Белые раджи - Габриэль Витткоп

Они обедали в «Савое» и уже допивали кофе, как вдруг Вайнер узнал за соседним столиком Г. М. Уайтхеда. Этот известный своими сплетнями в светской колонке «Дамской газеты» журналист тайком подслушал весь их разговор. Увидев, что они собираются уходить, Уайтхед незаметно встал и направился в гардероб, чтобы за ними проследить, но Вайнер, смеясь, как мальчишка, велел принести им пальто прямо в зал. Затем он увлек Мип в служебный коридор и, минуя хозяйственные помещения, вышел с тыльной стороны отеля на резко спускавшуюся к Темзе улочку.

Дело было в сентябре. Шел дождь. В лужах с плавающими желтыми листьями платанов отражались чугунные химеры набережной Виктории. На горизонте лавандовой филигранью проступал силуэт Вестминстера.

— Возможно, когда-нибудь я пошлю все к черту...

Легко и беззаботно взмахивая рукой, точно крылом, хотя это плохо вязалось с его высоким ростом, он все чаще грозился «послать все к черту». Мип смотрела на мужа с беспокойством, не зная, пустая ли это угроза или и впрямь придется когда-нибудь отказаться от титула рани.- Она любила Желтый зонт, любила носить одежду царского цвета, любила орудийный салют и развернутые в ее честь знамена, а еще любила, когда к ней обращались «ваше высочество».

— Ты ведь не сделаешь этого?..

Зябко кутаясь в съедобное на вид бархатное пальтецо карамельного цвета с подкладкой из кремового крепа, она выглядела трогательной и почти красивой. В черных глазах со спрятанными под грогреновой шляпкой ресницами читалась тревога.

— У тебя красивые ноги, - взглянув на нее оценивающе, как на породистое животное, с улыбкой сказал Вайнер.

Рани так резко и раздраженно пожала плечами, что он не узнал свою жену. Стоя перед блестевшим от ливня гранитным сфинксом, она казалась еще ниже. Он снова посерьезнел:

— Я хочу жить. Жить! Понимаешь?

— Но разве ты не живешь? Чего тебе еще нужно?..

— Я не хочу жить так, как мой отец.

— Он жил ради Саравака.

— Конечно. А я хочу жить не ради чего-то или кого-то, а просто жить.

— Ты хочешь сказать: жить только ради себя?

— Ну да... А ты, Мип, разве живешь ради чего-то другого?

— По-моему, можно и править, и жить...

— По-твоему - можно, а по-моему - нет. Попомни, милая, мои слова, когда-нибудь я пошлю все к черту. Абсолютно все!.. Ну перестань, Мип, не куксись...

Она смотрела на него, пытаясь разгадать этого высокого, красивого мужчину - этого ребенка с насмешливо горевшими в тени фетровой шляпы глазами.

Две недели спустя Вайнер и Сильвия отплыли из Саутгемптона. Нужно было вернуться в Кучинг для торжественного открытия памятника радже Чарльзу. Собрали семьдесят шесть тысяч долларов, из которых двадцать пять предназначались для Мемориала, а пятьдесят одна - для основания «Мемориального госпиталя раджи Чарльза Брука», лепрозория на острове Сатанг. В сезон ланд снабжать его было затруднительно, и потому впоследствии лепрозорий перенесли ближе к Кучингу.

Воздвигнутый напротив Суда памятник был торжественно открыт 16 октября 1924 года, и эта дата совпала с собранием Совета. Небольшой гранитный обелиск с профилем раджи на медальоне и четырьмя барельефами, изображавшими даяка, малайца, кайяна и китайца по бокам, предстал взорам в ту самую минуту, когда небо Кучинга пересек первый аэроплан. Многие приняли его за вернувшийся в Саравак дух Чарльза Брука. Говоря о радже, люди всегда подразумевали Чарльза, и потому им казалось естественным, что он не желает их покидать.

Многое менялось. Прежние чиновники второго раджи умирали один за другим, промежуток между 1920 и 1924 годами не только стал закатом прежнего административного периода, но и ознаменовался введением новых структур, а также появлением новых лиц. Например, Джеральда Макбрайена.

— Если не хватает прямоты, следует хотя бы изображать искренность... Интриган, похожий на предателя из мелодрамы! Какая бедность воображения, и какой провал стиля!

— Когда ты кого-нибудь не выносишь, дорогая, то становишься чересчур несправедливой...

— Неужели?.. Всем известно, что у Макбрайена выпадение ободочной кишки. Бррр...

— Никогда так близко к нему не приглядывался, - рассмеялся раджа.

— А как он добивается, чтобы его рубашка выглядела всегда несвежей?

— Это наверняка семейный секрет. Видишь ли, Мип, для меня важнее не внешность Макбрайена, а его интеллект.

Вайнер раскрыл книгу, давая понять, что беседа окончена.

Джеральд Макбрайен играл одну из ключевых ролей на большой примирительной церемонии в Калите, призванной усмирить внутренние племенные распри и по своей значительности и торжественности превосходившей все предыдущие. Именно умному и ловкому Макбрайену, бегло говорившему на нескольких языках и диалектах, поручили начать переговоры, и он сумел довести их до конца, хотя мания преследования нередко омрачала его рассудок. Он моментально стал оказывать на раджу влияние, сопоставимое лишь с той «властью сильных душ над слабыми духом», о которой в свое время говорил маршал д'Анкр[97]. Родившись в семье психиатра, Макбрайен ушел в 1920 году из Королевского флота и поступил на саравакскую службу. Чрезвычайно высокий и патологически худой, с непрестанно бегавшими под асимметричными бровями светлыми глазками и с погруженным в тень от огромного сомбреро мертвенно-бледным лицом, он действительно напоминал Мефистофеля. Правда, тщедушного и болезненного - злосчастного представителя провинциальной богемы, способного все же вызвать некую брезгливую жалость. Он принадлежал к той породе людей, что даже после троекратного душа умудряются сохранять помятый вид, его рубашка, как отмечала Сильвия, всегда была несвежей, а ниспадавшие жесткими прядями волосы усеивали воротник россыпью перхоти. При его появлении всем становилось не по себе, и хотя его лживость была осязаемой, как сквозняк, каждый сознавал, что не в силах обойти его ловушки. Но, невзирая на внушаемый Макбрайеном страх, ребятишки на улицах Кучинга бегали за ним гурьбой.

Рани иронично прозвала этого человека «бароном»: он уже успел стать серым кардиналом раджи и готовился осуществить свои честолюбивые мечты, если, конечно, их можно так назвать. Судя по его дальнейшей деятельности, он планировал возглавить малайские общины и, возможно, совершить попытку государственного переворота. Этот виртуоз окольного продвижения в 1926 году ушел с саравакской службы, а меньше чем через год вернулся «частным образом» и почти тотчас же восстановился в канцелярии на прежней должности. То была лишь небольшая подготовительная фиоритура барона, одна из многочисленных интермедий, которые он собирался поставить. Впрочем, Вайнер так и не наградил Макбрайена недавно учрежденной Star of Sarawak[98], тогда как Сильвия получила орден первой степени - золотой крест с красно-желто-черной ленточкой государственных цветов, но раджа уже сидел на крючке.

Вскоре назначенный частным секретарем раджи Макбрайен оставил занимаемый им до этого пост старшего секретаря, но продолжал стоять за пустующим креслом, чтобы туда никто не уселся. Барон фактически держал бразды правления в своих руках. Все шушукались и даже говорили вслух об ультиматуме, но, вероятно, Макбрайен никогда не уступил бы своего места, не попади он в смешное положение из-за одного неловкого эпизода.

— Какой дурак! Кретин! Подумать только: ведь мы считали его умным!

Сильвия была в ярости, раджа - удивлен и оскорблен, а похожая на отца красавица Леонора по прозвищу Нони кипела от негодования.

— Повсюду следовать за мной по пятам и приторно жеманничать!.. Только вообразите!.. Настоящее предложение!.. Какая наглость!.. Вот уж и впрямь - прекрасный соблазнитель!..

— Для пущей надежности он просто хотел поставить на всех лошадок сразу... Мерзкая особа...

— Но не мог же он рассчитывать, что заполучит Нони!..

— Невероятно!

Рани рассмеялась и, глядя в карманное зеркальце, резко выдернула волос, который потом долго рассматривала, не переставая смеяться, хотя он и был седым.

Макбрайен не смог стерпеть презрения Леоноры и, так как у него не оставалось иного выхода, кроме отставки, уехал в Австралию. Но то был лишь обманный маневр.

Торговка тыквами нашептала торговке луком, торговка луком пересказала на ушко торговке манго, а торговка манго с жуткими подробностями передала торговке капустой. Ну а причиной всему - сатокский мост. С незапамятных времен любое сооружение нуждалось в момент закладки в искупительной жертве: откуда же ей теперь взяться, после того как правительство отменило рабство? Первыми угрозу почувствовали китайцы: с наступлением вечера улицы становились пустынными. В самом начале земляных работ (случайно ли?) утонул один из рабочих. Казалось бы, мост умилостивили, да не тут-то было: как и предвидел раджа, он действительно раскачивался, а плохо рассчитанные опоры начали смещаться. Поползли слухи о том, что мост требует новых жертв. Торговка крабами пересказала торговке мидиями, та сообщила торговке голотуриями, которая поспешила уведомить торговку акульими плавниками, ну а та, разумеется, тоже не стала держать язык за зубами. Белый раджа велел отремонтировать фундамент моста, и, словно приняв это к сведению, мост замер. Но с тех пор он начал таинственно притягивать к себе самоубийц, ночных рапсодов и сигналистов с военными трубами, чей пугающий концерт порой разносился эхом по окрестным джунглям.