Убийца Шута - Робин Хобб

В ту ночь я лег спать, полный признательности. Я вовсе не был уверен, что Би понимала смысл букв, письма или чтения. Но я узнал, что она может делать точные копии того, что видела, даже без образца перед глазами. Весьма редкий талант, и он дал мне надежду. Это напомнило мне Олуха, человека необыкновенно сильного в Скилле, но не понимающего полностью суть своих действий.

В ту ночь, в постели с Молли, греющейся рядом, я наслаждался редким удовольствием: связался Скиллом с Чейдом и вытащил его из глубокого сна.

Что? спросил он меня с укором.

Помнишь травяные свитки лавочника с островов Пряностей, которые мы отложили из-за того, что я не мог их скопировать? Рваные, которые могли бы быть оригиналами Элдерлингов?

Конечно. Что с ними?

Отправь их мне. С хорошим запасом бумаги. Да, и набором кроличьих кистей. А у тебя нет этих пурпурных чернил с островов Пряностей?

Ты знаешь, сколько это стоит, мальчик?

Да. И я знаю, что для хорошего дела ты можешь себе это позволить. Отправь мне две бутылки.

Я улыбнулся, закрывая свой разум от града его вопросов. Они все еще стучали в мои стены, когда я погрузился в сон.

Глава десятая

Мой голос

Этот сон я люблю больше всех. Но приснился он мне всего один раз. Я пыталась его вернуть, но тщетно.

Бегут два волка.

Вот и все. Они бегут при свете луны по открытому склону, а затем — по дубовой роще. Подлесок совершенно не мешает им. Они даже не охотятся. Они просто бегут, наслаждаясь работой мышц и холодным воздухом, наполняющим открытые пасти. Они ничего никому не должны. Им не нужно принимать решения, у них нет обязанностей и короля. У них есть ночь и бег, и им этого достаточно.

Я жажду стать такой же цельной.

Я освободила язык в восемь лет. Очень ясно помню тот день.

Мой неродной брат Нэд, больше похожий на дядюшку, накануне ненадолго заглянул к нам. Он привез мне не маленькую трубу или бусы, которые дарил обычно. На этот раз в его руках оказался мягкий пакет, завернутый в грубую коричневую ткань. Он положил его на колени, и пока я сидела, глядя на него и не зная, что делать дальше, мама достала небольшой поясной нож, перерезала веревочку, стягивавшую его, и развернула обертку.

Внутри была розовая блуза, кружевной жилет и набор многослойных розовых юбок! Я никогда не видела такую одежду. Они из Бингтауна, сказал он маме, когда она нежно потрогала замысловатые кружева. Рукава были длинные, в складку, а среди юбок, разложенных на подушке, были нижние и верхние, плотные, с розовым кружевом. Мама примерила их на меня, и на удивление они подошли.

На следующее утро она помогла мне надеть их, и, когда последний поясок был завязан, у нее перехватило дыхание. Потом она заставила меня стоять спокойно и изнывать от скуки, пока терзала мои волосы, приводя их в сомнительный порядок. Когда мы спустились к завтраку, она открыла дверь и ввела меня, как королеву. Отец поднял брови от удивления, а Нэд издал радостный крик. Я осторожно позавтракала, вытерпев натирающие кружева и поддерживая рукава, чтобы они не попали в тарелку. Я отважно выдержала тяжесть одежды, пока мы стояли перед усадьбой и желали Нэду счастливого пути. Помня о своей красоте, я аккуратно прошлась по огороду и уселась на скамейку. Я чувствовала себя очень важной. Я привела в порядок розовые юбки и попыталась пригладить волосы, а когда Эльм и Леа вышли из кухни с ведрами овощных очистков, направляясь к курятнику, я улыбнулась им обеим.

Леа смущенно отвернулась, а Эльм показала мне язык. Мое сердце сжалось. Я глупо полагала, что такая дорогая одежда поможет мне привлечь их внимание. Несколько раз я слышала, как Эльм говорила, что я «одета, как сын сапожника», когда на мне были обычная туника и штаны. Они ушли, а я осталась сидеть, пытаясь обдумать произошедшее. Когда солнце зашло за низкие тучи, я вдруг устала от натирающего кружевного воротника.

Я искала маму и нашла ее вытягивающей воск. Я стояла перед ней, поднимая розовые юбки.

— Слишком тяжело.

Она увела меня в мою комнату и помогла переодеться в темно-зеленые штаны, светло-зеленую тунику и мягкие сапоги. За это время я приняла решение. Я поняла, что должна сделать.

Я всегда знала, что в Ивовом лесу есть другие дети. В первые пять лет моей жизни я была так связана с матерью и настолько мала, что не могла играть с ними. Я случайно видела их, когда мама проносила меня через кухню, или когда я бегала за ней по коридорам. Это были сыновья и дочери слуг, рожденных, чтобы стать частью Ивового леса и расти вместе со мной, даже если у них это получалось лучше и быстрее. Некоторые из них были достаточно большие, чтобы работать самостоятельно, например девочки-посудомойки Эльм и Леа, и кухонный мальчик Таффи. Я знала, что есть еще дети, которые работают с птицей, овцами и лошадьми, но видела их редко. Еще были совсем маленькие детишки, которые пока не могли работать и всегда находились рядом с матерью. Некоторые из них были размером с меня, но слишком глупые, чтобы вызвать мой интерес. Эльм была на год старше, а Леа — на год младше, но обе они были на голову выше меня. Обе выросли в кладовых и кухнях Ивового леса и думали обо мне так же, как их матери.

Когда мне было пять, они выказывали жалостливое терпение. Но и жалость и терпение кончились, когда мне исполнилось семь. Значительно меньше их, я лучше разбиралась в порученной мне работе. Но из-за того, что я не говорила, они считали меня дурочкой. Я научилась сохранять молчание со всеми, кроме мамы. Не только дети, но даже взрослые слуги издевались над моим бормотанием и обсуждали его, когда думали, что меня нет поблизости. Уверена, дети от них и усвоили неприязнь ко мне. Хотя я была слишком мала, но инстинктивно чувствовала, как боялись взрослые, что моя ненормальность заразна.

В отличие от взрослых, дети не утруждали себя притворством и открыто избегали меня. Я издалека наблюдала за их играми, но если подходила ближе, они собирали своих простых кукол, разбрасывали желуди и цветы и убегали прочь. Даже если я бежала за ними, они легко обгоняли меня. Они могли лазать по деревьям, до нижних веток которых я не дотягивалась. Если я продолжала следовать за ними, они просто скрывались на кухне. Меня же выставляли оттуда со словами: «А теперь, госпожа Би, бегите играть в безопасное место. Здесь вас могут растоптать или ошпарить. Ступайте». И все это время Эльм и Леа кривлялись и махали руками из-за юбок матерей.

Таффи я боялась. Ему было девять, и он был больше и сильнее, чем Эльм и Леа. На кухне он занимался мясом, забивал куриц или таскал разделанных и освежеванных ягнят. Мне он казался огромным. В своей неприязни ко мне он был по-мальчишечьи туп и прямолинеен. Однажды, когда я шла за детьми вниз по ручью, где они собирались запустить несколько лодочек из скорлупы орехов, Таффи повернулся и стал бросать в меня галькой, пока я не убежала. Он нашел способ произносить «Бии-ии», что сделало мое имя оскорблением и стало синонимом глупости. Две девочки не осмеливались присоединяться к его насмешкам, но ох как они наслаждались ими.

Если бы я сказала матери, она передала бы все отцу и уверена, все дети были бы выселены из Ивового леса. Так что я молчала. Чем больше я им не нравилась, тем больше мне хотелось попасть в их компанию. Конечно, я не могла играть с ними, но могла наблюдать и учиться правилам. Лазание по деревьям, запуск лодочек-скорлупок с парусами из листьев, соревнования в прыжках и кувырках, маленькие смешные песни про ловлю лягушек… Всему этому дети учатся от других детей. Я смотрела, как Таффи ходит на руках, и в своей спальне насадила синяков в сотне мест тела, пока не смогла так же пересечь комнату. Я не просила волчок с рынка, пока не подсмотрела такой же у Таффи. Наблюдая издали, я научилась свистеть губами или через травинку в пальцах. Я пряталась и ждала, пока все не уйдут, чтобы покачаться на веревке, привязанной к ветке дерева, или решиться войти в секретный домик, построенный из упавших веток.

Думаю, отец подозревал, как я провожу время. Когда мама рассказала ему о моем желании, он купил мне не только волчок, но и марионетку, маленького акробата, прикрепленного к двум палочкам особыми веревочками. По вечерам, когда я устраивалась у очага и играла этими простыми игрушками, он мрачно смотрел на меня. В его взгляде я чувствовала тот же голод, который испытывала сама, наблюдая за играми других детей.

В такие моменты мне казалось, я что-то краду у них. И они чувствовали то же самое, и потому, обнаружив меня, прогоняли с криками и бранью. Таффи был единственным, кто осмеливался забрасывать меня шишками и желудями, но другие кричали и радовались, когда ему удавалось попасть. Мое молчание и робость придавали им смелости.