Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

Хотели и Овсену повенчать – Овсенка, мол, у нас тоже незамужняя, да кто-то цыкнул:

– Не знаешь, что ли, дитя у неё есть…

– Дитя? Да от кого же?

– Про то неведомо, а она никому не сказывает…

– Ну, значит, ждёт, надеется, авось сыщется муж-то…

– Тогда давайте Любавушку с Берёзою венчать, она у нас самая старшая!

И девушки, весело смеясь, опять запели и заплясали вокруг дерева.

И повсюду в больших градах и малых весях девушки пели песни Семиковой Берёзе, и повсюду венчали ей незамужних девушек. А расходясь, каждый нёс от Берёзы домой гостинец – золочёный орех или пёструю ленточку, а то и шкурку звериную, мехом играющую.

А в стольном граде Киеве Наместник Великого Могуна правил перед богами требы, как в древние дни, и каждый вспоминал свой Род и Родичей, благодарил уходящего Яро за силу, данную им земле и растениям, зверям и птицам, и роду русскому, чтобы они жили и радовались. А девушки, кто не нашёл этой весною суженого, приходили к Семиковой Берёзе и венчались с ней, прося мужа достойного.

Княгиня Ольга шла в сей день в деревянную церквушку, что опять византийскими зодчими была отстроена после сожжения, и слушала там службу. И семиковых орехов не ела, и даров богам славянским не приносила. А народ киевский на то неодобрительным оком посматривал, но Гарольд с Варяжской стражей был начеку – во все концы Киева разослал своих людей, чтобы следили за порядком и предотвращали бесчинства.

А мать Ольга, вернувшись с богослужения, сидела в своей высокой гриднице и думу думала про то, чего и быть-то вовсе на самом деле не может, а именно чтоб русичи были подобны византийцам, с понятием да обхождением, с кротостью да страхом пред князем и богом. Вот было б тогда лепо, пристойно! Да где там… Понятия кротости да страха божьего – они ведь не сами по себе у византийцев, а от веры Христовой, а нашему люду хоть кол на голове теши, никак не отворотятся от своих идолов и не прильнут к новой вере.

Послышался негромкий стук в дверь, и в гридницу вошёл отец Алексис.

– Дай Бог тебе здоровья и благополучия, мать наша княгинюшка! – приветствовал духовник Ольгу с почтительным поклоном. – Хотя и виделись нынче…

– Что скажешь, святой отец, чем порадуешь?

– А тем, матушка княгиня, что, слава Богу нашему Иисусу, – тут священник привычно перекрестился, на миг кинув взор к небу, – наконец-то спокойнее стало в Киеве. Вот только с утра бесов тешат, позорища устраивают. Зато кудесники все на мовь в леса подались. Гарольд за порядком в граде бдит крепко, только жаль, не смог изловить зачинщика смуты – кудесника Избора. Про Избора Гарольд мне рассказывал, что посыльный настиг-таки кудесника оного у самой Берестянской пущи и хотел смутьяна в Киев препроводить, да не смог.

– Неужто старик одолел в схватке молодого сильного воина из княжеской дружины? – с сомнением вопросила Ольга.

– Какая там, матушка, схватка, – досадливо махнул рукой Алексис. – Избор-то этот, как настиг его посланец Гарольдов, стукнул посохом, ударился оземь, оборотился рыжей лисою, да в кустах и скрылся! Гарольд молвит, что воину своему как себе верит. Если тот рассказал, значит, так всё и было.

– Не иначе, святой отец, бесовскою силою владеют треклятые волхвы да кудесники, – воскликнула Ольга, – и как против того бороться?

– Забываешь, княгинюшка, что сын твой сам с кудесниками молится и почитает богов языческих. Так что, пока князь веру христианскую не примет, ничего не поделаешь супротив всех этих кудесников, волхвов да ведунов.

– Сам знаешь, отче, сколько сил и слов разных потратила я, чтобы сына на путь христианский наставить, всё тщетно!

– Ведаю, матушка. – Голос Алексиса стал проникновенным, мягким. – Да только тебе в этом тяжком деле, как мы уже говорили, верная помощница нужна. Не хочет князь Святослав мать родную послушать, так, может, жену послушает. Как хорошо, что ты обратилась к Василевсу. Да и я письмишко патриарху послал, он дочь свою во Христе никогда в беде не оставит. Христианин христианину помогать должен и тем добродетель свою перед Господом на деле доказывать! Будет у князя жена, собой хороша, умна, понимающая, когда и что молвить надо, а когда смолчать, и – самое главное – христианка!

– Дай-то Бог! – вздохнула Ольга. Потом спросила: – Как идут дела с обращением в веру христианскую, батюшка, много ли народу прибавилось?

– Ох, мало, матушка! Вот, Гарольда твоего, слава Богу, в Григория перекрестили. А ещё лодочник один за деньги твои окреститься согласен, а другие над ним смеются, потому как он бражник беспробудный и пьяница. Нет, мать Ольга, нельзя добиться смирения на Руси без крещения Святослава. Люди так и молвят: коль Перун ему, мол, победу даёт, так за что будем от богов своих отрекаться? Надо срочно женить князя на христианке!

И они пустились в обсуждение подробностей.

В тот же день в Киев прибыл гонец от Святослава и поведал о победе над хазарами на Миусе и Донце-реке.

Высыпал народ на улицу, стал песни петь. Тотчас все пошли к Мольбищу, где Наместник Великого Могуна сотворил всенародное моление и прославление Святослава с дружиной. А потом люди на радостях устроили великие гулянья.

Княгиня на улицу не показывалась. И кияне рекли между собой:

– Что ж это мать Ольгушка, княгиня наша, победе русской не радуется?

И шло в народе смущение, и на греков озлобление, что скоро греки те всё в Киеве к рукам приберут.

– Бог Перун помогает нашей дружине на поле брани, – рекли старые люди, – и за то мы своих богов почитать должны, а не идти за чужими!

И случилось так, что повстречали кияне по дороге батюшку Алексиса, что спешил в свою церквушку. Окружили они попа византийского, стали одежду на клочки рвать, затрещины да пинки сыпать, может, и до смерти забили бы, не подоспей на шум Гарольд с дружинниками. Отбил он попа у киян, привёз обратно в княжеский терем.

Жалкое зрелище предстало перед княгиней: весь в лохмотьях, синяках да кровоподтёках, отец Алексис, всхлипывая от боли, страха и обиды, протянул руки к Ольге:

– Ай и злой же твой народишко, княгиня, хотел меня Перуну в жертву отдать! Не будь Гарольда с дружиною, так и загинул бы ни про что! За службу мою тебе верную живота лишиться мог!

Ольга тотчас велела кликнуть теремных людей, чтобы помогли батюшке, помыли, переодели, мёду крепкого дали для успокоения. Потом сердито повернулась к Гарольду.

– Слушай, Григорий, – обратилась она к нему, называя новым христианским именем, – сколь это будет продолжаться? Смуты сии да бесчинства? Отчего люди достойные не могут спокойно по Киеву ходить и вынуждены у меня в тереме прятаться? Не я ли дала тебе власть полную, чтоб смутьянов ловил и карал нещадно?

Гарольд переступил с ноги на ногу.

– Народ, княгинюшка, не просто так мутится…

– Отчего же?

– А мутится он оттого, что не видит тебя ни на улицах, ни на Мольбище в честь победы Святославовой…

– Не желаю я деревянным богам, сим грубым идолам кланяться, не хочу ходить на поганское Капище!

– Правду речёшь, княгинюшка, – отозвался Алексис из-за стола, уже умиротворённый жбаном мёду и жареным поросёнком, – не ходи на бесовское Капище, и за то будешь в Раю вместе с пресвятой Богородицей!

– Дело твоё, мать-княгиня, – продолжал Гарольд. – Только народу объясниться надобно, можешь больной сказаться, да хоть лик свой светлый на миг явить, дабы всех успокоить…

Поразмыслив, согласилась княгиня, что Гарольд дело речёт, без того смуты хватает. Вышла на крыльцо высокое наружное, показалась народу, махнула платком расшитым.

Люди обрадовались, видя княгиню здравой и весёлой, и кричали ей троекратную «славу».

Особенно много люда собралось на киевском Торжище. Там ходил слепой Боян, ведомый за полу отроком. Вот сел он на своём привычном месте, взял гусли, коснулся перстами струн и запел:

А и славному граду Киеву – слава!И народу славянскому – слава!И князю Хороброму – слава!И всему Дому его!И великому гусельщику Соловью,Что землю Русскую пел, – слава!А прежде всех – богам киевским слава!И Велесу – богу Певцов, покровителю и заступнику!Кто же богов попирает наших – повинен презрению.Когда ещё Ирий Родами правилИ жили Роды в согласии,И потому им боги славянскиеБыли защитой и помощью.Ежели сноп руками ломатьИли даже рубить секирою,То надвое не разрубишьИ руками не разломишь.А ежели сноп растрястиИ взять соломинку каждую,То она и секирой рубится,И руками легко ломается.Так и люди, что врозь расходятся,Под чужой пятой обретаются.Вот пришли варяги Аскольдовы,Стали Русь крестить силой воинской,И богу чужому визанскомуЗаставляли служить и кланяться.Деды наши того не приняли,Веру прежнюю не утратили.И пришли варяги Олеговы,И клялись на горе ПеруновойВизантийских богов изгнать.А теперь вот хазары с ЯхвоюК нам с восхода прийти замыслили.Яхве сей есть жидовский бог.Византийцы его раскрасили,Нарядили в ризы злачёные,Выдают за новое божество.Вот про то, миряне, должно вам знатьИ не славить жидовского бога в Киеве!

Гарольд, проезжая с дружинниками по Торжищу, увидел столпотворение. Остановившись, послушал песню, а потом решительно направил коня к Бояну, раздавая по пути тычки и повелевая разойтись.