Секрет Боттичелли. Загадка потерянных и обретенных шедевров - Джозеф Луцци

не только выдающимся художником, но и блестящим читателем литературных текстов. Его способность плавно переходить от одного художественного средства к другому была квинтэссенцией Ренессанса, и благодаря Буркхардту мы теперь видим в нем движущую силу возрождения итальянского искусства после Средневековья. Хотя мало кто, и даже сам Вазари, сомневался в мастерстве Боттичелли в работе с кистью, именно его талант к литературной интерпретации позволил ему создать произведение, наполненное глубоким пониманием поэмы Данте.

Во-вторых, дантовский цикл Боттичелли предложил своим последующим интерпретаторам наглядное доказательство того, как эпоха Возрождения порвала с духовными доктринами своего средневекового прошлого и двинулась в более рациональном, основанном на науке направлении – это был «ранний модерн» флорентийских гуманистов. Особенно в прочтении Патера, иллюстрации Боттичелли переводят или «переносят» видение Данте в ключе Ренессанса, тем самым возвещая о наступлении новой исторической эпохи.

В-третьих, современные почитатели Боттичелли увидели в рисунках изменивший мир «флорентийский дух». Имена Данте и Боттичелли были неразрывно связаны, как и имена многих знаменитых творцов Возрождения, со Флоренцией. И через эту связь цикл Боттичелли был также связан с выдающейся флорентийской семьей Медичи. Покровительство этого банковского клана искусству раскрыло определяющее качество Ренессанса для многих историков XIX века, включая самого влиятельного из них, Якоба Буркхардта: способность искусства формировать историю. Заказ иллюстраций к Данте одним из членов семьи Медичи стал высшим воплощением флорентийского союза искусства и политики и сопутствующей ему веры в то, что красота может изменить мир. Все открыватели дантовского цикла Боттичелли были так или иначе очарованы мировоззрением Флоренции эпохи Возрождения. Липпманн, Патер и Рёскин одержимо изучали это время и писали о флорентийском искусстве в своих многочисленных работах. Беренсон, Хорн и Варбург жили в этом городе, чтобы иметь возможность познакомиться с его искусством из первых рук. Каждый из них искал в истории искусства свою версию той самой «комнаты с видом» Форстера.

Есть и еще одна причина, почему рисунки оказались столь влиятельными. Это своего рода следствие флорентийской этики, которое имеет отношение не столько к расширению понятия Ренессанса, сколько к росту его популярности. После долгого периода забвения Боттичелли стал соперничать с Данте в узнаваемости имен. Ценность его иллюстраций к «Божественной комедии» возрастала одновременно с ростом славы самого художника, которую подпитывали как признание критиков, так и популярность. Тот же Боттичелли, которого всего за столетие до этого обвиняли в том, что он рисует «уродливых женщин» и мадонн с «тоскливым взглядом», стал брендом, изображения которого могли даже вызвать обморок у паломников в Уффици. Флорентийский психиатр Грациелла Магерини, лечившая более сотни случаев синдрома Стендаля с 1988 по 1998 год, заметила, что эту эстетическую перегрузку могут вызвать малейшие детали: «Замечали ли вы ветер, движение моря [в картине Боттичелли "Рождение Венеры"].? Эти детали позволяют понять, сколько тревожных элементов лежит в основе этой прекрасной формы»[581]. Еще задолго до этого Беренсон лучше всего выразил это, когда, скептически относясь к циклу Данте, он ответил на риторический вопрос, формировавшийся в умах многих: «В чем же тогда ценность иллюстраций [Боттичелли]. [к Данте].? Ответ достаточно прост. Их ценность заключается в том, что они являются рисунками Боттичелли, а вовсе не в том, что они являются иллюстрациями Данте».

За десятилетия, прошедшие с момента грандиозной передвижной выставки 2000 года, объединившей некогда разрозненные рисунки Боттичелли, появилось множество других выставок и несколько более доступных изданий иллюстраций Данте, которые часто сопровождались новейшими открытиями значений и тайн того, что все еще можно назвать «секретом Боттичелли».

Эпилог

Летом 2017 года я приехал во Флоренцию, чтобы начать полугодовую стажировку на Вилле И Татти, в Гарвардском центре изучения итальянского Возрождения. «Татти», как мы все ее называли, старательно выговаривая итальянское двойное «т», возвышается на холме на окраине Флоренции. Ее ухоженные сады, великолепная библиотека эпохи Возрождения и архитектурное великолепие – все это было оплачено на средства Бернарда Беренсона. До своего визита я никогда не слышал о нем, но теперь его стиль и его щедрость перенесли нас с женой и тремя маленькими детьми из северной части Нью-Йорка на тосканские холмы. Прогуливаясь в безоблачные дни по этим зеленым холмам, залитым золотыми лучами, легко было представить себе форстеровских Люси Ханичерч и Джорджа Эмерсона, украдкой целующихся в окрестностях, которые, казалось, сошли с полотен эпохи Возрождения.

Мы нашли квартиру рядом с зелеными платанами и широким открытым пространством Пьяцца д’Азельо, величественной площади XIX века. За углом находилась более уединенная и хаотичная площадь Сант-Амброджо, на которой в течение многих веков располагался большой рынок под открытым небом. В квартале к югу от площади Сант-Амброджо находилась еще более древняя площадь Пьяцца деи Чомпи, названная так из-за деревянных башмаков (ciompi), которые носили ремесленники, поднявшие знаменитое восстание в 1378 году. Прогулка от Пьяцца д’Азельо до Пьяцца деи Чомпи занимала не более нескольких минут. Но по пути нам повсюду встречались призраки.

На площади Пьяцца деи Чомпи стояло грубое жилое здание со скромной табличкой «Di Lorenzo Ghiberti delle Porte questa fu casa». «Это был дом Лоренцо Гиберти, автора Врат [в рай].», дом скульптора, великого соперника Брунеллески, который создал ветхозаветные сцены в сусальном золоте, украшающие массивные двери баптистерия Джотто. В нескольких сотнях метров от него, в базилике Санта-Кроче, витал самый возвышенный дух из всех: статуя Данте высотой девятнадцать футов, созданная в честь того, что Флоренция стала столицей Италии в 1865 году, в шестисотую годовщину со дня рождения поэта.

Сам того не планируя, после приземления в Италии я сел на информационную диету. В первые дни у нас дома не было интернета, и на протяжении всего нашего пребывания связь была ненадежной и прерывистой. Но во многом причина этого «детокса» крылась в самой Флоренции: прошлое на ее улицах и площадях казалось таким живым. Я чувствовал, что здесь распространяются «новости» другого рода, которые зависят не от текущих событий, а от гораздо более глубоких культурных течений, пронизывающих архитектуру зданий, искусство музеев, внешний облик города.

С того момента, как я прошел через строго охраняемые ворота Виллы И Татти, тишина, похожая на церковную, в сочетании с многоярусными полками книг и великолепными источниками для научных трудов, вызвала у меня желание зарыться в старинные тома ее библиотеки.

Обеды состояли из трех изумительных блюд, которые подавались официантами, одетыми в форму; утренний кофе-брейк включал в себя кусок свежеиспеченной schiacciata, соленой фокаччи; а послеобеденный чай сопровождался множеством печений biscotti, которыми можно было насладиться либо на террасе с видом на Флоренцию, либо в роскошной библиотеке Беренсона. На территории Виллы И Татти производилось собственное вино и оливковое масло. Мне казалось, я умер и попал в рай для ученых.

Знаковый портрет Беренсона, запечатленного в своем великолепном двубортном костюме и гордо стоящего в роскошной библиотеке, где мы часто обедали, стал преследовать меня. Я чувствовал, что за модной одеждой и патрицианской