Провинциальная Мадонна - Вера Колочкова

— Да знаю я, знаю… Это я просто шуткую, чтоб тебя развеселить немного. А ты вон даже и шуток не понимаешь. И то — какие тут шутки… Ты и молчишь, будто бьешься, сердце не выдерживает на тебя глядеть. Случилось, что ль, чего?

— Нет. Ничего не случилось. Все хорошо.

— Ну, тогда, может, заболела? Заразилась, поди, от своих больных какой-нибудь нервенной болезнью?

— Ну, что вы… Неврологические заболевания, слава богу, воздушно-капельным путем не передаются.

— Ой, это уж как сказать… Вон у меня деверь! Поработал санитаром в наркологической клинике и сам запил. Да так сильно, что сам туда пациентом и угодил. Так что ты смотри, шибко-то не легкомысличай. Оберегайся как-нибудь.

— Хорошо. Буду, Валентина Петровна.

— Похудела, побледнела, с лица спала… Вон кармашек на халате по шву уж третий день как оторванный, а ты ходишь, не замечаешь. Снимай-ка халатик-то, я пришью.

— Не надо. Потом…

Скорей бы она ушла. Хорошая женщина, добрая, душевная, но лучше бы ушла со своим чаем и пирожками. Не отвечает душа в последние дни даже добрым посылам, огрызается, хнычет. Бьется, как этот лист за окном — спаси…

— А может, просто устала, а, Надежда Иванна? Может, тебе отдохнуть надо, больничный взять иль отгулы какие?

— Да. Я уже взяла отгулы — на три дня. У меня же день рождения послезавтра — хлопоты, знаете ли… Борис гостей зачем-то назвал…

— А что, и молодец… Гости в доме — это хорошо. С ними, бывает, так набегаешься, что на плохое настроение и времени не остается. Я вот своему Николаю в прошлые выходные тоже именины устраивала… Сестры его пришли, племянники, сватовья из другого города приехали, такая суматоха образовалась — голова кругом! Я уж и пожалела потом, что с именинами этими затеялась… Да еще и чашку из дорогого сервиза расколотили, красивый был сервиз, «Мадонна» называется, с прошлых лет берегла. Теперь уж он и не сервиз вроде, а так, одно недоразумение. И зачем ее только из коробки доставала, «Мадонну» эту? Захотелось, понимаешь, сватовьям пыль в глаза пустить…

— Да. Бывает. Ничего, новый купите.

— Да где? Сейчас такой уж и не найду. Хотя внучка говорит, что это по нынешним временам вроде как смешно — сервизами гордиться. А нам чего, мы к новым временам не привыкшие, нам бы все по старинке… Уютнее как-то. Раньше вон люди достанут по блату хрустальную вазу — и счастливы… Доступнее счастье-то было, чем теперь.

— А по-моему, счастье во все времена одинаково, Валентина Петровна. Одинаково недоступно. Просто люди научились его бытовой радостью подменять. А счастье — оно совсем в другом…

— Да в чем, интересно?

— В любви, например.

— Ой уж, в любви… Как будто сервизы да вазы могут любви помешать… Моя вон внучка тоже все твердит — любовь, любовь, как же без любви…

— Да, а как у вашей внучки, кстати, проблема решилась? — медленно повернула она от окна голову. — Выбрала мужа из двух претендентов?

— Выбрала, выбрала, язва ее разбери… По любви и выбрала, не по здравому рассудку. Теперь вот и не знаем, на какие шиши свадьбу играть. Что жених, что невеста — оба голь перекатная.

— Молодец… Умная, значит, девочка… Если надо, я вам на свадьбу денег займу.

— Ой, спасибо тебе, Надежда Иванна, ой, как выручишь, спасибо… Нынче ведь взаймы ни у кого не допросишься, нынче это не принято, чтоб друг друга за просто так выручать. Все такие расчетливые стали, капиталист на капиталисте сидит и капиталистом погоняет.

— Хм… — дернулась в коротком смешке Надя. — Забавная вы, Валентина Петровна…

— Ну, вот, хоть рассмешила тебя маленько. Иди давай к столу, чаю выпей, чего у окна торчишь… Я тебе налила, остыл уже.

— Не хочу, спасибо. И вы тоже — сворачивайте застолье, у меня работы много.

— Ну, как скажешь… — немного обиженно проговорила Валентина Петровна, собирая на поднос чайную посуду и шурша целлофановыми пакетами. — Смотри-ка, даже пирожка моего нынче не попробовала… Нет, все-таки неладное что-то с тобой происходит в последнее время! Видать, сглазили… Ну, может, в отгулы выспишься, на дне рождения от души погуляешь, да и выправишься, дай бог…

Надя вздохнула — ну, это уж вряд ли. Не выправится она, уж точно не выправится. И зачем Борис с этим днем рождения затеялся? Оно понятно, конечно, — повеселить ее хочет, растрясти маленько под гостевой шум, суету, музыку. Тогда, после ухода Сергея, вообще ни о чем не спросил, и она воспользовалась его подарком-молчанием, сразу в себя тоской провалилась. А он, выходит, решил таким способом вытащить ее оттуда. Господи, даже думать об этом дне рождения тоскливо… Одна и радость, что Ника с Мишенькой обещали приехать.

Они явились в разгар застолья — с цветами, с улыбками, с одинаково сияющими голубым цветом глазами. Такие похожие…

— Очень, очень рад… — душевно тряс обеими ладонями Мишенькину руку Борис. — Очень рад, что у Наденьки племянник нашелся… Она мне и раньше про вас рассказывала… Надо же, как в жизни все непросто складывается! Потерялись, а теперь нашлись…

Потом, уже на кухне, подошел, спросил тихо под шум льющейся из гостиной развеселой танцевальной мелодии:

— Наденька… А Миша — это сын Сергея, я правильно понял?

— Да, все правильно понял.

— Тогда, выходит… Ника и Миша…

— Да, они по отцу родные брат и сестра, Борь. Только тихо, пожалуйста. Нике об этом знать вовсе не обязательно. Для нее Мишенька — двоюродный.

Глянула на него внимательно, печально, провела рукой по плечу успокаивающе:

— Это мы с Сергеем так решили, что Нике лучше не знать. Она твоя дочь, Боренька. И все, и не будем больше об этом говорить, ладно? Никогда не будем…

Странное слово — «никогда». Объемное, как черная пропасть. Для кого-то означает надежду, жирную точку в неприятностях, а для кого-то — смертельную добровольную безнадегу. Невыносимую дневную тоску, тихие ночные слезы в подушку. Вроде и дремлешь, а проснешься вдруг — и подушка мокрая.

Вот и в ту ночь она вдруг проснулась от собственного то ли стона, то ли слезного всхлипа. Испуганно открыла глаза, приподняла голову от подушки, глянула на другую половину кровати — слава богу, Борис спит, ничего не слышит.

— Я не сплю, Наденька.

Он подтянулся руками, сел на подушках, включил ночник, старательно оправил на себе одеяло.

— Сядь, поговорим наконец.

— О чем? — вжалась лицом в подушку, чтобы не проскочили в голосе слезные сонные нотки.

— Сама знаешь. Все, Надюш, хватит, так больше продолжаться не может. Сил моих нет на тебя смотреть.

— Я не понимаю…

— Да все ты понимаешь, милая. Ты вот что… Ты уходи прямо сейчас, Надя. Нечего мучиться, тянуть кота за хвост.