Когда спящий проснется - Герберт Уэллс

нужды вы улетите на Капри: вы ведь теперь умеете летать… Все главные ресурсы современной техники в нашем распоряжении. Наши инженеры ветряных двигателей получают такое огромное жалованье, что, уж конечно, останутся нам верны. То же самое и аэронавты. Все летательные аппараты, таким образом, в наших руках, и мы полные господа воздушной стихии. А в наше время быть господином воздуха значит быть господином Земли. Против нас не может организоваться никакая сколько-нибудь крупная сила. У них нет даже вождей, если не считать вожаков нескольких отделов тайного сообщества, которое мы же и учредили незадолго до вашего пробуждения. Все это мелкие честолюбцы или сентиментальные дураки. Все завидуют друг другу и грызутся между собой. Ни один не может стать центральной фигурой. Стихийное движение, народный мятеж – вот единственное, чего еще мы можем опасаться. Это возможно, не скрою. Но это не помешает вашим воздушным полетам. Те времена, когда народные массы могли делать перевороты, давно миновали.

– Кажется, что так, – задумчиво проговорил Грехэм. – Вообще ваш век, должен сознаться, поражает меня неожиданностями. Мы в наше время, помню, бредили демократическим строем, мечтали о наступлении блаженной поры, когда все люди будут, как братья, и не будет обездоленных на Земле.

Острог бросил на него острый взгляд.

– Дни демократизма прошли, – сказал он. – Прошли и не вернутся. Они кончились с той минуты, когда народные массы перестали одерживать победы, когда на смену лучникам Кресси и марширующей пехоте пришли дорогостоящие пушки, броненосцы и стратегические железные дороги. Мы живем в эпоху торжества капитала. Владычество денег никогда еще не было так велико. Деньги подчинили себе землю, море и небо. И за теми, кто владеет этой новой силой, – вся власть. Таковы факты, а с фактами приходится считаться… Мир для толпы?! Толпа – властелин мира?.. Помилуйте! Да даже в ваше время это положение было отвергнуто как нелепость. Теперь же оно имеет лишь одного сторонника – бессильного, ничтожного – человека толпы.

Грехэм молчал, подавленный мрачными думами.

– Но царство толпы миновало, – продолжал Острог. – Люди толпы еще могли развернуться в деревне, на просторе полей. Тогда народилась первая аристократия – аристократия захвата власти. То были смельчаки, проявлявшие свое удальство набегами, поединками, грабежами. Но их строго усмирили. Первая долговечная аристократия, закованная в железные доспехи, возникла вместе с укрепленными замками. Но и она не устояла перед пушкой и ружьем. Ныне наступило царство второй аристократии – настоящей. Дни огнестрельного оружия были сравнительно еще днями демократизма. Теперь же человек толпы – ничтожество, ноль. Наш век – век колоссальных предприятий, гигантских машин, чудовищных городов. Где же рядовому человеку разобраться в этом сложном механизме общественных отношений?

– Однако же вы сами говорите, что у вас не все идет гладко, – заметил Грехэм. – Есть какая-то сила, которую вам приходится сдерживать, подавлять.

– О, на этот счет можете быть покойны, – ответил с принужденной улыбкой Острог, отмахивая в сторону все затруднения величественным жестом руки. – Поверьте, не затем я поднял эту силу, чтобы она обрушилась на меня.

Грехэм вдруг выпрямился и заговорил другим голосом:

– Не в этом вопрос.

Острог насторожился.

– Неужели так будет всегда? – продолжал Грехэм уже с нескрываемым волнением. – Неужели так должно быть? Неужели напрасны были все наши надежды?

– Что вы хотите сказать? Какие надежды? – спросил растерянно Острог.

– Я жил в демократический век. Спустя двести лет я попадаю в другую, новую эпоху, и что же я застаю? Аристократическую тиранию!

– Да. Но вы забываете, что вы сами – главный тиран.

Грехэм сдвинул брови.

– Ну хорошо, оставим в стороне личности, – сказал Острог. – В том, что вы видите кругом, нет ничего ненормального. Господство аристократии, то есть избранных, лучших, страдания и вымирание неприспособленных – таков естественный ход прогресса.

– Вы говорите – аристократия. Да неужели же все эти господа, с которыми я теперь встречаюсь…

– О нет, не эти! – перебил Острог. – Это конченые люди. Легкая жизнь и разврат очень скоро сведут их в могилу. Все они умрут, не оставив потомства. Такие типы заранее обречены на вымирание; конечно, если человечество пойдет тем путем, каким оно шло до сих пор, и не свернет на другую дорогу. Широкий простор для всевозможных эксцессов, облегчение перехода к небытию для прожигателей жизни!

– Все это прекрасно, – сказал Грехэм. – Но, кроме прожигателей жизни, есть еще толпа – миллионы трудящегося бедного люда. А этим что же остается? Тоже вымирать?.. Нет, эти не вымрут, они будут жить. Но они страдают, и страдания их – такая сила, которую даже вы…

Острог нетерпеливо дернул плечом, и когда он снова заговорил, голос его звучал уже далеко не так елейно:

– Напрасно вы волнуетесь. Дня через три-четыре все будет улажено. Толпа – большое глупое животное, и не нам бояться ее. Толпа не вымрет, вы правы, но толпу укрощают и ведут за собой. Я ненавижу рабов. Вы, верно, слышали два дня тому назад, как орала и пела на улицах эта сволочь. Это они с чужого голоса пели. Если б вы попросили любого из них объяснить, ради чего он так надсаживается, он не сумел бы ответить. Они воображают, что старались для вас, хотели доказать вам свою верность и преданность. Еще вчера они готовы были своими руками передушить всех членов Совета, а сегодня уже ропщут на нас за то, что мы низвергли Совет.

– Неправда! – перебил Грехэм. – Они ропщут потому, что у них не стало больше терпения, потому что их жизнь – сплошная мука. Они взывают ко мне, потому что верят в меня и надеются…

– На что надеются? И на каком основании? Какие их права? Получать щедрую плату за никуда не годную работу – вот чего они требуют, чего хотят… На что они могут надеяться? На что и вообще-то может надеяться человечество? Что придет день, когда на Земле воцарится сверхчеловек, когда все низшее, слабое, скотское будет или вычеркнуто из жизни, или покорено. Убогим, слабоумным выродкам нет места в этом мире. Их прямой долг, святая обязанность – умереть. Смерть неудачникам! Лишь этим путем вымирания слабых могла инфузория дорасти до человека, и этот же путь, надо надеяться, поможет человеку дорасти до существа высшего порядка.

Острог прошелся по комнате, что-то обдумывая, потом снова повернулся к Грехэму:

– Я представляю себе, какой должна казаться наша сложная жизнь англичанину времен Виктории. Вам жаль старых обычаев. Выборное начало… Даже и нас, людей двадцать второго столетия, еще тревожат призраки этих отживших учреждений… Вас возмущают наши «Веселые Города». Мне следовало раньше об этом подумать, но я был так занят, что упустил