Инсургент - Вероника Рот

— Я тоже люблю тебя, — признается он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Перевод: Маренич Екатерина, Алёна Вайнер, Алиса Ермакова, Екатерина Забродина, Вероника Романова, Инна Константинова, Дольская Алина

Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль

Он лежал со мной все время, пока я спала. Я ждала кошмаров, но, видимо, так устала, что в голове осталась лишь пустота. Когда я открываю глаза, его рядом нет, а на кровати лежит стопка одежды.

Встаю с кровати и иду в ванную. Такое ощущение, будто с меня содрали кожу, воздух жалит меня — не очень больно, но быстро надоедает. Я не включаю свет в ванной, потому что знаю — он будет бледным, но ярким. Как и свет в зданиях Эрудитов. Принимаю душ в темноте, едва отличая мыло от геля для душа, и убеждаю себя, что это путь к обновлению, что это придаст мне сил, что вода вылечит меня.

Прежде чем выйти из ванной, я щиплю себя за щеку, стараясь вызвать румянец. Это глупо, но я не хочу выглядеть слабой и истощенной перед остальными.

Когда возвращаюсь в комнату Тобиаса, то вижу следующую картину: Юрай развалился поперек кровати лицом вниз, Кристина держит голубую статуэтку над столом Тобиаса, рассматривая ее, а Линн устроилась выше Юрая с подушкой в руках и со злой усмешкой на губах.

Линн ударяет Юрая сзади по голове, Кристина говорит:

— Эй, Трис!

А Юрай кричит:

— Ой! Как тебе удалось заставить подушку причинить мне боль, Линн?

— Моя исключительная сила, — отвечает она. — Тебя отшлепали, Трис? Одна из твоих щек ярко-красная.

Я, должно быть, не сжала другую достаточно сильно.

— Нет, это просто … мой утренний жар.

Я пробую шутку на вкус, верчу ее на языке, словно говорю на неродном мне языке. Кристина смеется, наверное, немного сильнее, чем заслуживает мой комментарий… но я ценю усилие. Юрай прыжками перемещается ближе к краю кровати.

— Быстро подвожу итог, — говорит он, жестом указывая на меня. — Ты чуть не умерла, садист с милыми анютиными глазками спас тебя, а теперь мы все ведем серьезную войну вместе с нашими союзниками — Афракционерами.

— Милые анютины глазки? — переспрашивает Кристина.

— Сленг Бесстрашных, — ухмыляется Линн. — Задуманный, как серьезное оскорбление, только никто его больше не использует.

— Потому что это очень обидно, — подтверждает Юрай, кивая.

— Нет. Потому что это звучит настолько по-идиотски, что не один Бесстрашный в здравом разуме не будет использовать это слово. Подумай сам… Милые анютины глазки? Тебе что, двенадцать?

— С половиной, — поправляет он.

Я чувствую, что их шутки мне на пользу, поэтому мне нечего сказать, я могу только смеяться. И я смеюсь, достаточно, чтобы растопить лед, образовавшийся у меня в желудке.

— Там внизу еда, — сообщает Кристина. — Тобиас приготовил отвратительный омлет.

— Эй, — говорю я. — Я люблю омлет.

— Должно быть, завтрак для Стиффа, — она хватает меня за руку. — Пошли.

Вместе мы спускаемся вниз по лестнице, наши шаги гремят так, как никогда не допускалось в доме моих родителей. Мой отец ругал меня за то, что я бегала по лестнице. «Не привлекай к себе внимание, — говорил он. — Это не вежливо по отношению к окружающим».

Из гостиной доносятся голоса, целый хор голосов, случайные взрывы смеха и слабая мелодия, наигранная на каком-то струнном инструменте, вроде банджо или гитары. Это не то, что ожидаешь увидеть в доме Отреченных, где всегда тихо, независимо от того, сколько людей собралось внутри. Голоса и смех, и музыка вдохнули жизнь в угрюмые стены. Я чувствую себя лучше.

Стою в дверях гостиной. Пять человек играют в карточные игры, сидя на диване, рассчитанном на троих, я отдаю себе отчет в том, что нахожусь в штаб-квартире Искренности. Мужчина разместился в кресле, на его коленях сидит женщина, еще кто-то пытается усесться на ручку кресла. Тобиас сидит на полу, спиной опираясь на кофейный столик. Все в его позе говорит о спокойствие — одна нога согнута, другая выпрямлена, руки придерживают колено, голова набок, чтобы было удобнее слушать. Я никогда не видела, чтобы он выглядел так непринужденно без оружия. Не думала, что это вообще возможно.

У меня в желудке возникает то же самое чувство, что и всегда, когда вру или мне лгут, но сейчас я не знаю, кто солгал мне или о чем именно солгали. Меня не так учили воспринимать Афракционеров. Меня учили, что оказаться на их месте — хуже, чем смерть.

До того, как меня заметили, прошло несколько секунд. Разговор стихает. Я вытираю ладони о край рубашки. Слишком много глаз, слишком тихо.

Эвелин прочищает горло.

— Внимание всем, это Трис Приор. Я надеюсь, вы о ней наслышаны.

— А еще Кристина, Юрай и Линн, — добавляет Тобиас. Я благодарна ему за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но это не срабатывает.

Несколько секунд стою, прилипшая к дверному проему, а затем один из мужчин Афракционеров — самый старший, вся его морщинистая кожа покрыта татуировками — говорит.

— Разве ты не мертва?

Кто-то смеется, я тоже пытаюсь улыбнуться, но выходит неубедительно.

— Должна была, — соглашаюсь я.

— Мы не любим отдавать Джанин Метьюс то, чего она хочет, — замечает Тобиас. Он встает и дает мне банку с горохом, но в ней нет гороха, она наполнена омлетом. Алюминий согревает мои пальцы.

Он садится, я сажусь возле него и зачерпываю омлет. Я не голодна, но знаю, что должна поесть, так что послушно жую и глотаю. Я знакома с тем, как Афракционнеры едят, поэтому передаю банку с яйцами Кристине и забираю банку с персиками у Тобиаса.

— Почему все временно поселились в доме Маркуса? — спрашиваю я его.

— Эвелина выгнала его. Сказала, что это и ее дом тоже, у него была возможность использовать его в течение многих лет, а теперь ее очередь, — усмехается Тобиас. — Это повлекло за собой некоторые разрушения в районе лужайки перед домом, но в итоге выиграла Эвелина.

Я смотрю на мать Тобиаса. Она стоит в дальнем углу комнаты, разговаривая с Питером, и ест яйца из другой банки. Мой желудок сводит. Тобиас говорит о ней почти благоговейно. Но я все еще помню, что она сказала о моей быстротечности в жизни Тобиаса.

— Там где-то хлеб, — он берет корзину с журнального столика и передает мне. — Возьми два кусочка. Тебе нужно есть.

Пока грызу хлебную корку, я снова смотрю на Питера и Эвелину.

— Думаю, она пытается его завербовать, — комментирует Тобиас. — У нее есть способ сделать жизнь Афракционеров очень привлекательной.

— Все, чтобы вытянуть его из Бесстрашия. Мне безразлично, что он спас мне жизнь. Я все еще ему не доверяю.

— Надеюсь, к тому времени, когда все закончится, нам больше не придется беспокоиться о различиях между фракциями. Думаю, это к лучшему.

Я не готова спорить с ним, поэтому предпочитаю промолчать. Не хочу напоминать ему, что убедить Бесстрашных и Искренних присоединиться к Афракционерам в их крестовом походе против системы фракций будет не так уж просто. Это может вызвать еще одну войну.

Открывается входная дверь и на пороге появляется Эдвард. Сегодня он носит повязку с нарисованным на ней голубым глазом. Картинка в сочетании с его собственным глазом делает его красивое лицо гротескным и забавным.

— Эдди! — приветствует его кто-то.

Но целый глаз Эдварда смотрит на Питера. Он бежит через всю комнату, почти наступая ногами в банку чьей-то еды. Питер скользит в тень дверного проема, будто пытается скрыться.

Эдвард останавливается в нескольких сантиметрах от ноги Питера, а затем наклоняется к нему, собираясь нанести удар. Питер так быстро отклоняется назад, что ударяется головой о стену. Эдвард улыбается, и все Афракционеры вокруг нас смеются.

— Не так храбр средь бела дня, — замечает Эдвард и обращается к Эвелине. — Убедитесь, что в его руках нет столовых приборов или посуды. Никогда не знаешь, что он может вытворить.

Говоря это, он вырывает из рук Питера вилку.

— Отдай, — требует Питер.

Эдвард хватает Питера за горло и прижимает зубья вилки к его кадыку. Питер застывает, кровь приливает к его лицу.

— Рядом со мной держи свой рот закрытым, — предупреждает он. — Или я сделаю это снова, только в следующий раз воткну ее прямо тебе в глотку.

— Хватит, — велит Эвелина. Эдвард бросает вилку и попадает в Питера, проходит через комнату и садится возле человека, который недавно назвал его "Эдди".

— Не знаю, известно ли тебе, — начинает Тобиас. — Но Эдвард немного неуравновешен.

— Понимаю, — отвечаю я.

— Дрю, парень, который помогал Питеру в нападении с ножом для масла, — говорит Тобиас. — Видимо, будучи изгнан из Бесстрашных, он попытался присоединиться к той же группе Афракционеров, где на тот момент находился Эдвард. Обрати внимание, Дрю среди них не видно.