Крым - Александр Проханов

Двулистиков торжествовал, улыбался длинной улыбкой. На его белых хрящеватых ушах загорелись пунцовые мочки. Запах, который он источал, был невыносим, вызывал у Лемехова рвотные спазмы.

– Ты ненавидел меня? Столько лет ненавидел? Твоя ненависть была растянута на десятилетия? Ты сложился как личность в поле ненависти? Твой скелет, клеточная ткань, полушария мозга формировались в поле ненависти? – Лемехов был сокрушен. Его ответ напоминал вопль. – Ты – источник страшной заразы, от которой страдает жизнь. От таких, как ты, выбрасываются из моря киты. Пустыня пожирает Африку. Образуются озоновые дыры. Мы бы давно погибли, если бы подобные тебе ненавистники восторжествовали. Но твое присутствие в мире уравновешивают праведники. Святые и праведники спасают мир от таких, как ты!

Двулистиков хохотал. Его маленькие глазки, красные, как у вепря, мерцали. Он потирал пальцы, и они хрустели.

– Ты-то святой и праведник? Родную жену заточил в сумасшедший дом, чтобы не мешала развлекаться с красотками. Нарушил клятву верности, которую дал президенту Лабазову, и возмечтал его свергнуть. Вот тебя и сбили. И ты, кувыркаясь, упал и разбился. Я этому рад! Ах, как я этому рад!

– Ты подлец! – Лемехов чувствовал, как пол становится мягким, не держат ноги и он готов провалиться в какую-то зыбкую топь.

– Не стоит уж нам портить до конца отношения, – мнимо успокаивал его Двулистиков. – Я тебе пригожусь. Могу предложить место в одном из отделов. Нехорошо кидать в беде старых товарищей!

Лемехов видел желтые зубы во рту Двулистикова, чувствовал исходящий от него запах уксуса. Хотел выкрикнуть какое-то страшное слово, но забыл его. Мычал, заикаясь. Хотел ударить Двулистикова острой стальной лопаткой от сверхмощной турбины, но вместо этой изысканной, как лепесток стального цветка, лопатки на столике торчал уродливый корень.

Лемехов, проваливаясь в прорубь, как по тонкому льду, перепрыгивая через промоины, выбежал из кабинета. Побежал по коридору к лифту.

На пути у него возник всклокоченный старик с крючковатым носом, весь в морщинах и складках. Глаза его безумно сияли.

– Бог-то есть! Есть Бог! Погнали тебя грязной метлой! Как мусор, как мусор!

– Вы кто? – старался обойти его Лемехов.

– Я Саватеев! Как умолял, упрашивал: «Оставьте меня на работе!» Нет, при всех растоптал! Я «Буран» запускал. Я его гладил, тепленького, по загривку, когда он вернулся на землю. А ты меня – как промокашку! Теперь и тебя на помойку! У павлина хвост ощипали!

Старик вцепился ему в рукав, не пускал. Лемехов оттолкнул старика. Минуя лифт, побежал вниз по лестнице. И вслед ему несся стариковский кашель и смех:

– Павлин! Бесхвостый павлин!

Глава 24

Лемехов убегал от стариковского клекота, скатывался по лестнице, вырывался из огромного здания. А оно валилось на него, как белый ледник, сыпало на голову ледяные глыбы этажей.

«К президенту, идти к президенту! Все объяснить, найти клеветника и доносчика! Это премьер, наш застарелый конфликт! Отвратительный карлик, лупоглазый, с водянкой мозга! Какая мерзость! Быть может, «Лунный проект»? Отставанье по срокам? Давно вошли в график, композитные материалы, разгонный блок! Саватеев, мерзкий старик! Почему я павлин? Нет, скорей к президенту!»

Он торопился к стоянке, где ждал его автомобиль, пока еще служебный, с шофером. Хотя охрана была снята, и он чувствовал, как опустело вокруг него пространство, еще недавно заполненное сослуживцами, просителями, помощниками и советниками. Все отпрянули и испарились, словно кто-то невидимый отсосал воздух. Он перемещался в пугающей пустоте.

«Президент меня примет, и все разъяснится! Я его друг, истинный друг, один из немногих! Кругом него льстецы, обманщики, проходимцы! Филипп Распевцев, придворный художник. Портрет на фоне Медного всадника. Он и мне предлагал позировать с четками, в вольной позе. Эти четки подарю президенту, передам привет от Башара Асада. Как звенели стекла от залпа «катюши»! Какие золоченые спинки кресел!.. Забыл, как зовут генерала… Женский гребень в руках Али… Велосипед, раздавленный танком… Как славно было мчаться на велосипеде, который подарил мне отец! Голубой, перламутровый, перелетал через ручей, поднимая фонтаны брызг. Да при чем здесь велосипед? Скорей, скорей к президенту!»

Ему казалось, что сходит оползень. Он захвачен лавиной, старается удержаться, цепляется за камни. Но они начинают двигаться, летят вместе с ним в пропасть.

Он позвонил в Администрацию президента, желая добиться скорейшего свидания с Лабазовым. Но чиновник Администрации, всегда любезный и словоохотливый, замялся, услышав его имя. А потом нетвердо, заикаясь, сказал:

– Невозможно, Евгений Константинович. Все свиданья с президентом расписаны на два месяца вперед. А новые списки пока не составлялись.

Лемехов позвонил чиновнику службы протокола, который обычно приглашал его на встречу с президентом. Но чиновник холодно ответил:

– Видите ли, Евгений Константинович, вы теперь, как я понимаю, являетесь частным лицом. А это подразумевает совсем иную процедуру.

Пустота, которая окружала Лемехова, безвоздушное пространство, которое образовалось вокруг него, гасили звук. Эту пустоту не мог пробить вопль о помощи, зов отчаяния, крик, которым он хотел бы привлечь внимание к своему несчастью. У него отобрали не только телефоны правительственной связи, отключили не только от источников информации, но рассекли его связи со всем остальным человечеством. Люди, проходившие мимо, не замечали его. Воспринимали как пустоту. Он был человек-невидимка.

Лемехов старался пробить этот невидимый кокон. Пронзал своей больной мыслью, своим беззвучным криком, обращая его к президенту. К его бледному лицу с блеклыми глазами, к белесой голове с глубокими залысинами, к вялым губам, которые он складывал в трубочку, похожую на хоботок, к его насмешливой едкой улыбке, которая появлялась в минуты раздражения, к бравой офицерской походке, когда он выходил из золоченых кремлевских дверей.

«Услышь меня! – умолял президента Лемехов. – Позови к себе! Я твой верный соратник! Самый преданный и надежный!»

Но зов оставался без ответа. Кокон был непроницаем, как бронежилет из сверхпрочного сплава.

Он вдруг вспомнил, что есть человек, который может ему помочь. Этим человеком был генерал Дробинник, доверенное лицо президента, исполнитель его тайных поручений. Лемехов набрал телефон генерала:

– Петр Тихонович, я вернулся из Сирии. Вы сказали, что после возвращения я могу повидаться с президентом. Мне очень нужно. Помогите мне.

Дробинник некоторое время молчал. Потом произнес:

– Вы же понимаете, Евгений Константинович, что обстоятельства изменились. В этих новых обстоятельствах президент откажется вас принять.

– Но почему, Петр Тихонович? Это недоразумение, абсурд! Меня оговорили, какой-то враг, какой-то могущественный соперник. Уверяю вас, если президент меня выслушает, он все поймет, и недоразумение рассеется. Помогите встретиться с президентом, умоляю вас!

– Думаю, что это невозможно.

– Объясните, что случилось! Хоть вы-то мне объясните! Выслушайте меня, и доложите о нашем разговоре президенту. Умоляю, Петр Тихонович!

Дробинник помолчал.

– Ну, хорошо. Через час встретимся в ресторане «Боттичелли». Вы, кажется, любите этот ресторан?

Они встретились в полупустом ресторане, среди античных колонн. Бесшумно скользили официанты в облачении венецианских дожей. Метрдотель в золоченой парче, с маленьким бутафорским мечом на боку приветствовал Лемехова низким поклоном.

– Здесь вас ценят, как великого деятеля. Мы рады, что вы не забываете наш ресторан. Что вы желаете, господа? – Он положил перед Лемеховым и Дробинником кожаные карты меню.

– Чай и что-нибудь сладкое, – не раскрывая меню, сказал Дробинник.

– Лучшие сорта тайского чая и фруктовый торт.

– Несите, – сказал Дробинник. Отослал метрдотеля холодным взглядом прозрачных глаз, в глубине которых темнели две свинцовые точки. Через лицо пролегал розовый шрам, и казалось, что это лицо можно разломить на две части, как надрезанный плод.

– Что случилось, Петр Тихонович? Почему эта нелепая отставка? Это какая-то ошибка! Президента ввели в заблуждение. Меня оклеветали!

Дробинник смотрел на него прозрачными, как апрельская вода, глазами, в которых темнели две черные икринки. Спокойно произнес:

– Видите ли, Евгений Константинович, наш президент очень восприимчив к вопросам чести. Как офицер, он привержен чувству долга. Он держит свои обязательства перед соратниками, заслоняет их всей силой своего авторитета, если они споткнутся или совершат неточный шаг. Но он не выносит вероломства, предательства. Его предавали те, кого он вывел в люди, наделил достатком и властью. Его предал целый класс, который вдруг повалил на Болотную площадь и требовал для него смертной казни. Он, я знаю, относился к вам очень сердечно, рассчитывал на вас, связывал с вами далеко идущие планы. И был, Евгений Константинович, разочарован в вас.