке. Управляя чем угодно в снежной буре, подвергаешься повышенному риску. Чайки мешают оператору