Среди стихий - Александр Ефимович Берман

перевала пришел отец Миши — альпинист, мастер спорта Виссарион Хергиани. Он отозвал меня в сторону и сказал: "Прошу, побереги Мишу. Это моя единственная просьба". И он ушел через перевал ждать вестей. Не хотел он оставаться под стеной.

Много друзей собралось смотреть за нами с земли. Потом мы все время чувствовали их взгляды, и даже ночью.

Мы шли по старой Донгуз-Орунской тропе. И все высматривали апфх. Это жаба. А может быть, лягушка. Не очень я их различаю, все они в горах худощавые и далеко прыгают. Миша за мной шел — и оглядывался. А я вперед смотрел. Достаточно было одному заметить и сказать другому. Хорошо, если апфх встретится с правой стороны.

Немножко по росе прошли, и вдруг как выпрыгнет такая с длинными ногами на целый метр через тропу и справа налево. Ну, значит, теперь удача. Мы знали, что теперь возвращаться не будем, и запели старую сванскую песню:

Буба, Буба, какучелла, Буба — старый человек, выпить хочет араку для веселия души, Буба какучелла… Буба, Буба, какучелла, Буба — старый человек, девушку он захотел для веселия души, Буба какучелла. Буба, Буба, какучелла, Буба встретить хочет друга и спросить его: "Откуда ты идешь? Куда идешь?" Буба какучелла-а…

Развеселились, идем на подъем. И постепенно уже лес прошли, на ледник вступаем, по леднику идем — загораживает стена от нас целый мир, а мы на нее смотрим, притихли.

"Вот она, Миша", — сказал я.

"Вот она, Иосиф. Сами к ней идем…"

Под стеной заночевали. И слышали всю ночь, как идут камни. Знали, что в палатку не попадут, но грохот проникал в душу; запах гари заползал в палатку. Тут-то мы и поняли, почему с этой ночевки возвращались многие.

Миша спросил меня: "Иосиф, как твой ампутированный палец?" (Незадолго перед этим на высоте я отморозил ногу). Я сказал, что раз его нет, то нечего о нем и спрашивать. Я сказал довольно резко. Миша спросил из-за страха за меня, а не за себя, но если я вышел, то разве можно меня так спрашивать?

Не раз я отступал от горных вершин. Однажды с группой подошел к стене Чанчахи-Хох и ушел. В тот год на Чанчахи не пошел никто. Значит, я был прав. Однажды на Шхельде-Тау мы не дошли пятнадцать метров до вершины, и началась гроза. Я сказал, что надо спускаться, и мы спустились. Уполномоченный по району Павел Сергеевич Рототаев решил, что эту вершину нам надо засчитать. Я сказал — нет, альпинизм должен быть по совести точным до последнего метра. Но он сказал: "Пусть твой альпинизм немного пострадает, но останется в живых та молодежь, которую гроза будет заставать в двадцати метрах от вершины". И я это понял. В общем, я умел остановить себя и знал, что за это люди не упрекнут.

Очень сильный камнепад бушевал всю ночь.

Около десятка групп подходили сюда до нас и вернулись. Несколько групп за эти годы приходили после нас. И вернулись.

Почему же мы не вернулись тогда?

Какой бы тщательной ни была страховка на веревке, но, если тело и нервы человека не подходят для этой вершины, он погибает. Как бы тело и нервы человека ни были подготовлены и плюс умелая работа с веревкой, но человек все равно будет побежден, если не принял вершину сердцем.

В этих словах заключены для меня три правила безопасности альпинизма.

Попробую объяснить по трем пунктам, почему той ночью, слушая удары камней, я не сказал Мише: "Давай вернемся".

Страховка? Мы понимали ее не хуже законов жизни, усвоенных со слов стариков.

Здоровье своих тел и нервов чувствовали и наяву, и во сне.

Лежа той ночью в палатке под стук камнепада, мы с Мишей решили идти, потому что слишком любили друг друга и хотели оказаться на этой стене вдвоем. Не знаю, понятно я объяснил или нет?

Вспоминаю, как мы познакомились. Это было в ущелье Адылсу в Украинской школе инструкторов альпинизма. Подошел ко мне молодой человек и заговорил на сванском языке. Я как раз ползал по траве, собирая снаряжение, которое сушил после спуска с вершины. Мне стало неудобно, что он стоит передо мной. Я поднялся, и мы продолжили разговор стоя лицом друг к другу. Мне сразу понравилось, что он очень стеснительный и со взглядом доброй души. Ростом невысок, очень хорошо развит, и все время улыбающееся лицо. Из разговора я понял, что ему одиноко. Но прямо он об этом не сказал. И еще я узнал, что его дядя замечательный человек — заслуженный мастер спорта Гварлиани Максиме.

Я спросил: "Нравится ли тебе этот спорт?" Он сказал: "Мне очень нравится, но мне тяжело. Не знаю русского языка и не могу запомнить снаряжение, а главное — русские имена".

Было ясно, что он задумал сбегать один через перевал в свое родное село Местиа.

"Кто твой тренер?" — спросил я. Он замолчал, фамилию не мог запомнить.

"Мой тренер, — сказал он, — очень веселый человек, он бывал на моей родине, ростом он небольшой, несколько слов знает по-свански, знает моего дядю Максима, хороший человек, но фамилия его трудная, Зах… Зах…" "Захаров Павел Филиппович, — сказал я. И заставил Мишу тут же при мне выучить. — Инструктора надо помнить и очень уважать. Он тебя учит такому довольно сложному делу, как сохранение твоей жизни. И как сохранить жизнь другим. Надо запоминать имя, отчество".

И Миша это хорошо понял и,