Тень «Полярной звезды» - Филип Пулман

— А как же те ни в чем не повинные люди, которые погибли?

— Я не могу оплакивать всех умерших, которых я никогда не знал. И никто этого не может. Те, кто говорит, что может, просто лгут. Боюсь, вы не поверите, сочтете обманом. Но нет, я обещал вам правду, и это правда: я не сожалею, что убил тех, на «Ингрид». Если бы я не потопил ее, умерло бы намного больше людей — от голода, нищеты, невежества, войн. Это был акт высочайшей благотворительности.

Салли была на грани обморока. Она закрыла глаза и постаралась справиться с дурнотой, постаралась вернуться к мыслям о Фреде, вспомнить, что она сейчас делала и почему.

Наконец она спросила:

— Вы расскажете о ваших связях с британским правительством? В субботу ночью, когда мистер Уиндлсхэм пришел к нам на Бёртон-стрит, он назвал некоторых высоких чиновников, которые у вас «в кармане». Почему вам нужно действовать так? И вообще зачем приходил к нам мистер Уиндлсхэм? Мы ему не поверили, когда он сказал, что «Полярная звезда» вот-вот обанкротится. Я думаю, его подослали вы.

— Разумеется. Я отправил его на разведку. Но вы спросили о правительстве… это очень интересное, очень деликатное дело… Вы, конечно, понимаете, что подлинная деятельность правительства проходит вдали от глаз общества. При этом, возможно, вам неизвестно, что об очень многих делах не осведомлены даже министры, иногда даже министры тех департаментов, которых эти дела, казалось бы, касаются непосредственно. Собственно говоря, так это происходит во всех государствах, но в Британии, по некоторым причинам, особенно. Благодаря контактам, установленным мною через лорда Уитхема (хотя о причинах моей в них заинтересованности он и не подозревает), сейчас рычаги реальной власти в Великобритании сосредоточены в моих руках. Но вот что вы должны знать, мисс Локхарт: в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи эта тайная власть, эта невидимая сила, за которую никто никогда не голосовал, служит добру. На пользу рядовым гражданам. В силу многообразных действий, которых они никогда не поймут, простые люди живут лучше благодаря этому великодушному присмотру; эта незримая отеческая рука ведет их и помогает. Между действительно обладающими властью людьми — а, как я уже объяснил, это далеко не всегда те, кого общество считает всесильными, — существует особого рода товарищество, существует идеал, почти франкмасонский, идеал служения. Стала ли лучше жизнь рабочих «Полярной звезды»? Стала ли она лучше по сравнению с тем временем, когда они производили локомотивы? Конечно, да. Пойдите, загляните в их дома. Побывайте в школах. Осмотрите больницу, которую мы только что построили. Побывайте на футбольном матче, обратите внимание на спортивные площадки, которые мы обустроили. Они живут в достатке, здоровы, счастливы. Они не знают, почему это произошло, но вы и я знаем. Когда окончательно прекратятся войны, когда во всем мире воцарится мир, они тоже не будут знать почему; они отнесут это на счет успешного образования, эволюции человеческого мозга или улучшения экономической системы; объяснят тем, что люди стали чаще посещать церкви, или что улучшилось снабжение. Но мы будем знать правду. Мы будем знать: реальное объяснение в том, что создано оружие, слишком ужасное, чтобы его можно было использовать. Но что за важность, если они и не будут этого знать? Пусть пользуются выгодами, остальное не имеет значения.

Салли сидела неподвижно, склонив голову. Все это пролетало мимо нее.

— Чего вы хотите? — спросила она.

— О, я хочу власти, могущества, — сказал он. — Власть — это очень интересно. Рассказать вам по чему? Потому что она бесконечно изменчива. Вы берете деньги, что есть власть финансовая, и с их помощью используете людей — мускульную силу, — чтобы построить себе завод, на этом заводе вы жжете уголь, то есть создаете силу тепла, и превращаете воду в пар, затем вводите пар в цилиндры машины и превращаете его в механическую силу, и с помощью этой механической силы вы создаете еще больше машин, затем продаете их и опять получаете финансовую власть. Или берете ваши паровые машины и строите дамбу, чтобы преградить путь излишкам воды, потом конструируете трубы и вентили и пускаете эту воду под большим напором по трубам и вращаете динамо, и таким образом превращаете власть денег в силу воды, которая преобразуется в электрическую силу… и так ваша сила, ваша власть преображаются и преображаются бесконечно. Конечно, есть для этого другое слово — энергия. Один английский поэт — так мне Уиндлсхэм говорит, у меня нет времени наслаждаться поэзией, — один английский поэт написал: «Энергия есть вечное блаженство». [11] Я не мог бы выразить это лучше. Наверно, для того и нужны поэты.

Салли не могла придумать, как ответить. Она знала какою-то отстраненной частью себя, что он глубоко неправ, что есть аргументы, которые опровергнут все, что он говорил, но понимала, что сейчас ей ни за что их не вспомнить. Он был так силен, а она так устала. Ее качнуло, но она выпрямилась, заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Вы ошибаетесь, — сказала она чуть слышно. — Относительно людей. Я знаю, что они говорят. Они ненавидят паровое оружие, эти ваши рабочие. Они знают, что это такое, и проклинают его. Вы держите все в тайне, потому что боитесь людского суда — это единственная причина. Вы знаете, британцы воспротивятся, когда узнают все и ясно увидят, для чего оно — это оружие тиранов, оружие трусов. Вы неверно о нас судите, мистер Беллман. Вы недооцениваете ваших рабочих и недооцениваете меня.

— О, только не вас, — сказал он, — вами я восхищаюсь с самого начала. Вы по-настоящему смелы, но вы наивны. Вот вы упомянули британский народ; хотите, я скажу вам правду? Если бы они даже знали, они ничего не имели бы против. Их вовсе не тревожили бы угрызения совести из-за того, что они делают самое чудовищное оружие, какое когда-либо было изобретено, — да им и в голову не пришло бы думать об этом. Они бы преспокойно получили жалованье и отправились бы наслаждаться своими спортивными площадками и гордиться своими детишками, да и оружием этим они, в сущности, тоже гордились бы и хотели бы, чтобы на нем был британский флаг, и распевали бы о нем в мюзик-холлах. Ну да, конечно, найдутся несколько идеалистов, пацифистов — совершенно не опасная публика. Для них тоже хватит места. Но большинство — оно такое, каким описал его я, а не такое, каким видите его вы. Реальность на моей стороне. Я обещал вам говорить правду: вот она.

И Салли знала, что он прав.

Она опять посмотрела ему в лицо. Он сидел по-прежнему спокойный, свободный, властный, скрестив ноги, положив руки на подлокотники кресла. Его волосы сияли золотом под лампой; его лицо без единой морщины, она заметила это только сейчас, озарено было странной мудростью, приправленной, однако, мягким юмором, как будто он говорил: Боль, и страдание, и печаль — да, они существуют, но ведь это еще не все, и это пройдет. Мирвосхитителен, как игра солнечных лучей на воде. Энергия есть вечное блаженство…

— Знаете, мисс Локхарт, — сказал он, обрывая затянувшееся молчание, — я сделал ошибку, попросив руки леди Мэри Уитхем. Она прекрасна, а связи, которые возникли у меня благодаря ей, могут быть чрезвычайно полезны, и все же это была ошибка. Я оказался вовлечен в смехотворное преследование шотландского фигляра Макиннона, ну, да вы все про это знаете. Впрочем, теперь все равно это в прошлом: помолвка разорвана. Уитхем пострадает больше всех, но тут уж его вина. И я… мне подумалось, мисс Локхарт… Можете считать это чистым бредом, но речь о гораздо большем. Так вот: женщина, на которой мне следует жениться, — это вы. Вы сильная, смелая, умная, изобретательная. Красота леди Мэри со временем увянет. Ваша красота не так ослепительна, но это красота ума и характера, и она будет все выразительнее. Вы мне под стать, и я под стать вам. Мы воевали с вами; мы оба знаем силу друг друга. А теперь могу ли я задать вам вопрос? Знаю, ваш ответ будет правдивым. Оставив в стороне враждебность, которую вы прежде ко мне испытывали, пришло ли теперь уважение?

— Да, — прошептала она.

— Мы во многом расходимся, — продолжал он. — Это хорошо. У вас независимый ум. Возможно, в каких-то вопросах вы измените мое мнение; возможно, я сумею раскрыть вам достоинства моей позиции в других. Одно очевидно: вы не будете пассивны, не будете декорацией, а это единственное, на что была бы способна леди Мэри.

Будь она даже свободна и могла выйти за меня замуж, не думаю, чтобы она была со мной счастлива. Вы, мисс Локхарт, насколько я могу судить, женщина, для которой счастье в каком-то смысле вторично. Больше всего вам нужна деятельность и цель. Я могу обещать вам это — все, что вы хотите. Вы понимаете, что я сейчас делаю? Я предлагаю вам брак — брак и более того: партнерство. Вместе, вы и я, мы будем великолепны! И кто знает, в те редкие интервалы во всей этой живой работе, когда вы на миг захотите перевести дух, вы, может быть, испытаете странное чувство, которому трудно дать название, пока вы помните, что это — побочный продукт работы, которую именуют счастьем. Мисс Локхарт! — Он потянулся вперед и взял ее руки в свои. — Вы выйдете за меня замуж?