Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри

С самого начала солдаты сочли жизнь в поселениях неприемлемой. В 1817 году поднялось восстание на Буге, где казаки посчитали, что их права нарушены властями; в Новгородской губернии новобранцы-староверы отказались брить бороды. В 1819 году возле Харькова солдаты заявили, что не станут косить траву для полковых лошадей, пока не отработают на своих участках. В последовавших беспорядках сгорело три жилых строения, погиб один сержант, отказавшийся примкнуть к бунтовщикам. Для наведения порядка прибыл сам Аракчеев, распорядившийся прогнать через строй пятьдесят два человека до двенадцати раз: двадцать пять из них умерли.

Самые крупные волнения произошли в Новгородской губернии во время эпидемии холеры в 1831 году. Прибывшие для борьбы с болезнью врачи принялись дезинфицировать колодцы и окуривать дома, но солдаты приняли гигиенические меры предосторожности за действия, вызывающие холеру, и подняли бунт. Несколько докторов и офицеров предали самосуду и, обвинив в убийстве, растерзали. Всего погибло около двухсот человек, прежде чем прибывшая карательная команда восстановила порядок, казнив при этом более сотни солдат. Николай Тургенев сравнил эту расправу с кровопролитным подавлением Петром I стрелецкого восстания в 1698 году. Эти события стали ярким примером столкновения рационального светского государства и предрассудков народных масс. Военные поселения оказались неспособными соединить имперскую и народную Россию.

До середины XIX века российская армия более-менее адекватно функционировала на базе того, что производило аграрное общество при опоре на текстильные фабрики и орудийные заводы. Крымская война стала первым предупреждением, что долго так продолжаться не может. Армия не смогла защитить укреплённую базу на своей территории от войск, присланных за тысячи миль. Численность российских войск была большой — 1.8 миллиона регулярных войск, 171 тысяча резервистов и 370 тысяч ополченцев, — но государство было не в состоянии финансировать её, и в результате части оказались плохо обученными, вооружёнными устаревшими кремневыми мушкетами и не имеющими нормального снабжения, как вещевого, так и продовольственного и медицинского.

Кроме того, из всей этой огромной армии только небольшая часть вела бои непосредственно в зоне военных действий, основные же силы охраняли от внешнего вторжения и внутренних волнений другие регионы империи. В обороне Севастополя, имевшей решающее значение для исхода войны, участвовало лишь 100 тысяч солдат. Стало ясно — защитить такую огромную, неоднородную и потенциально неспокойную империю армия в существующем состоянии не способна.

Свою непригодность продемонстрировало и командование, офицеры, недостаточно подготовившие подразделения к боевым действиям. Войска сражались эффективно лишь там, где ими хорошо командовали и где ставили простые и ясные цели. В таких ситуациях проявлялся традиционный высокий моральный дух солдат: русские подтвердили свою славу в штыковых схватках и отчаянную твёрдость в обороне. Но в условиях, требовавших инициативы и гибкости, действовали намного слабее: здесь сказались плохая подготовка, низкое образование и непрофессионализм младшего офицерского и сержантского состава. Старшие офицеры, как и командовавший кампанией князь Александр Меншиков, больше ценили такие качества, как сила духа, смелость и воинская выправка, демонстрируемая на смотрах, предпочитая полагаться на них, а не на детальное изучение стратегической ситуации и консультации с офицерами. Их менталитет был естественным следствием системы назначений, основанной не на профессионализме, а на связях при дворе. После восстания декабристов на офицеров Генерального штаба смотрели с подозрением, считая их опасными умниками.

После Крымской войны правительство стало искать альтернативный вариант, который обеспечил бы в случае необходимости возможность создания большой армии, но без содержания её в мирное время. Оставался единственный путь: строительство национальной армии в более современном смысле. Европа ступила на этот путь после Французской революции, а суть сводилась к следующему: всеобщая воинская повинность для молодых мужчин, призыв в армию на короткое время и более длительный период пребывания в резерве. По закону 1874 года все годные к военной службе молодые мужчины подлежали призыву на действительную службу сроком до шести лет (для имевших начальное образование — четыре года, среднее — два года, высшее — шесть месяцев), после чего ещё девять лет считались резервистами.

К тому времени крепостное право было уже отменено, и вопрос о возвращении свободных людей в деревенскую неволю был снят. Открылся путь к большему смешению различных социальных классов, и армия в этом отношении стала чем-то вроде плавильного котла. Милютин (военный министр того времени, проводивший реформу) желал, чтобы армия играла решающую роль в формировании российской нации, тогда как мнение министра внутренних дел Валуева, выраженное под впечатлением прусских побед 1864–1871 годов, сводилось к следующему: «Военная служба есть форма национального начального образования. Привычка к военному порядку, понимание воинской дисциплины не утрачиваются, когда действительная служба заканчивается».

Милютин реорганизовал систему военного образования, чтобы повысить уровень профессиональной подготовки офицеров и облегчить возможность получения офицерского звания недворянам: закрыл кадетские корпуса (остался лишь Пажеский корпус), заменил их военными училищами, предлагавшими более общее среднее образование; учредил юнкерские школы, предназначенные для обучения и подготовки юношей из недворянских сословий, желающих стать офицерами. Таким образом, осталась двухколейная система военного образования: для элиты — открывающая путь в гвардию, и для всех остальных (в том числе и многих дворян) — в обычные войсковые части. В целом образовательный уровень всё же повысился, появились условия для постепенного создания меритократического офицерского корпуса.

Однако в действительности проблема ликвидации привилегий высшей землевладельческой знати не решалась так просто, особенно в армии, которую знать считала своей вотчиной. Несмотря на возрастание роли военного ведомства в вопросах высших воинских назначений, по-прежнему решающее значение имело мнение двора. Великие князья ещё детьми записывались в гвардейские полки, росли в обществе офицеров и считали себя принадлежащими к их кругу. При Александре III вновь восстановили кадетские корпуса, а вместе с ними появились дуэли и аристократические «суды чести».

Офицерский корпус напоминал многослойный торт: наверху — старшие офицеры, в большинстве своём 60–70 лет, не имеющие должной военной подготовки, но пользующиеся благосклонным патронажем двора. В середине — выпускники кадетских корпусов, дворяне по происхождению и к тому же неплохо подготовленные, здесь же — офицеры Генерального штаба, презрительно называемые «фазанами». Внизу, как обычно, — представители других сословий и безземельные дворяне, иногда хорошие профессионалы, терпящие снисходительное отношение «благородных» коллег.

Джон Бушель и Брюс Меннинг показали: даже несмотря на лучшую организацию, в войне с Турцией 1877–1878 годов российская армия не проявила свои лучшие качества, отчасти по причине неумелого руководства, отчасти вследствие недостаточной обученности, вытекающей из недофинансирования и необходимости тратить время на экономическую деятельность. То же можно сказать и о русско-японской войне 1904–1905 годов.

Несмотря на программу барачного строительства, в конце XIX века условия службы оставались несоответствующими требованиям жизни. Полковое хозяйство по-прежнему имело самодеятельный характер. В 1899 году генерал Драгомиров, командующий Киевским военным округом, отметил в ежегодном докладе, что после летних манёвров солдаты «разбредаются по полям, лесам, железным дорогам и строительным площадкам, снимают военную форму, принимают совершенно неподобающий внешний вид, теряют привычку к дисциплине и военную выправку».