Провинциальная Мадонна - Вера Колочкова

Она короткими всхлипами втянула в себя воздух, медленно повернула к нему голову:

— Боря… Боренька, что ты говоришь? Гонишь меня, Боря?

— Нет. Не гоню. Я отпускаю, Надя. Согласись, это не одно и то же.

— Но… Но я не хочу…

— Не обманывай. Ни себя, ни меня. Ты же его любишь, я видел. Так сильно любишь, что изо всех сил за спасительный долг цепляешься. Только супружеские долги еще никого от любви не спасали. Такой любовью гордиться надо, а не в ночную подушку ее выплакивать. И он тебя любит, я видел.

— Да с чего ты… Он же мне ничего подобного… Он не сказал… — пробормотала слезно, будто извиняясь.

— Я думаю, он сказал, только ты не услышала. Ты очень гордая, Надя. И слишком честная. Ты ведь думаешь, что у тебя долг передо мной… Так вот — ты мне ничего не должна. Я и так получил столько счастья, сколько у других и за всю жизнь в загашнике не накопилось. Восемнадцать лет чистого счастья — разве этого мало? Это слишком много для одного человека, Наденька, уж поверь мне. Так что иди. Иди с богом. Отпускаю. Спасибо за все.

Она повернулась — хотела сказать хоть что-нибудь, да не нашлась. Вместо слов зарыдала в голос, бросилась на шею, обхватила крепко, судорожно. И впрямь — будто цеплялась… Он подождал немного, потом провел рукой по ее дрожащему затылку, по предплечью, проговорил успокаивающе:

— Ну, все, будет, будет… Иди, собирайся в дорогу.

— Что, прямо сейчас? — прорыдала она, еще крепче в него вжимаясь. — Сейчас же ночь, Боренька…

— Ну, допустим, уже не ночь, уже почти утро… Много с собой не бери, так чего-нибудь, на первое время. К счастью надо идти налегке, Наденька. Остальные вещи я потом перешлю, или сама приедешь. В любом случае помни — в этом доме тебя всегда будут любить… Любить и…

Он вздохнул, замолчал на секунду. Потом, будто решившись, твердо и чуть насмешливо продолжил:

— Да, очень хочется сказать — будут любить и ждать! Только я последнего слова говорить не буду. Не буду тебя ждать, Наденька.

— Боря, но как же… Нет, я не могу, не могу… Ты же совсем один остаешься…

— Нет, не один. Со мной остается моя любовь. Хорошо встречать старость, когда в сердце остается живая любовь. Да и вообще… Знаешь, я всегда придерживался того мнения, что достойная старость — это прежде всего честный союз с одиночеством. Честный, понимаешь? Без лишних совестливых обременении и чьих бы то ни было долговых обязательств… Будет, будет плакать, Наденька. Иди, собирайся…

— А Ника? Что же я Нике скажу?

— Ну, на Нику оглядываться не надо. Она уже взрослая, сама во всем разберется. А лучше скажи всю правду — в таких делах лучше всегда отталкиваться от правды.

— Нет, Борь, не могу.

— Ты за меня и за Нику боишься, что ли? Не бойся. Я в Нике уверен — она моя дочь, навсегда ею останется. И спасибо тебе за нее, Надя. Видишь, сколько ты мне счастья подарила, пора и мне долги отдавать…

Поезд тихо вплыл на перрон томского вокзала, и Миша первым шагнул вслед за проводницей, подал Наде руку.

— А мне? — требовательно топнула ножкой Вероника.

— И тебе… Куда ж от тебя денешься, сестрица…

— Ну, ты и нахал! Не надо, без твоей руки обойдусь!

— Ладно, не нагнетай. Давай сумку, пойдем такси искать… Вот зря вы, тетя Надя, не разрешили отца предупредить! Сейчас бы встретил, с цветами на перроне стоял, волновался…

— Нет, Мишенька, так лучше. Давай уж без цветов и волнения обойдемся.

— Ну, как скажете. Только его, наверное, сейчас и дома нет.

— Ничего, подождем…

В такси Вероника уселась на переднее сиденье, пока ехали по центральным улицам города, напряженно глядела в окно. Потом произнесла уже мягче:

— Мишк, а город-то какой красивый… Кружевной будто… Смотри, мам, какая церковь!

— Ага, это Вознесенская, архитектурный памятник. Я тебе потом все покажу — и каменный мост через Успенку, и Дом науки, и деревянные особняки… Их здесь много, старинных, сохранилось, есть на что посмотреть. Потом репортаж напишешь — как я была в Томске у отца.

Ника резко развернулась на переднем сиденье, сердито глянула исподлобья:

— У меня есть отец. Мы же договаривались, кажется. Я Вероника Борисовна Колокольчикова, — сделала она особенный акцент на отчестве. — Ею и останусь, понял? Во всех смыслах.

— Да понял, понял, кто с тобой спорит… А зачем тогда поехала с нами, тебя что, силой тянули?

— Нет, не тянули, конечно, я сама. Просто мне интересно с ним… С твоим отцом познакомиться, вот и все…

Надя свела брови, глянула с укоризной на Мишу — зачем ты так? Понимать должен — далеко не просто человеку про себя такое в одночасье узнать…

И вздохнула тихонько — вспомнился нелегкий разговор с Вероникой, когда она рассказала ей все как есть, ничего не утаив из прошлого.

— Мам, ну как же так… — растерянно бормотала Вероника, сидя с ногами на кровати в комнате своего общежития. — Зачем, зачем ты это сделала, папа же тебя так любит… И меня любит… Зачем? Кому теперь нужна твоя правда, столько лет прошло? Жила бы с папой, он так тебя любит… Зачем уходить-то?

— Твой папа очень хороший человек, Вероника. Он… редкий человек, и я была с ним по-своему счастлива. Но я всю жизнь любила твоего отца. Родного отца.

— Да так не бывает! Чтобы с одним счастлива была, а другого любила!

— Бывает, доченька.

— Ну, ладно, допустим… А что, нельзя было и дальше с папой счастливой оставаться? Сама же говоришь, он редкий и замечательный! Что ты на меня так смотришь? У тебя сейчас лицо падшего ангела. Прямо не узнаю тебя. И папу, мне папу жалко…

— Не надо его жалеть, Вероника. Жалость — это не для него. Жалеют слабых, а он сильный, добрый, умный, замечательный… Тебе очень повезло, что у тебя такой отец. Даже больше скажу — таких людей вообще в мире очень мало, чтобы несли в себе все то, что природа может заложить в человеке прекрасного, да еще и со знаком плюс. То есть с большой долей сверхвозможного, понимаешь? Сверхдостоинство, сверхпорядочность, сверхблагородство…

— Ну, тогда уж и сверхстрадание, да? Как плата за свои сверхдостоинства? Ты подумала, каково ему сейчас, когда ты его бросила?

— Я его не бросила, Вероника. Я бы не смогла. Он сам меня отпустил. Именно руководствуясь сверхдостоинством и отпустил. Он не мог иначе. И я его прекрасно понимаю, если хочешь знать. Иногда важно, чтоб человека понимали. Хоть мне и ужасно горько его понимать…

— Да как можно так говорить, мам? Ты ушла, сделала ему больно, а теперь еще и прекрасно его понимаешь!

— Да. Понимаю. Так бывает, Вероника. Для отца лучше принести в жертву себя и свою любовь, чем принимать в качестве жертвы мою к нему благодарность. Только сильный человек может отказаться от жертвы-благодарности. Твой отец такой, Вероника, гордись им.