Принц воров - Валерий Горшков

— А Весников…

— Весников должен был умереть вместе с бандой, получить посмертно орден, и его имя было бы занесено в Почетную Книгу сотрудников славного ведомства. Уничтожен должен был быть и Червонец. Никаких следов не должно было остаться. Твой труп должен был явить собой лишнее доказательство того, что Шелестов сотрудничал не только с бандой, но и пригревал на своей груди врагов народа, разыскиваемых НКВД еще с довоенных лет. Я так думаю, что тебя с женой и сыном приехали вынимать из квартиры именно для того, чтобы умертвить за несколько минут до боя с бандой и бросить там труп с оружием в руках. Так лучше привязать меня к делу — ты мой человек, и это доказуемо при помощи документов довоенных и военных лет.

— А семья… — в который раз попытался вставить слово Ярослав.

— А твоя семья должна была быть перевезена на воровскую малину. Оттуда после операции под Пулково ее должен был торжественно вынуть… прости за прямоту, Слава… НКВД. Бандиты, охранявшие ее, тоже должны были умереть. Их личности были бы опознаны как активные члены банды Святого, таким образом ты привязывался бы и ко мне, и к банде. Полная доказуха по линии следствия! Ты спросил про семью? Ты имел в виду, что с ней было бы? Подумай сам, ты умный мальчик…

У Ярослава уже давно болела голова. Истина открывалась перед ним во всем ее великолепии, как и обещал Шелестов.

— Ты смешал все карты Берии. И получил кровника. Единственный способ уберечь тебя и семью — ввести в мой штат и убрать с глаз долой. Берия, в конце концов, тоже не вечен. Его организм тоже страдает от запоров, хиреет, у него нарушается обмен веществ… Но сейчас с его здоровьем и статусом все в полном порядке.

Помолчав, Шелестов бросил:

— Мой человек, забиравший Светлану с ребенком из квартиры, оставил рядом с трупами бандитов визитную карточку моего ведомства.

— Может, напрасно съерничали? — усомнился Корнеев.

— Это не издевка, Слава. Это послание. «Я в курсе. Я считаю каждый твой шаг».

— А ваш человек себя не подставил?

— Этот человек следов не оставляет.

— А я могу узнать его имя? Он спас самых близких мне людей.

— Не узнаешь, — решительно отрезал Шелестов. И добавил, усмехнувшись: — Я этому паршивцу еще задницу надеру. Всего на пятнадцать минут-то и успел прежде Берии.

— Не так уж это и мало, — глядя в пол, возразил Слава. — Успеть раньше Берии на четверть часа.

— Так, говоришь, тебе что-то кажется насчет перемещений Альберта Брониславовича Полонского? Что ж… Теперь, если после всего, что я тебе сказал, тебе уже не кажется, что он давно мертв, можно и проверить.

Глава 23

Снова оказавшись на Хромовском кладбище, Ярослав с невольным удовольствием отметил про себя тот факт, насколько стремительно и полярно меняется его жизнь. К переменам от знака минус к знаку плюс за свои тридцать с небольшим лет он привык. Так же, как привык, что судьба частенько положительный знак меняла на отрицательный. Происходило это подчас так быстро, что он не успевал ни отчаяться, ни возрадоваться.

Однако появление на кладбище, в том самом месте, где он всего две недели назад коротал ночь с бандитами, оставило в нем неизгладимый след, который впору было именовать рубцом. Еще две недели назад он, Корсак, гонимый НКВД и лишенный семьи, сидел… вот под этим деревом… это береза, оказывается, а не сосна, как ему показалось в первый раз… и думал о том, как повернется дело, не найди они в оговоренном Святым месте его сокровищ. Точнее, не его, а Дрезденской галереи, однако тогда это как раз значения и не имело. В полуразрушенном, заросшем мхом и куриной слепотой склепе, на котором едва читались высеченные буквы, пан Домбровский спрятал свои золото с картинами, и Слава думал в ту ночь только о том, чтобы тот в предсмертной горячке чего не напутал. Останься клад ненайденным — его непременно запытали бы до смерти, и те четыре патрона в «браунинге», что безо всякого своего желания подарил ему Гусь, вряд ли бы помогли. Семья, безусловно, погибла бы.

Даже сейчас Ярослав чувствовал, как скверно на душе от одной только этой мысли…

— Здесь, говоришь, были? — пробормотал Шелестов, шагнув через порог оградки и приближаясь к склепу. — Ха!.. «Неужели и ты настолько глуп?»! Это кто писал, Слава?

— Червонец. Оставил своим людоедам метку, дабы те в увольнении не оскоромились.

Уложив кусок картона на то же место и в том же положении, полковник оттянул на себя ветхую от старости металлическую дверцу склепа и заглянул внутрь.

— Пахнет оттуда очень уж нехорошо, — он вынул платок и вытер ладонь. — Знакомый запах.

— Это смердит Карамболь. Весельчак-парень, у которого при виде «рыжья» и полотен сорвало крышу, — пояснил Корнеев. — Червонцу пришлось его урезонить, и я почему-то об этом ничуть не жалею.

— Хорьки и ласки его подъели, но, видимо, не до конца, — осмотревшись, Шелестов кивнул Корнееву: «Ну, куда дальше?»

— Я сейчас попробую сориентироваться, — пообещал Слава. — Мы подошли к склепу с восточной стороны, значит… шли оттуда, — сориентировав самого себя, он пошел через кладбище настолько быстро, насколько позволяли оградки. Лавируя между ними, как катер среди мелей, Корнеев углубился метров на сто, а следом за ним и Шелестов. Прихваченная группа «Ураган» в восемь человек осталась коротать время в леске, на том самом месте…

— Я в любом случае найду, — упрямо читая потемневшие надписи на склепах, пробормотал Слава.

— Ты хоть помнишь имя того, кто покоится в склепе, который ты ищешь?

Остановившись, Корсак подумал и вдруг забормотал, глядя прямо в глаза Шелестову:

– Бойтесь оцезариться, полинять. Оставайтесь простым, добрым, чистым, степенным врагом роскоши, другом справедливости, твердым в исполнении долга. Жизнь коротка.

— Немного неточно, — возразил, сорвав сухую былинку и сунув себе в зубы, Шелестов. — «Бойся оцезариться, полинять, это бывает. Оставайся простым, добрым, чистым, степенным врагом роскоши, другом справедливости, благочестивым, доброжелательным, человечным, твердым в исполнении долга. Всемерно старайся сохранить себя таким, каким стремилась тебя сделать философия: почитай богов, пекись о сохранении людей. Жизнь коротка. Единственный плод земной жизни в поддержании души в святом настроении, в совершении поступков, полезных для общества». Это Марк Аврелий, Слава. Зачем ты его упомянул?

— Во-первых, все точно. Я сказал именно то, что было написано.

— Где написано?..

— На склепе, который я по просьбе Червонца выбрал как свой возможный тайник, приведись мне вместо Святого прятать здесь раритеты.

— Ах, вот оно что… — Шелестов выплюнул былинку и приобнял капитана. — И на этом простом основании ты сделал вывод, что бандит перенесет золото и картины из склепа Стефановского именно в этот?

— Именно так! — заверил его Корнеев. — А куда еще можно за одну ночь перенести одному груз, который едва подняли девять человек? Путь с кладбища Полонскому был заказан! Не на грузовике же он сюда приезжал, и не для того же, чтобы везти золото через весь Питер и его окрестности! — Вспомнив что-то, Ярослав указал рукой на невысокий, поросший бурьяном холм. — Кажется, мы пришли. И вы забыли главное, товарищ полковник. Червонец той ночью был уверен в том, что я буду мертв. Не сомневаясь в моей смекалке, он таким образом испросил у меня последнего совета. И я, ничтоже сумняшеся, ему его дал.

Ярослав оказался прав. Как только он дошел до склепа и прочитал: «Ладоевский Эрнест Александрович», у него заколотилось сердце. Еще сильнее оно застучало, когда Слава приметил помятую траву у входа в склеп. Ни слова более не говоря, он перелез через ограду, осторожно прокрался к воротцам и присел.

— Полковник! — глухо крикнул он, и Шелестов услышал в этом голосе победную нотку. — Могила не ухожена, поросла травой, буквы вычернены землей, и может ли быть такое, чтобы на воротах склепа висел амбарный замок, на оборотной стороне которого четко видны цифры: «09-1946»?

— Сентябрь сорок шестого… — повторил Шелестов. — Родственники пришли, посидели и, несмотря на укор с небес, даже не выдернули внутри оградки траву. Зато повесили новый замок и ушли. Боятся, что господин Ладоевский вырвется из склепа?

— Я понял тебя, Слава, — продолжил он, — понял. Но что, если Червонец уже снова перетащил груз? На Хромовском кладбище склепов не счесть… Не устраивать же нам на погосте тотальную эксгумацию!

— Не нужно никакой тотальной эксгумации. У Полонского не было времени на перенос груза, — возразил Корнеев. — Не забывайте, что он не может просто так выйти на дорогу, махнуть рукой, остановить попутку и доехать до Хромово! Он сейчас офлажкован, и мысль о том, что я, быть может, жив, не дает ему покоя. Второе, что его заботит, — это беспокойство за наш ночной разговор двухнедельной давности — не помню ли я его? И, наконец, третье: обо мне Червонец думает сейчас так же, как думаю о нем я: «Паныч не может просто так выйти, поймать попутку и оказаться в Хромово»!