Когда спящий проснется - Герберт Уэллс

– Что же дальше? – спросила она. Он улыбнулся.

– …который готов принять на себя всю ответственность.

– Вот именно этого мы и боялись, – сказала она и после минутного молчания продолжала спокойно и твердо: – Нет. За все отвечаете вы, а не он. Вы должны принять на себя всю ответственность. На вас все упования народа. Послушайте, – заговорила она мягче, – в течение, по крайней мере, половины тех лет, которые вы проспали, миллионы народа из поколения в поколение молились о том, чтобы вы проснулись. Молились!

Он сделал движение, хотел что-то сказать и не мог. Она тоже молчала, собираясь с силами, чтобы продолжать. Слабый румянец выступил у нее на щеках.

– Знаете ли вы, что для этих миллионов людей вы были королем Артуром, Барбароссой… Они верили, что этот король пробудится от сна, когда пробьет его час, и восстановит их права.

– Но ведь народная фантазия всегда…

– Слыхали вы нашу поговорку: «Когда проснется Спящий»? Все эти годы, пока вы лежали недвижимым, бесчувственным трупом, на вас приходили смотреть тысячи тысяч. Публика допускалась к вам каждое первое число. Вы лежали, прибранный, в белой одежде, и мимо вашего ложа тянулись вереницы народа в почтительной тишине. Я была еще маленькой девочкой, когда меня привели к вам в первый раз. Помню, с каким благоговейным страхом я смотрела на ваше бледное, спокойное лицо.

Она отвернулась и, не глядя на него, упавшим голосом продолжала:

– Я смотрела тогда на ваше лицо, и мне казалось, что вы только ждете… Что вы не просыпаетесь и молчите только потому, что еще не исполнилась мера вашего долготерпения. – Она опять повернулась к нему. – Вот что я… что все мы о вас думали. Вот каким вы нам представлялись. – Глаза ее блестели, голос звенел. – И в этом городе и повсюду по всей земле мириады мириад мужчин и женщин ловят каждое ваше слово, каждое ваше движение. Все ждут от вас чуда – всего! И если…

– Если?..

– Если ожидания их будут обмануты, ответственность ляжет не на Острога, а на вас.

Он с удивлением глядел на ее сияющее, вдохновенное лицо. Как трудно было ей заговорить, и как свободно лилась, каким горячим чувством звучала теперь ее речь!

– Неужели вы думаете, – говорила она, – что вы, маленький человек, проживший свою маленькую жизнь в далеком прошлом, стоите чего-нибудь сами по себе? Неужели все это чудо – чудо вашего векового сна и вашего пробуждения – совершилось только затем, чтобы вы могли прожить вторую никому не нужную жизнь? На вас сосредоточилась вся любовь, все благоговение, все надежды половины мира. И неужели после этого вы считаете себя вправе свалить ответственность на другого?

– Я знаю… – начал он запинаясь, – все говорят, что власть моя велика – по крайней мере в глазах народа. Но насколько она реальна, действительна – вот вопрос. Я не могу в нее поверить. Это какая-то сказка, сон… Может быть, моя власть – просто мыльный пузырь, который лопнет от первого толчка.

– Испытайте!

– Впрочем, в сущности, ведь и всякая власть есть лишь иллюзия в умах людей, которые в нее верят. В этой-то вере вся моя власть. Но крепка ли моя власть?

– Испытайте! – повторила она. – Вы говорите, власть – в вере людей. Но ведь этих людей миллионы, и пока они верят, они будут повиноваться.

– Но поймите же: я ничего не знаю. Я как впотьмах… Совсем другое Острог, члены Совета. Они в курсе дела. Весь ход событий, все условия современной жизни известны им до последних мелочей. Им легко прийти к тому или другому решению. Вот вы сказали, что народ несчастлив. А в чем его несчастье, как мне знать? Научите меня ради бога…

Он растерянно протянул к ней руки.

– Я только слабая женщина, и не мне вас учить, – проговорила она. – Но я скажу вам, что я думаю. О, сколько раз я горячо молилась дожить до этого часа, увидеть вас и все вам рассказать… Так знайте же, земля залита морем человеческих слез. Мир полон горя. Мир страшно изменился. От тех времен, когда жили вы и ваши современники, ничего не осталось. Точно какая-то неизлечимая смертельная язва поразила человечество и высосала из него жизнь.

Она подняла на него свои строгие глаза, горевшие мучительным волнением, и заговорила с новой энергией:

– Ваши дни были днями свободы. Да. Я всегда так думала, думала с завистью, потому что не знала счастья в моей жизни… За эти два столетия люди потеряли свободу и не сделались ни выше, ни лучше, чем были в ваше время. Знайте: этот город – тюрьма. Теперь каждый город – тюрьма, и ключи от всех этих тюрем у Мамоны. Несчетные мириады людей трудятся как каторжные от колыбели до могилы, без всякого просвета впереди. Неужели это справедливо? И неужели так будет всегда? О да, у нас гораздо, несравненно хуже, чем было у вас. Кругом, куда ни взгляни, ничего, кроме нужды и горя. Те блага житейские, те суетные удовольствия, которые вас окружают, лежат на грани такой нищеты, такого страдания, что их не перескажешь словами. Только беднякам известно, как они страдают. И тысячи таких бедняков приняли за вас смерть в последние дни. Да, вы обязаны им жизнью.

– Я обязан им жизнью, я знаю, – печально повторил Грехэм.

– В ваше время тирания городов только еще зарождалась, – продолжала она. – А это самая ужасная тирания. В ваше время господство лордов, феодалов уже отошло в прошлое, а господство новой денежной аристократии еще не утвердилось. Половина человечества жила по деревням, среди природы. Города еще не поглотили людей. Помню, мне в детстве рассказывали повести из книг того времени… О, тогда была настоящая аристократия, истинное благородство! Да и простые смертные жили полной человеческой жизнью. Они знали, что такое честь, что такое любовь. И вы это знаете: вы пришли из того мира.

– Простите, вы немножко идеализируете… Но все равно. Допустим, что в мое время человечество знало много хороших вещей. Ну, а теперь?

– Теперь оно знает наживу и «Веселые Города», да еще рабство – вечное, позорное рабство.

– Рабство…

– Да, рабство.

– Неужели вы хотите сказать, что в ваше время люди владеют людьми, как скотом или недвижимой собственностью?

– Хуже. Вы ничего не знаете. От вас скрывают, вас развлекают, чтобы отвлечь ваше внимание… Скоро вас повезут в «Веселые Города». Но надо, чтобы вы узнали правду. Видели вы на улицах людей в голубом – мужчин, детей и женщин с испитыми, желтыми-желтыми лицами, с потускневшими глазами?

– Еще бы! Их целые