Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Подсматриваем, да? — бормочет Луиза, словно пробуждаясь ото сна.

Не знаю, что и сказать. Я стою не шевелясь. Нельзя не заметить, как топорщится полотенце, повязанное вокруг моих бедер. Я жду, что скажет Луиза, и, по правде говоря, мне хочется, чтобы она приказала сбросить полотенце и обнажить перед ней напрягшийся член. Я даже немного горжусь тем, как действует на меня созерцание Луизы. Надеюсь, она все понимает. Эротические фантазии со скрипом ворочаются в моей голове, но это всего-навсего разговор, который я веду с самим собой.

Я роняю полотенце. Возбужденный член пружинисто подскакивает вверх. Выждав немного, я иду к морю.

Луиза смотрит с валуна. Я жестом приглашаю ее в воду и отворачиваюсь. Слышу позади себя всплеск. Плывем в молчании, не сближаясь. Сильное течение относит нас от берега. Хочется отдаться этому течению. Пусть несет меня к Капри, еще дальше — к Сицилии, Северной Африке. «Сколько времени пройдет, пока не наступит конец», — думаю я. Немного. Считается, что смерть будет легкой, если, начав тонуть, не сопротивляться: безболезненное и быстрое возвращение в утробу.

Луиза окликает:

— Собираешься возвращаться?

— А ты? — спрашиваю я.

Она машет мне из воды.

Вылезаю на валун, беру полотенце и плотно заворачиваюсь в него, потуже затянув у пояса. Потом встаю на валун и держу полотенце для Луизы, отвернувшись в сторону. Не давая ей опомниться, сам оборачиваю полотенце вокруг ее тела, просунув свои руки ей под мышки и затянув полотенце возле груди. Мгновения самой интимной близости с тех пор, как я повстречал Луизу в Неаполе. Она быстро целует меня в губы. Я не успеваю ответить, а Луиза уже собирает наши пожитки в пляжную сумку и заявляет, что переодеваться нам ни к чему, на шоссе можно не выходить. И вот мы уходим, протискиваясь между скалами и взбираясь вверх к городку. Обратный путь дается тяжело: полуденное солнце не знает пощады, тени нет нигде, земля камениста и выжжена.

В дом входим со стороны лимонной рощи. На кухне садимся за стол и пьем воду, холодную как лед. Волосы у Луизы влажные, а губы сухие и слегка потрескались.

— Пойду послушаю автоответчик, — говорит она, вскакивает и исчезает в коридоре. Слышу искаженный электроникой голос Алессандро, потом молчание, потом голос Луизы. Они с Алессандро разговаривают по-деловому, в ее словах нет мягких и ласковых ноток, уверений, как сильно она скучает, как сильно любит его. Луиза возвращается на кухню.

— Он вернется завтра утром.

— Что происходит?

Она пожимает плечами.

— По-моему, самое время для сиесты.

Мы поднимаемся по лестнице и останавливаемся у моей двери.

— Я только пойду душ приму, а потом загляну к тебе.

Я цепляюсь пальцем за край полотенца, крепко стянутого у нее на груди, и привлекаю ее к себе. Луиза мягко вырывается и отступает назад.

— Душ прими, — повторяет она.

В душе я времени не теряю. Быстро смываю засохшую на коже соль. Промываю волосы, ставшие жесткими от грубой морской воды. Из ванной мне видна дверь в спальню. Она закрыта. Выключив душ, слышу, как плещется Луиза. Вытираюсь насухо и ложусь в постель. Даже под одной простыней слишком жарко. Я стараюсь улечься так, чтобы живот мой казался плоским. Член затвердел, даже саднит. Срываю простыню и снова набрасываю ее на себя, опустив пониже, чтобы не задохнуться. В комнате слишком много света. Опускаю жалюзи. Теперь солнце, преломляясь в прорезях, бьет вниз. Жалюзи похожи на большую терку, о которую крошится солнечный свет, начиняя комнату желтым сиянием.

У Луизы в комнате затих душ. А может быть, она передумала? Может, в ней возобладали такие чувства, как преданность, ответственность и здравый смысл? Винить ее не стану. Как бы меня к ней ни влекло, желание мое сопряжено с тревогой, отзывающейся в животе целым клубком трепещущих бабочек и стрекоз. Сжимаю свое вздернутое достоинство в руках. Понимаю, что ничто не остановит меня, если Луиза пожелает продолжить наши игры. Здесь я бессилен. Мораль ни при чем. Алессандро ни при чем.

Время проходит, а Луиза не появляется. Я смыкаю веки, пусть глаза отдыхают от солнца. Ложусь на бок и вжимаюсь головой в мягкую подушку. Если она не придет, я усну. Мое возбуждение постепенно угасает.

Но вот входит Луиза. Я приоткрываю глаза. На ней ничего нет, кроме прозрачного халатика. Луиза улыбается и взмахом руки показывает: подвинься. Я отползаю к краю постели, и она ложится рядом, прижимаясь спиной ко мне. Затем берет мою руку и обвивает ею себя. Меж нами только моя простыня и ее халатик. Член мой упирается ей в попку. Луиза запускает руку под простыню и нащупывает мой ствол. Это попросту непрактично, потому что рука ее медлит, разжигая похоть там, где и без того пламя пышет. Впрочем, Луиза, как и я, хочет спать. Мы еще крепче прижимаемся друг к другу. Я тихонько стаскиваю халатик с ее плеч и рук. Целую Луизу в спину — и все: мы спим. Сон мой легкий и отстраненный: в постели я присутствую, но в то же время где-то витаю. Я часто пробуждаюсь, но целиком вернуться в реальность не могу. Беспрерывно ощущаю Луизу. Она спит спокойно, не шевелясь.

Часа через два, когда я наконец просыпаюсь совсем, Луиза смотрит на меня, улыбается и подается вперед: целуй. Первые наши поцелуи кратки, нежны, медлительны. Еще несколько секунд — и наши рты впиваются друг в друга до зубов, языки в ход пошли. Отбрасываем прочь простыню и халатик. В окружающем нас неярком свете наша нагота скрадывается. Луиза, повернувшись всем телом, оказывается на мне, но такое положение неудобно, и я ссаживаю ее обратно. Луиза смеется. Я взбираюсь на нее, оглядывая сверху все распростершееся подо мной тело.

— Ты понимаешь, что делаешь?

— Да, — решительно кивает Луиза.

Член мой наставлен на нее, как игла на пластинку в проигрывателе.

— Раздвинь ноги.

— Подожди.

Я ложусь на спину, Луиза поворачивается на бок, рука ее сжимается вокруг моего ствола.

— Знаешь, что я раньше обожала больше всего, когда мы развлекались в постели?

Я отрицательно качаю головой: хочу, чтобы она сама сказала.

— Ты ведь, надо заметить, всякое заставлял меня выделывать. Помнишь? Боже, да я вся дрожала, когда ты просто говорил об этом. Тебя, судя по всему, не очень-то заботило, что я, быть может, понятия о таких гадостях не имела.

— Извини.

Луиза крепко сжимает то, что у нее в руке.

— Не смей извиняться.

— Извини меня.

Она снова жмет. И, дразня, говорит:

— Мне нравится, когда мужчина деспот.

— Хочешь, чтобы я сказал тебе, что сейчас надо делать? — спрашиваю я и будто команды жду. Весь деспотизм мой явно куда-то пропал.

— Сейчас я знаю, что мне делать.

И, резко отпрянув к краю кровати, Луиза буквально набрасывается на мой член губами. Волосы укрывают ей лицо. Я завожу их пряди за уши, чтобы видеть ее лицо. Губы ее сжимаются и разжимаются, рот скользит по стволу вверх и вниз. Луиза стоит на коленях, тело ее склонилось к моему. Большим пальцем руки трогаю ее сосок. Твердый, упругий. Скольжу рукой по ее животу и между ног. Слышу, как участилось ее дыхание, когда мои пальцы вжались в ее плоть. Луиза замирает. Большим пальцем подбираюсь к клитору. Тело ее отзывается легкой судорогой. Одной рукой Луиза держится за живот. Я привлекаю ее к себе. Без стеснения и единого слова она садится, широко разведя ноги, и мой язык приходит на смену большому пальцу. Ощущаю ее вкус — пряный, горьковатый, свежий. Луиза вздыхает. Мой язык движется в такт ее вздохам. Потом я погружаюсь в ее лоно, и уже не язык, а нос мой теребит ей клитор. Внутри у нее гладко, скользко, тепло. Мне почти нечем дышать, лицо сделалось влажным. Бедра ее ходят взад-вперед. Я выскальзываю из-под нее.

— Замри, — приказываю я. Луиза стоит на коленях лицом к стене.

Я захожу сзади. Спина Луизы слегка загорела. Целую ее в завитки волос у шеи, целую плечи. Потом ввожу член во влагалище, стараясь не забираться вглубь. Луиза трется об меня. Рукой накрываю ей одну грудь. Луиза шарит рукой у себя между ног, стараясь загнать мой член поглубже в себя.

— Постой. — Я отстраняюсь, а потом вхожу в нее со всей силой, на какую только способен. Держусь неподвижно, а Луиза плавными круговыми движениями раскачивает бедрами. Она наращивает обороты, и член мой выскакивает.

— Давай по-простому, — говорит Луиза и ложится на спину. Я на нее сверху. Она приподнимает таз мне навстречу. Мы предаемся похоти с дерзко открытыми глазами, время от времени поглядывая туда, вниз, где согласованно колышутся наши бедра. Вот он, грех людской, — осознание этого приносит нам еще больше радости и позволяет нам представить входящего Алессандро. Даже мысль о нем возбуждает. Его неведение — возбуждает. Мы предаемся похоти с еще большим пылом. Мы уже не ведаем жалости. Нам хочется больше удовольствия: мы этого заслуживаем, рискуя заниматься любовью в его доме. И нам сопутствует удача, что подтверждает: мы этого заслуживаем.