Белые раджи - Габриэль Витткоп

Габриэль Витткоп

Gabrielle Wittkop

Les Rajahs Blancs

Перевод с французского Валерия Нугатова

Благодарим Николя Делеклюза за помощь в подготовке этой книги. Qu'il soit permis à l'éditeur d'exprimer la plus profonde gratitude à monsieur Nikola Delescluse dont l'assistance amicale a rendu possible la parution du présent ouvrage.

Исторический роман - один из самых необычных жанров: приукрашая накладными ресницами реальность, он выделяет крупицы правды сквозь самые неожиданные поры. То ускользает от своего автора и сообщает нам больше о духе времени, нежели о психологии персонажей, то увлекает своеобразным стилем, не прибегая к натуралистическим эффектам для достижения правдоподобия.

Габриэль Витткоп родилась в Нанте в 1920 году и была воспитана в атмосфере вольнодумства, которого придерживалась со спокойным и веселым усердием вплоть до своей кончины в декабре 2002 года. Ее немногочисленные, но великолепно написанные книги посвящены серьезным темам - садистский аморализм, животная ненависть к иудео-христианскому рабству и комплексу вины, утверждение и демонстрация эстетики, поэтизирующей общественный упадок и разложение живых существ, - которые у одних вызывают восторг, а у других неприятие. Роман «Белые раджи», впервые опубликованный в 1986 году, на первый взгляд может показаться нетипичным, если не сказать второстепенным, для столь противоречивого автора. Но, прикрываясь романтикой, историческими событиям и экзотическими приключениями, эта книга ничуть не растрачивает свой яд и, по большому счету, является обязательным чтением.

Получив приличное наследство, но рано потеряв интерес к светской жизни Лондона, юный Джеймс Брук отправляется в конце 1838 года в путешествие на Борнео - остров с весьма неопределенными политическими очертаниями. В следующем году, в результате сложного стечения обстоятельств, а также вследствие врожденного прагматизма («он ненавидел ложь, но при этом был двоедушен»), Брук захватывает Саравак и основывает династию Белых раджей, которая больше столетия будет вершить судьбами плодородных земель на севере острова, оспариваемых то Британской короной, то кровожадными малайскими пиратами.

Его преемники - «строитель» Чарльз с лицом, изрытым оспой, и душой, напуганной утратами и забвением, а затем Вайнер, добродушный жуир и эстет, начисто лишенный как злобы, так и политического чутья, - станут всего лишь игрушками в руках всевластного коллективного рока. Их окружают женщины и придворные, противники и мятежники, множество «одиночеств», над которыми господствует экзотическая и враждебная природа, остающаяся в конечном итоге единственным третейским судьей.

Мастерски проводя читателя сквозь авантюрно-исторические хитросплетения, которыми ознаменовалось целое столетие британского колониализма, - одного этого достаточно, чтобы назвать «Белых раджей» превосходной исторической и семейной сагой, - Витткоп демонстрирует, как всегда, восхитительную манеру письма, что изобилует стилистическими озарениями и психологическими наблюдениями, потрясающими своим изяществом и точностью.

Беззаботный цинизм, проистекающий то ли из цивилизованного отчаяния, то ли из обостренной радости жизни, придает персонажам столько человечности, что мы поневоле привязываемся к этим людям, которые стремятся превратить свою жизнь в приключенческий роман и слишком поздно, уже перед лицом смерти и окончательного крушения своих надежд и утопических замыслов, осознают, что обречены остаться лишь вымышленными персонажами, жертвами сложных исторических механизмов человеческого общества и забавной абсурдности личных судеб.

Бенжамен Фо

Бьянки вышла на авансцену и, взметнув к колосникам едкую до-мажор, возвестила о том, что хочет умереть. Над залом нависала духота, разрезаемая лезвиями холодного воздуха, от которых дрожали люстры. В вышине, посреди растительных узоров и позолоты потолка, раскинулись в своей сливочной наготе аллегории. А в прозрачном сумраке лож, на бледных вздрагивающих плечах поблескивали бриллианты, и руки в белом шевро терзали модные в ту пору маленькие округлые веера. «Moriiiiiiiire», - пылко уверяла Бьянки.

Хотя мистер Томас Брук в конце концов уснул, он все же спал, как надлежит джентльмену - так, чтобы не было заметно. Именно в этом странном каталептическом состоянии увидела его в бинокль виконтесса Уинсли по прозвищу Сплетница - особа, умевшая видеть сквозь оболочки, одежду, фасады и стены, а затем оттачивать, обогащать и распространять плоды своих наблюдений. Ее подозревали в авторстве скабрезных мемуаров, поскольку, общаясь некогда с приближенными Георга IV, пока тот был регентом, она сохранила их вольнодумный тон. Импульсивная натура, она отпускала замечания, изумлявшие общество, чей характер определяли аристократичные пасторы. Хотя каждый делал вид, словно терпит Сплетницу лишь потому, что она - кузина герцогини Кентской, на самом деле она отлично всех развлекала: поэтому ее очень внимательно слушали, стараясь не улыбаться.

Певцы отбрасывали огромные тени, дрожавшие в свете канделябров на декорациях, где был изображен Египет с греческими террасами и колоннами. Между тем бинокль Сплетницы продолжал свой круговой обзор.

— В последнее время мистер Томас Брук сильно сдал...

— Столько хлопот, - лаконично ответила мисс Гертруда Джейкоб, отыскивая карамельки в ридикюле, которому извращенное воображение придало форму лиры. Мисс Джейкоб, усатая и молчаливая особа, была старой подругой Бруков.

— Но сын-то еще краше, чем до... До ранения, не так ли? - Подхватила Сплетница. - Похоже, пуля задела крестцовый нерв. Крестцовый нерв! Вы слушаете меня, полковник?

— Бедный Джеймс Брук, - лицемерно проблеял полковник Суэттенхем, никогда раньше не слышавший о крестцовом нерве. - Он сражался, как лев... Ранен в легкие бирманской пулей... Злоба туземцев... Несмотря на отпуск в четыре с половиной года, его здоровье теперь под большой угрозой.

— Легкие... если можно так выразиться...

— Надеюсь, он поправится, - вставила мисс Джейкоб.

— Поправится?.. А крестцовый нерв?.. Кажется, миссис Брук положила пулю под стеклянный колпак у себя в гостиной. Вы наверняка ее видели, мисс Джейкоб?

— Не обратила внимания.

— Разве?

Хотя полковник Суэттенхем и не знал о функции крестцового нерва, ему было хорошо известно о событиях в Ассаме начала 1825 года. В коротких, намеренно сбивчивых фразах он напомнил о том, что́ дамы уже знали, но что́ ему самому очень нравилось пересказывать. Полковник поведал вкратце, как Бирма оккупировала Ассам и Ост-Индской компании пришлось обороняться, чем оправдывались военные действия; как мистер Джеймс Брук, лейтенант пехоты на содержании у компании, воспользовавшись случаем, вступил в кавалерию и предложил набрать войско добровольцев, а ему предоставили корпус туземных разведчиков - несомненно, самая страшная беда, какая может случиться с молодым офицером. Здесь полковник вытер лоб, - битва была жаркой, - щеки его побагровели, и он принялся описывать, как по первому же сигналу к атаке все кавалеристы бросились в едином порыве в наступление и - фюйть! - навсегда исчезли за холмом вместе с лошадьми и своей недавно приобретенной воинской выучкой.

— Однако, - сказала мисс Джейкоб, - наверное, они все же возвратились в том или ином виде, ведь Джеймс командовал ими еще и при Рангпуре...

— Совершенно верно. Там он пошел в атаку во главе своего войска. Через два дня - новое столкновение. Тогда-то его и задела мушкетная пуля, и его перевезли в Калькутту, где он пробыл несколько месяцев. Такая вот история.

— Гм... Щекотливое дельце, - сказала Сплетница. - Щекотливое...

После этого мисс Джейкоб, покраснев, погрузилась в осмотр содержимого ридикюля, а полковник сосредоточил внимание на теноре, объявлявшем о своем скором уходе, и на Бьянки, которая заламывала руки, сетуя на Рок:

Mi lagneró tacendo della mia sorte amara[1]...

— Мне вовсе не нравится игра Бьянки, она впадает в крайности, - сказала миссис Брук, повернувшись к мужу.

— Ты абсолютно права, дорогая, она сильно переигрывает, - ответил мистер Брук с учетверенной сонной медлительностью: они с женой уже тридцать пять лет принципиально соглашались между собой во всем.

Стоя за креслом матери, Джеймс машинально поглаживал шарф, который она отбросила на спинку. Джеймс жалел, что пришел. Хорошо, что не все разлуки столь бурны, как пыталась убедить Бьянки. Сквозь золотистый полумрак зала Джеймс встретился взглядом с Берил Йетс. Уже три недели расторжение их помолвки волновало весь город, состоявший почти исключительно из «сливок» общества. Джеймс чувствовал себя неловко. Хотя разрыв с этой подругой сестры Маргарет вывел его из фальшивого положения, терзавшего совесть, тот легкомысленный поступок, что оскорбил Берил, вызывал у него угрызения. Он ни в коем случае не должен был впутываться в это недоразумение, которое началось несколько месяцев назад в оранжерее Киганов. Все случилось на балу, тогда Джеймсу почудилось, что он расстался с собственным «я», сняв его, точно фрак: он слышал, как цитировал Байрона, наблюдал за тем, как схватил Берил за руку и гладил ее тусклые белокурые волосы - и это все. В самом деле, ничего больше не произошло, когда миссис Киган и ее сестра внезапно появились в оконном проеме, рассмеялись, поцеловали Джеймса, поцеловали Берил, поздравили их и с притворно-таинственным видом увели в гостиную. Так захлопывается ловушка - ведь признаться в любви проще всего для того, кто ее не чувствует. Джеймс ненавидел ложь, но был при этом двоедушен. Он думал, что, не смея отступить, попытается забежать вперед, пересилит себя и постарается полюбить Берил Йетс, к которой питал дружескую приязнь, даже был отчасти привязан, хоть ей ни на секунду не удавалось тронуть его сердце. Однажды, в приступе отчаяния, он отправил ей письмо - без обиняков, но умолчав о главном секрете, - а пока писал, скрежетал зубами. Берил без объяснений прислала обручальное кольцо. Многие мужчины с радостью женились бы на мисс Йетс, хоть ее состояние было скромнее ее положения. Обладая весьма живым умом, она была образованнее многих молодых современниц. Берил отличалась нежным сердцем и сильным духом. Она не была наивной, умела смотреть отстраненно и даже порой свысока. Не уродливая, и, возможно, если ее чуть приодеть, можно даже назвать хорошенькой. К тому же ее глаза - редкостного цвета, напоминавшего плющ, но только плющ очень молодой и блестящий после дождя.