Том 8. Труженики моря - Виктор Гюго

что вполне допустимо, обладал стариннейшим качеством дворянина, но существенным недостатком для рулевого, то есть пристрастием к вину.

Сьер Клюбен упорно отказывался его прогнать. Он поручился за него перед мессом Летьери.

Рулевой Тангруйль ни днем, ни ночью не покидал парохода.

Когда Клюбен накануне отплытия, в поздний вечерний час, явился проведать судно, Тангруйль уже спал в своей висячей койке.

Ночью Тангруйль проснулся. Такая уж была у него еженощная привычка. У каждого пьяницы, если он сам себе не хозяин, есть потаенный уголок. Тайник был и у Тангруйля. Он называл его своей «кладовкой». «Кладовка» Тангруйля находилась в нижней части трюма. Он устроил ее там потому, что самая мысль об этом показалась бы невероятной. Тангруйль был уверен, что только он знает о тайнике. Капитан Клюбен был взыскателен, как всякий трезвенник. Немного рома и джина — все, что можно было утаить от бдительного ока капитана, — хранилось про запас в сокровенном месте трюма, на дне лотбака, и почти каждую ночь рулевой устраивал любовные свидания со своей «кладовкой». Надзор был неусыпный, пирушки скудные, и ночные кутежи Тангруйля обычно ограничивались двумя-тремя глотками, второпях. Случалось и так, что его тайник пустовал. В ту ночь Тангруйль нежданно наткнулся там на бутылку коньяка. Восторг его был велик, но еще больше — изумление. С неба, что ли, свалилась бутылка? Он так и не припомнил, когда и как пронес спиртное на пароход. И тут же осушил бутылку. Отчасти он сделал это из предосторожности, побаиваясь, как бы коньяк не обнаружили и не отняли. Бутылку он швырнул в море. Наутро, взявшись за румпель, Тангруйль чуть покачивался.

Однако правил он кораблем почти так же, как всегда.

Капитан же Клюбен, как известно, в тот вечер вернулся ночевать в «Гостиницу Жана».

Клюбен всегда носил под рубашкой дорожный кожаный пояс, в котором он на всякий случай держал гиней двадцать. Снимал он его только ночью. С изнанки, на грубой коже — пояса густой, несмываемой литографской краской было выведено его рукой: «Сьер Клюбен».

Перед отъездом, встав ото сна, он спрятал железную коробочку с семьюдесятью — пятью тысячами франков банковыми билетами в пояс, затем, как обычно, затянул его и застегнул.

III

Прерванная беседа

Отплывали весело. Не успели пассажиры разложить саквояжи и чемоданы на скамьи и под скамьи, как принялись осматривать пароход, — это делается всякий раз неукоснительно и настолько вошло в привычку у пассажиров, что стало как бы правилом. Двое, турист и парижанин, еще никогда не видывали парохода, и пена, взбитая первым же поворотом колес, привела их в восхищение. Потом их привел в восхищение и дым из трубы. Они осмотрели шаг за шагом чуть ли не все детали судового снаряжения на палубе и в мидельдеке: толстые, чугунные кольца, железные крюки, скобы, болты, так соразмерно и точно пригнанные, что они кажутся огромными безделушками — железными безделушками, которые буря позолотила ржавчиной. На палубе пассажиры потолкались и вокруг маленькой сигнальной пушки, закрепленной цепью. «Совсем, как сторожевой пес», — заметил турист.. «И в попонке из просмоленной материи, чтобы не простудиться», — добавил парижанин. Берег удалялся; пассажиры обменивались обычными впечатлениями о красотах Сен-Мало; кто-то из пассажиров изрек общеизвестную истину, что вид с моря обманчив и что в одной миле от берега Дюнкерк — точь-в-точь Остенде. Все, что можно было сказать о Дюнкерке, было сказано и дополнено замечанием, что обе его брандвахты выкрашены в красный цвет и называются «Рюитинген» и «Мардик».

Сен-Мало стал совсем крохотным, а потом исчез.

Вокруг расстилалась безмятежная морская гладь. След, оставленный на воде пароходом, почти не изгибаясь, тянулся длинной бахромчато-пенной полосой и терялся где-то в необозримой дали.

Если от Сен-Мало во Франции до Экзетера в Англии провести прямую линию, то Гернсей окажется как раз посередине. Прямая линия на море — не всегда идеальная прямая. Все-таки пароходы могут до некоторой степени придерживаться прямой линии, что не дано судам парусным.

Море плюс ветер — это сумма сил. Пароход — это сумма машин. Силы природы — вечно действующая машина; паровая машина — ограниченная сила. И вот между двумя этими началами — неисчерпаемой мощью стихии и творением человеческого разума — завязывается борьба. Она-то и называется мореплаванием.

Воля механизма — противовес беспредельности. Но существует механизм самой беспредельности. Стихиям ведомо, что они творят и куда стремятся. Слепой силы нет. Человек вынужден наблюдать за этими силами и разгадывать их пути.

А пока он не установил законы этих сил, борьба продолжается, и в борьбе этой пароход как бы воплощает постоянную победу гения человеческого, которую он одерживает ежечасно на каждой пяди морского пространства. Паровой двигатель обладает удивительнейшим свойством держать в повиновении корабль. Он уменьшает его покорность ветру и увеличивает покорность человеку.

Никогда еще Дюранда не шла так хорошо, как в тот день. Она вела себя отлично.

Часам к одиннадцати Дюранда, подгоняемая свежим норд-норд-вестом, уже находилась в открытом море близ Менкье и шла под небольшими парами на запад правым галсом, круто бейдевинд. По-прежнему стояла хорошая, ясная погода. Но рыбачьи челны возвращались домой.

Мало-помалу море очистилось от судов, словно они спешили укрыться в гавани.

Нельзя сказать, чтобы Дюранда строго следовала обычному маршруту. Экипаж ничуть не беспокоился, он вполне доверял капитану; все же судно, вероятно по вине рулевого, слегка отклонилось в сторону. Казалось, Дюранда идет не к Гернсею, а к Джерсею. Часу в двенадцатом капитан выправил курс, взяв направление прямо на Гернсей. Небольшая потеря времени. Только и всего. Но когда стоят короткие дни, потеря времени чревата последствиями. Светило яркое солнце, но солнце февральское.

На Тангруйля так подействовали винные пары, что он еле стоял на ногах, руки его не слушались. Вот почему славный рулевой частенько вилял на курсе, а это замедляло ход.

Ветер почти стих.

Пассажир-гернсеец время от времени наводил свою подзорную трубу на небольшой комок сероватого тумана, — его медленно перекатывал ветер по самому краю горизонта на западе, и был он похож на клочок запыленной ваты.

У капитана Клюбена, как всегда, было пуритански-строгое выражение лица. Он, казалось, удвоил внимание.

На палубе Дюранды было спокойно и даже весело. Пассажиры болтали. Во время плавания можно с закрытыми глазами, только по тону разговора, судить о состоянии моря. Непринужденная болтовня пассажиров говорит о спокойствии океана.

Лишь при затишье на море ведут, например, такие беседы:

— Взгляните-ка, сударь, — вот прехорошенькая красно-зеленая мушка.

— Верно, заблудилась в море и отдыхает на судне.

— Мухи