Олимпийские игры - Надежда Навара

– Янсон, ты…

Солдат безвольно уткнулся шлемом в камень мостовой. Под ним расплывается темно-красная лужа. Броня на спине – сплошное кровавое месиво.

– Готов.

Быстрый скачок камеры. В темном провале выбитого окна ярко пульсирует смертоносная звездочка.

– Ковальчик! На десятке, пулеметный расчет в окне! Видишь?!

– Вижу.

Рядом появляется угловатый холм легионера. Над закованными в броню плечами нависают трубы ракетной установки. В открытых портах пусковой видны кончики боеголовок. Солдат тщательно берет прицел.

– Огонь!

Тонкий вой. Ракеты одна за другой уходят через площадь. Камера провожает их. Попадание, еще и еще. Пулемет умолк. Взрывы разворотили фасад здания, внутри разгорается пожар.

Пальба стихает. Огневые точки подавлены. Легионеры снова разворачиваются в цепь. Выходят на площадь.

В кадре легионер с сержантскими значками на броне. Лицо скрыто шлемом. Он идет на камеру и останавливается в метре.

– Фарах, кого ещё мы потеряли? Янсона я видел.

Сержант поднимает забрало. Жёсткое лицо, чуть раскосые миндалевидные глаза. Капельки пота над бровями и на носу.

– Убит ефрейтор Герлах. Трое легкораненых.

Он выжидающе смотрит на командира.

– Откуда у бородатых тяжелые пулеметы? Янсона навылет прошило.

– Ясное дело, капитан, легавых обчистили! – Сержант криво улыбается. – То-то они все разом разбежались.

Камера медленно обходит площадь, останавливаясь на выбитых окнах горящих зданий.

– Нет, сарж, здесь нечисто… У легавых нет и не могло быть стволов, с трёхсот метров бьющих влёгкую нашу броню.

Тот пожимает плечами.

– Вам виднее, сэр.

Камера поворачивается влево и останавливается на фасаде здания. Это мечеть.

– Надо бы проверить. Клаус, Златко, Якира, ко мне!

– Два слова, капитан. – Голос сержанта падает до шепота. – Не надо им туда ходить. Ну, вы понимаете, о чем я. Сэр! Пошлите меня, сэр!

Пауза.

– Отставить!

Тройка легионеров замирает в ожидании.

– Продолжать наблюдение!

Тихий голос за кадром.

– Ты и я, вдвоем. Согласен?

Крупным планом лицо сержанта.

– Сэр! Есть, сэр! Спасибо, капитан.

Камера быстро движется к мечети, поднимается по ступеням, приближаясь к закрытым дверям.

– Сэр, еще одна просьба! Пожалуйста, сэр, снимите обувь. Это молитвенный дом.

Камера резко перепрыгивает на лицо легионера.

– Ты – мусульманин?!

– Я – солдат Федерации и мусульманин. – Жёсткое лицо сержанта абсолютно спокойно. – В этом нет ничего удивительного, капитан. Человек должен во что-то верить.

– Да… наверно…

Камера уходит вниз и останавливается на потертых перепачканных уличной грязью армейских ботинках.

– Ты прав, сарж.

Камера наклоняется. Исцарапанные руки. Пальцы с траурной каймой под ногтями. Привычные движения. Шнуровка развязана. Ботинки сняты.

Камера вновь поднимается.

– Веди, Макдуф!

– Не понял, сэр.

– Не обращай внимания… Я с Эдинборо и, наверное, католик… Спасибо, что напомнил.

Физиономия сержанта расплывается в довольной улыбке.

Тяжелые, обитые кованым железом двери мечети раскрываются.

Камера медленно обходит внутреннее помещение храма. Ровные ряды тканых ковриков. На них десятки босых людей на коленях. Сержант проходит вперед, аккуратно кладёт на пол штурмовое ружье и присоединяется к молитве.

Камера уходит вбок. Бородатый старик в белых одеждах и белой чалме. В головной убор вплетена зеленая газовая полоска. Он приближается к камере.

– Кого ты ищешь, чужеземец? Здесь дом молитвы. – Голос говорящего тих и спокоен.

– Я вижу, не слепой.

Камера вновь останавливается на куске зеленого газа.

– Только что на площади убили двух моих солдат. Нас атаковали люди с зелеными повязками, как у тебя. Ты не знаешь их, старик?

– Моя повязка – всего лишь знак хаджи, я совершил паломничество к камню прощения, – невозмутимо поясняет человек. – Я не знаю тех, кто напал на вас. Здесь их нет. Ты видишь, тут мирные люди. Наша религия проповедует смирение перед Всевышним.

Камера метнулась по залу.

– Вера не мешает вам бунтовать и убивать солдат Федерации. Смиренные овечки?

– Иман осуждает бессмысленное убийство. Не веришь мне – спроси своего солдата. У тебя есть еще вопросы, чужеземец?

– Пожалуй, нет… Я подожду, пока сержант закончит молитву.

Хаджи молча кивает, собираясь уходить.

– Постой… Скажи, отец, почему вы так ненавидите нас?

Тот резко оборачивается.

– Бриидов?!

– Я – человек.

Старик склоняет голову и задумчиво теребит пальцами длинную седую бороду.

– Непростой вопрос, чужеземец. Ты снял обувь, перед тем как войти в мечеть. Спасибо тебе… – Он поднимает взгляд и в упор смотрит на камеру. – Новый Самарканд – наш дом, и люди хотят, чтобы так было всегда. Ты понимаешь меня? Люди думают, брииды отнимут у них свободу, веру.

– Чушь какая-то! Глупые предрассудки!

Камера мечется из стороны в сторону.

– Три сотни лет жили под Федерацией. Кто-нибудь покушался на вашу веру или вашу свободу? Нет! Вот же – мечеть, стоит себе, и люди молятся! Хотели федеральный статус? Получите-распишитесь. А по мне, так не доросли ещё. Вижу я, как свобода вам в голову вступила – что хочу, то и ворочу!

– Не кричи, – тихо просит новосамаркандец. – Время и страны уходят, вера остается. Аллах велик, да свершится воля его.

Камера отрицательно качнулась из стороны в сторону.

– Нет, отец. Всевышний, как бы он ни звался, тут ни при чем. Людям удобно прикрывать его именем собственные грязные делишки. Вас подставляют, толкают в пропасть. Неужели не понимаете, Федерация раздавит вас, как муху?