Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

— У нас, армейцев, такого термина в лексиконе пока нет, — усмехнувшись, заметил командующий. — Но командир, каких не так часто встречаешь. На них-то армия и держится в эти трудные времена.

...То было в сентябре первого года войны. Ельню, где многие корреспонденты, и я с ними, побывали тогда, наконец взяли бешеным штурмом, взяли в первый раз, и там видел я немало пленных немцев: понурых, но убежденных — их захватили случайно. Москва станет германской.

Было бы наивным утверждать, будто все годы войны я провел, как журналист, с Рокоссовским. Да, часто виделся с ним — под Москвой, на Брянском фронте, в дни Сталинградской битвы, в пору сражения против немцев, намеревавшихся рассечь у основания курский глубокий выступ наших войск в глубину расположения противника. Моими собеседниками были, главным образом, не генералы, а солдаты и офицеры маршала. Им и обязан я тем, что имею возможность рассказать здесь об их боевых делах. Одно из исключений — разговор с генерал-лейтенантом Михаилом Федоровичем Лукиным.

— В октябре, — вспоминал он, — под напором неприятеля с огромным его превосходством сил четыре наших армии все же попали в «котел». Окружены 19‑я, 20‑я, 24‑я и 32‑я... Я командовал 19‑й. Положение этих наших войск затруднялось еще и тем, что они были разобщены территориально, связь, и то непостоянная, поддерживалась по радио или ординарцами, что совсем ненадежно. Тяжело, однако уверенности в себе мы не теряли, если не считать прирожденных трусов.

Разметанные по лесам группы постепенно сосредоточивали в одном месте, сколачивали во взводы, роты, полки всех видов оружия, комплектуя их соответственно пехотинцами, артиллеристами, которые, как всегда, чаще всего нас выручали, танкистами, очень пригодившимися в лесах кавалеристами.

Офицерам я, человек в общем-то мягкий, приказал установить дисциплину железную. Как ни странно, удавалось это легче, нежели в обычных, неисключительных, условиях войны. В окружении даже молодые или по натуре разболтанные бойцы понимали: только беспрекословное повиновение начальникам и сплоченность помогут им вырваться из «мешка» к жизни, на свободу. Контратаки наши вспыхивали все чаще, одна за другой в безнадежном почти положении. Наконец, собрав кого можно было из генералов на совет, решил большой группой войск начать пробиваться на восток. Напряжение страшное, однако часть наших сил прорвала густое вражеское оцепление и соединилась с регулярными частями Красной Армии. Условлено было с командовавшим группой прорыва: усилив ее другими полками вне окружения, он станет наступать на запад, на соединение с нами, и в конечном счете осуществит в сражении выход четырех армий из невиданного «плена». Не знаю, что помешало тому генералу выполнить мой приказ, но ожидаемого тогда не произошло.

— Вы снова ранены были?

— И снова — в ногу. Тут я уже ничего не помню. Очнулся, вижу — лежу на кровати. Наш госпиталь? Потрогал ногу сквозь одеяло. Нет ноги. Ампутировали!.. Хотел благодарить врачей, хирургов, а они говорят по-немецки. Итак, я в плену!.. И еще вскоре черт принес знаете кого — бывшего советского генерала Власова. Тоже в плену? Да, но плен особый. Уговорили предателя возглавить так называемую власовскую антисоветскую, контрреволюционную армию. Пришел ко мне в палату. Начал говорить. Я молчу, стиснув зубы.

«Вы, Михаил Федорович, старше меня и по званию и по воинскому опыту. Предлагаю товарищески (меня передернуло): армию возглавите вы!»

Я выругался громко, по-солдатски, в общем — матерно! А у дверей стояли два германских офицера. Слышу, пожали плечами, переглянулись и, зная русский язык, поняли мою ругань и повод к ней. Один сказал: «Вот это настоящий генерал». Противно слышать комплимент от врагов, но легче, чем льстивое предложение подлеца.

— И долго были вы в плену?

— До победы. Освободили меня из лагеря весной 1945 года.

Обстоятельства пленения Лукина — генерала! — Ставке еще не были известны. Оказался Михаил Федорович снова в плену — только у нас, в лагере, — до выяснения точных причин его пленения немцами.

К Сталину явился по его разрешению друг Лукина, тоже генерал.

— Иосиф Виссарионович, генерала Лукина надо немедленно освободить.

— Немедленно! А как же он, красный генерал, сдался противнику?

— Он был без сознания несколько дней. Тяжелое ранение в ногу. Потеря крови...

— Этого я не знал. Это меняет дело. Жду вас завтра.

«Адвокат» генерал-лейтенанта Лукина явился в назначенный час. Сталин:

— Для вас подарок.

Позвонил Поскребышеву. И вот — входит на костылях Лукин!

...Был я у Михаила Федоровича еще в ту пору, когда он занимал пост Председателя Советского Комитета ветеранов войны, еще до генерала армии П. И. Батова, сменившего Лукина после его кончины.

Рокоссовский:

— Необыкновенный человек! Необыкновенный военачальник. Очаровательный в общении, суровый, но отходчивый, с юмором, волей обладал просто невиданной. Доказал это своими действиями в том грандиозном «котле». Его 19‑я армия с тремя другими дралась в окружении десять-одиннадцать дней. А что за этим? Огромный, решающий выигрыш времени. Каким образом? А таким, что почти на две недели своим сопротивлением четыре наших армии, попавшие в «котел», сковали тридцать дивизий Гитлера! Будь иначе, дай Лукин невольно «расползтись» полкам и дивизиям в окружении, те тридцать германских дивизий на две недели раньше присоединились бы к штурмовавшим подступы к Москве. И тогда... Трудно сказать, что было бы тогда. Москвы не отдали бы, но контрнаступление наше задержалось бы надолго!

...В штабе армии мы хорошо уже знали начальника ее артиллерии Василия Ивановича Казакова, худощавого, красивого, порою вспыльчивого, в то же время хладнокровного в часы опасности. Начальника штаба армии Михаила Сергеевича Малинина, члена Военного совета Алексея Андреевича Лобачева, находившихся и позже на фронтах, которыми командовал Константин Константинович.

Считавший главными творцами победы солдат, будущий маршал так высказывался:

— Вот вы, военные журналисты, все пишете, пишете — победа генералов, победа командующих таких-то. По ведь победы добываются руками, разумом и кровью солдат, офицеров. Вот у командира 4‑й отдельной танковой бригады Катукова, — мы еще в начале войны вместе действовали, — есть два офицера-танкиста. Старший лейтенант Александр Бурда, бывший шахтер, и старший лейтенант Дмитрий Лавриненко, до войны — учитель. Книгу Гейнца Гудериана «Внимание, танки!» читали? Талантливый мастер танковых операций! А вот бывший шахтер и учитель кое-чему поучили его и штабистов 2‑й германской танковой армии. Поинтересуйтесь!

Я поинтересовался. Действительно, бригада Катукова, будущая 1‑я гвардейская, малыми силами противостояла напору до зубов вооруженной армии Гудериана, танковой армии, на Тулу. Вместе с подошедшим воздушно-танковым батальоном бойцы Катукова заняты были спешным оборудованием узлов обороны. Тогда же Александр Бурда возглавил разведгруппу и организовал засаду у дороги Мценск — Орел. Вскоре стали видны колонны гудериановцев — около полка танков с приданной артиллерией.

— Подпустить их ближе, на прямой выстрел! — приказал Бурда. — Огонь!

Шедшие напролом гитлеровцы тут же лишились скольких подожженных танков, множества солдат, а люди старшего лейтенанта явились в бригаду с пленными, немецким бронетранспортером и ценными немецкими документами.

«Рано утром 6 октября началось сражение, — писал позже М. Е. Катуков. — До 150 вражеских танков пошли на нас в атаку... Но когда фашисты подошли к окопам мотопехоты и десантного батальона, наши танковые засады открыли по ним огонь в упор. Бой длился без перерыва двенадцать часов, до вечера. Позиции остались за нами. За день боя гитлеровцы потеряли 43 танка, несколько орудий и до 500 человек пехоты. Наши потери составили 6 танков».

— Александр Бурда, — говорил Рокоссовский, — переигрывал Гудериана и его штабистов, привыкших при всей маневренности танковых войск к шаблону, к наигранным, как шахматная партия, операциям, без признаков полезной на войне особого рода фантазии, переигрывал именно своей творческой командирской фантазией. Рассредоточив горсточку своих танков на группы в разных направлениях, он вдруг возникал перед наступавшими стальными легионами гитлеровцев, ошеломлял их дерзкой атакой и тут же исчезал, чтобы, как черт из коробочки с пружинкой, ударить по ним с другого направления, вызвать растерянность, лишить нескольких боевых машин и вновь скрыться в неизвестном направлении. Вот такие командиры, не только Бурда, создавали у знаменитого Гейнца обманчивое впечатление — перед ним крупные танковые силы русских!.. Он сам позже признал в своей книге: русские превзошли его штабистов мастерскими тактическими приемами, маневренностью, изобретательностью. Недаром в декабре 1941 года талантливый знаток танковой войны был снят с поста командующего 2‑й германской танковой армии.