Орда встречного ветра - Дамазио Ален

оборотами речи, манеры, знамена… Без всей этой символики они не могли узреть в человеке достоинства. Что же касается меня, долгое время я думал, будто благородство состоит в следовании трем основополагающим принципам: великодушию, самосовершенствованию и мужеству. Что если я буду равняться на этот курс при любом ветре, то не собьюсь с пути. Все так… Но с возрастом я понял, что благородство требует бдительности, острого понимании происходящего, бесконечного нащупывания рыцарского поведения. Порядочности. Требует отказа от многочисленных проявлений лени. Я часто вспоминал тот день после ярветра. Вспоминал эту зажиточную деревушку, рухнувший дом. Человека, которого я раздавил собственными ногами, сам того не заметив.

Перед детьми я старался держаться как можно скромнее и проще. В словах, в движениях, в голосе. Я не хотел покрыть нашу и без того лощеную репутацию еще одним слоем блеска, который так легко на нее ложился. Легкая эскадра, как мне казалось, в этом не нуждалась. Аура бахвальства и так витала за плечами местных фланговиков. Их же сдержанность, когда ей случалось внезапно проявиться, тоже была маской: приветливой, небрежной, породистой, но все же маской, не лицом из плоти и крови. Я же боролся с собой, чтобы шаг за шагом обрести свое собственное лицо. Лицо, которое было бы моей собственной душой, обретшей нос и рот, душой, у которой есть лоб и подбородок, щеки и скулы, у которой есть свой собственный взгляд. Ни более ни менее. Но это лицо не могло быть дано мне просто так. Его нельзя было унаследовать от родителей. Его можно было только завоевать в самом конце контра, пройдя через контр и благодаря ему. Теперь, когда меня спрашивали, что я надеялся найти на Верхнем Пределе, на этот банальный вопрос, заданный тысячи раз,

я отвечал: «Я надеюсь найти свое собственное лицо. Кто-то там, наверху, вытачивает его тяжелыми залпами. Каждое мое действие меняет его, прорисовывает черты. Мои ошибки оставляют на нем рубцы. Но как бы там ни было, оно обретает форму, оно ждет меня на пьедестале. И я смогу его увидеть, как вижу вас перед собой, как видишь свое собственное отражение в неискажающем картинку зеркале. Я, наконец, увижу свое лицо, которое создавал всю свою жизнь, увижу перед тем, как умереть. Это и будет моей наградой».

— А Трассер — это кто такой?

— Тот, кто трассу прокладывает, хомяк…

~ Последовавшая тишина была совершенно голготская — сплошная, без попыток повторить вопрос. Мальчишка получил ответом, как пощечиной по лицу. Стал пятиться, бедняга, покраснел. По классу шепотом поползли смешки. Учительница неловко улыбнулась. Я хотела было вмешаться в разговор, но все-таки сказала себе: не лезь, Каллироя, дорогая, начальство на месте, они и без тебя разберутся, доверься такту Пьетро, он все уладит…

— Трассер, как очень просто объяснил наш Голгот, это тот, кто прокладывает трассу, который выбирает путь. Трасса — это самый лучший путь, по которому можно идти против ветра. Так вот Трассер, он идет впереди всех, и это он решает, по какому пути мы пойдем. За каким холмом обойти, через какой лес, на какую гору влезть и тому подобное. Ему в этом помогает разведчик, который забегает вперед всех, ищет лучший проход, так, чтобы мы не попали туда, где ветер слишком сильный. А еще ему помогает аэромастер, это специалист по ветру.

— А как Трассером можно сделаться?

— Прокладывая трассу…

— Стать Трассером сложнее всего на свете. Нужно начинать учиться с шести лет, а то и раньше. Сотню ребят специально отбирают и учат по очень трудной программе целых пять лет. Каждый год двадцать из них дисквалифицируют. А на последнем году устраивают экзамен, который называется «Страсса», чтобы выбрать одного из трех самых лучших.

— Как называется?

— Суровая трасса. Это испытание на скорость, выносливость, ум. Речь идет о…

— Это испытание на то, достаточно ли крепкие у тебя ища! Чего ты им пургу втираешь, Пьетро?

Стоило Голготу только рот открыть, как ребятишки сразу на него уставились и глаз не сводили. Харизмы у него, как всегда, хоть отбавляй. Что-то буркнет, и готово. От него воняло за четыре метра. Забыть о том, что он здесь, было просто невозможно, даже когда он молчал, особенно если молчал. Я Голготу никогда не нравилась, хотя может ли ему вообще хоть кто-то нравиться? Он уважает Пьетро, Сова уважает, ребят из Клинка, короче, фланговиков, фаркопщиков. Но только не девчонок, естественно. Сейчас начнет, как обычно, свой выпендреж, будет бесцеремонно пялиться на всех, на пол плеваться, высморкается и рукав. Ему все хоть бы что. У него только одно на уме — трасса, трасса, трасса! Пьетро, как всегда, был верен себе, аккуратно одетый, сидит с присущей ему по природе безукоризненной осанкой, говорит красиво, все так четко произносит, весь серьезный, приятный, участливый. И такой красивый. У нас с девчонками любимая игра угадывать, кто из нас ему больше нравится — Альма, Аои, Ороси, может я? А если Кориолис его соблазнит, то он, наверное, так и не решится ни на что. Он всегда такой спокойный, выдержанный, такой галантный, даже после тяжелого дня.

А после трудного контра даже еще больше, как будто хочет своей благородностью сгладить всю его тяжесть. Мы, конечно, все мечтали о Пьетро, но скорее как об отце и уютном домике на Верхнем Пределе, не как о любовнике. Он был слишком уравновешенный, слишком предсказуемый, как для нас, но зато какой стан, какая личность! Он так спокойно, так терпеливо объяснял детям, как устроена Орда, кто что, как и зачем делает. Вот и до меня дошел, расхваливает меня. И детишки наконец ко мне обернулись…

— Огница, она как волшебница огня. Она может развести пламя под дождем, в воде, во льду! Она может все что хочешь приготовить: и горса, и ветряных медуз, и тромпюшона может… Умеет обжигать и землю, и стекло… Делает вазы, разные емкости, крепчайшие острия для арбалетов. Она даже может остановить пожар в степи. И по углям горящим ходить умеет.

— А почему она не впереди, если такая сильная?

— А она может съесть горящие угли?

— А что такое гница?

— Огница!

— А чего вы на машинах не ездиете?

— Так а горящие угли она может съесть?

— А другая волшебница, нам говорили, что она тоже очень сильная…

— Травница, Фанетти, не волшебница. Она собирает травы и ищет источники воды!

) Она сама ко мне пришла. То ли из-за престижа, которым я мог похвастаться как скриб, то ли из любопытства, а может, и вообще случайно, во всяком случае явно ни по одному из тех поводов, которые могли бы меня этим визитом обрадовать. У Нушки на лице и во всем теле было что-то такое, что легкой ли вмятинкой на щеке, томной

ли усталостью движений выдавало того, кто провел ночь и поисках удовольствия. Я ничего себе особо не пытался вообразить. К тому же у меня не было ни опыта, ни даже о той доли плацдарма прожитого, которое могло бы мне подсказать, что такое она могла пережить и с кем. Я только чувствовал, посредством своей бедной экстраполяции, всю мощь счастья, от которого она еще подрагивала, как от приглушенного резонанса, почти продолжавшегося у меня на глазах. Она оставила свое мастерское обольщение, в котором больше не нуждалась, поскольку отлично знала, насколько я и без того в ее власти и что ее естественного шарма будет вполне достаточно, чтобы окончательно меня добить. Я на нее не злился, я не имел на это никакого права (ни собственности, ни даже одноразовой близости), я мог лишь довольствоваться тем, что она сама готова была мне предложить, и любовался этим непроницаемым потоком податливых и плавных жестов, от которого у меня пересыхало в горле.