Запретное чтение - Ребекка Маккаи

Было и еще кое-что. Да, я была ошарашена, да, я больше не могла быть уверена, что Рокки — на моей стороне, но теперь меня посетила догадка пострашнее: раз оказалось, что я ровным счетом ничего не знала о Рокки и ровным счетом ничего не знала о родном отце — короче говоря, раз оказалось, что мои представления о мире были настолько неверными, может быть, все, что я думаю об Иэне и его семье, тоже неправда? Единственное, что я видела собственными глазами, — это та сцена в библиотеке, когда Джанет Дрейк волокла сына по лестнице, а он кричал, что уже раскаялся. Но мало ли что он натворил в тот день? Может, он задушил кошку! А про отметины вилки на лбу Иэн сказал, что это он сам себе сделал. Так от чего же, интересно знать, я его спасаю? Он просто десятилетний мальчик, который считает, что родители не всегда к нему справедливы. Велика беда.

Но, с другой стороны, пастор Боб действительно существует, и я сама видела, как Иэн в ту зиму расклеился. Ведь это-то я не придумывала. Мне, во всяком случае, казалось, что это-то я не придумываю.

Одной из немногих мыслей, которые я ухитрялась удержать в голове, было то, как хорошо, что мы уезжаем из Брэттлборо, подальше от места, где пастор Боб вот-вот проснется и примется поздравлять себя с успехом вчерашней речи, а потом устремится на своем «БобМобиле» в следующий город Новой Англии, нуждающийся в избавлении от терпимости. Куда бы он ни поехал, вряд ли его занесет так далеко на север, если, конечно, в его планы не входит читать проповеди коровам. И тут у меня тоже возникал повод для беспокойства: если до сих пор я так ошибалась во всем остальном, возможно, и причина визита Иэна в Вермонт была иной? Что, если Боб, человек не вполне стабильный в психическом отношении, начал манипулировать юными мальчиками, заставляя их встречаться с ним где-нибудь далеко от дома и самим придумывать способы добраться до условленного места? Что, если он угрожал им расправой и они вынуждены были бежать из дома и делать все возможное, чтобы молодые наивные библиотекарши помимо собственной воли брались их подвезти? Какой-то бред. Впрочем, я давно перестала искать логику в событиях, происходящих в моем мире.

С тех пор как я выругалась в присутствии Иэна, он почти все время молчал. Я, с одной стороны, хотела загладить вину перед ним, а с другой надеялась уехать как можно дальше от пастора Боба.

— Давай договоримся, — предложила я. — Мы посмотрим на Канаду. Может, через границу удастся разглядеть их гусей, бекон и хоккей. И бесплатную медицину.

Иэн посмотрел на меня без особого восторга. Неудивительно. Я и в самом деле вела себя отвратительно. Я страдала от обезвоживания, давно не ела ничего существенного и функционировала на голом адреналине, но, конечно, все это не означало, что надо демонстрировать Иэну свое интеллектуальное превосходство. Я сделала глубокий вдох — первый за несколько дней.

— Но для начала нам надо раздобыть тебе лекарство, — сказала я. — В какую аптеку ты обычно ходишь?

— В «Уолгринс», — ответил Иэн. — В Ганнибале.

— Отлично.

Накануне на меня снизошло нечто вроде не свойственного мне провидческого озарения — я нашла сеть «Уолгринс» в интернете и выяснила, что во всем Вермонте всего три такие аптеки. Одна находилась далеко на юге, в Ратланде, другая — в Брэттлборо, где нам ничего не стоило наткнуться на пастора Боба, а третья — в полнейшей глуши, милях в сорока к востоку отсюда.

Я поняла, что уже приняла решение: мы не задержимся в Вермонте дольше чем на день-два, даже если у нас появятся на это деньги. Вряд ли данные из компьютера сети «Уолгринс» поступают в полицейское отделение Ганнибала, но все равно, если со страховки Дрейков снимут сумму за лекарство, для кого-то это станет подсказкой. Но мы ведь в любом случае собирались уезжать из Вермонта, так что подсказка их только запутает.

Меньше чем через час мы стояли в аптеке, и я называла женщине за прилавком настоящую фамилию Иэна. Нас попросили посидеть и подождать, и, пока Иэн листал журнал «Бон аппети», оценивая каждую фотографию возгласами «Ням-ням!» или «Бе-е!», я тихо паниковала, почему к нам так долго не выходят — возможно, нас просто держали здесь, чтобы к аптеке успела подъехать полиция. Да и вообще, сколько времени нужно, чтобы просто принести готовый ингалятор с лекарством? Тут ведь не надо дожидаться, пока автомат отсчитает нужное количество таблеток.

Через двадцать минут нас все-таки подозвали к прилавку, доплатить сверх страховки понадобилось всего тридцать долларов плюс семьдесят девять центов за шоколадный батончик, которому, вероятно, предстояло стать моим обедом. Женщина за прилавком спросила, нет ли у меня вопросов к фармацевту. У меня их не было. У меня была масса вопросов к консультанту по части этики, но к фармацевту — ни одного.

Мы не успели выйти из аптеки, как Иэн уже снял крышку с баллончика с ингалятором, пшикнул из него три раза в воздух, а потом вставил в рот и надул щеки, как рыба-еж. Теперь, когда мы получили лекарство и это оказалось так легко, я злилась на себя, что так долго с этим тянула. Я подумала, что моему революционному складу сознания, пожалуй, не помешала бы равная доля русской отваги или, по крайней мере, немного безбашенности вместо унаследованной по материнской линии еврейско-американской осторожности. Представьте себе Вуди Аллена, который возглавляет Атаку легкой бригады[72]. Вот такой я была.

Я не смогла открыть дверь машины: ключ не подходил. Я попробовала еще раз, а Иэн подергал ручку со стороны пассажира. Я снова и снова, как идиотка, тыкала ключ в замок.

— А почему у нас на заднем сиденье пятьдесят стаканчиков из-под кофе? — спросил Иэн.

Мы сломя голову бросились к машине, которая на самом деле была моей и стояла через три парковочных места от своего двойника. Иэн нырнул в заднюю дверцу, я поспешно вырулила на главную улицу и поехала на север прочь из города. Иэн, наверное, подумал, что мы убегаем, потому что попали в неловкое положение, ведь владелец машины мог увидеть нас из окна аптеки. Я тоже беспокоилась, что он мог нас заметить, но не потому, что мне было неловко, мои причины для беспокойства были куда более мрачными. Меня немного согрела мысль о не профессионализме нашего преследователя: выбрался из машины и пошел покупать себе туалетные принадлежности, вместо того чтобы сидеть и следить, куда мы двинемся дальше. Может, конечно, он зашел в аптеку, чтобы арестовать нас, или сфотографировать, или схватить и увезти Иэна. Но нет, я с облегчением представляла себе, как мистер Гель бродит по аптеке с зеленой корзинкой и наполняет ее ватными шариками и новым гелем для волос — и понятия не имеет, что мы уже уехали.

Я радовалась, что теперь у нас есть план: поскорее уехать из Вермонта. С другой стороны, я немного беспокоилась, что у меня не осталось серьезного медицинского обоснования, чтобы отвезти Иэна домой, и теперь мне нечем будет оправдаться, если понадобится срочно от него избавляться. В какой-то момент можно будет попробовать спросить — так, между делом, — не готов ли он повернуть обратно в Ганнибал. Но очень важно выбрать удачный момент. Если я буду задавать вопрос несколько раз, он упрется и ни за что не ответит утвердительно. К тому же мы еще не закончили. Что именно мы не закончили, я толком и сама не знала. Наверное, не закончили менять представление Иэна о жизни. Не спасли его окончательно.

Я отломала от шоколадного батончика половину и протянула ему. Откусив от оставшейся части крошечный кусочек, совсем как Чарли Бакет, я позволила шоколаду раствориться на языке и испытала высочайшее наслаждение от этого лакомства, ставшего проклятием нашего рода. («В Советской России не ты ешь шоколад, а шоколад — тебя!»)

Иэн проглотил свою половину в два укуса.

— Прямо как заново родился! — объявил он. — Но знаете что?

— Что?

— Я себя прекрасно чувствую, меня смущает только одно: я не знаю почему, но от вас пахнет как-то… Типа, дымом.

32

Обманщики

Около одиннадцати часов, когда имена мелькавших за окном городов стали французскими, Иэн протянул руку с заднего сиденья и положил мне на плечо 50-долларовую купюру.

— Вы, наверное, уронили, — сказал он.

— Где ты это нашел?

— Торчало вот из этого карманчика, — ответил он, имея в виду карман на спинке моего кресла.

Я взяла купюру и вгляделась в лицо Улисса Гранта, как будто надеялась, что президент-полководец честно расскажет мне, откуда он тут взялся.

— Это, наверное, из тех денег, которые ты добыл на Черч-стрит, — предположила я.

— Нет. Мне только тот парень с веточкой дал стодолларовую купюру, а остальные давали обычную мелочь.

Я успела было подумать, что Иэн, возможно, стянул эти деньги из кассы в деревенском магазине, а может, они с самого начала хранились у него в рюкзаке, но это была самая хрустящая и чистая купюра из всех, какие мне доводилось видеть, у нее даже уголки были острые. Если бы десятилетний ребенок подержал ее в руках хотя бы пять минут, она бы уже так не выглядела. Предположить, что эта бумажка пролежала у меня в машине два года, никем не замеченная, тоже было бы странно, тем более что для бывшего хозяина, любителя фастфуда и австралийского футбола, она была уж слишком безупречно чистая. Значит, ее оставил здесь Гленн — другого объяснения у меня не было. Я запирала машину даже на самых глухих стоянках Вермонта. Я прикрепила купюру на приборную панель как амулет на счастье.