Парни не плачут. - Кимберли Пирс

– Можно я спрошу? – он склонился в кивке. Лана протянула руку и сначала робко, а потом смелее притянула к себе – эту непутёвую голову, его знакомое лицо, на котором так неловко кривились искусанные губы… Боже мой. Бедный… – Каким ты был? До всего этого?

Его рваный вздох проник в самое сердце.

– Сначала…- интонация была не то удивлённой, не то смертельно усталой. Как хорошо, что он её не гонит… – Ну… как ты, наверное.

– Девушкой? – а, чёрт, ведь говорила себе – не подсказывай, не лезь в душу, тебе никакого дела нет до его первой жизни!!! Вот и сейчас хрупкие плечи напряглись… словно тогда, когда она увидела его за решёткой, в кутузке… Как нервно побелели костяшки на сжатых вокруг железных прутьев кулаках… и как он ждал её. Если бы всё вернуть, если бы пойти за ним, в ту ночь… а не сейчас – двое суток спустя, нянчить.

– Да… пожалуй, нечто вроде того. Девушкой. Потом… стал, как парень-девушка, да вот таким уродом и остался. Врачи это как-то длинно и нудно называют. Жуть, верно? – он искал защиты, как её порою ищет бездомный щенок в ливневую летнюю ночь, поскуливая у порога. Она всегда подбирала щенков… эдакие тёплые комочки влажного меха, пахнущие молоком… кожаные брюшки… Лана улыбнулась в ответ на неловкую шутку, целуя его в волосы. А её приятели в детстве облизывали зеркало в прихожей, и вечно пьяная мамаша старалась непременно попасть в них измочаленной диванной подушкой… Чёрт. Да на его свитере дырок полно…

– Расскажи мне, что с тобой такое? – никогда не спрашивали его так интимно и осторожно. Кажется, она имела в виду не его здоровье.

– Ничего… вроде как…

– Ничего – это хуже, чем что-то. Вот именно… – Лана подвинулась ближе, прислоняясь спиной к стене и чувствуя, как тёплая тяжесть на коленях перемещается. Надо же… он всё-таки ей верит… так уютно умостился, чуть шмыгая носом. Верь мне, верь, я разрешаю и хочу этого… Я больше не буду тебя ни о чём спрашивать, ну прости меня, прости … Остался только этот несчастный, дрожащий в старом обветшавшем сарае, одинокий и поразительно, всепоглощающе нежный парень… Он был её подарком, в серой и скучной жизни. А кто откажется намотать на палец далёкие огоньки сияющих гирлянд, щиплющие раскрасневшиеся щёки своим чарующим светом наравне с зимним морозом… Ёлочные игрушки и серебряные нити, засыпающие голову, едва пробьют часы… скромный праздник и бедный стол… комок в горле и желание нового, необычного… подарок под тонким слоем хвои. Сколько же колючих иголочек она вымела из праздничного уголка на этот раз, чтобы найти его … Странно… Сейчас хотелось одного – сидеть и гладить любимого парня по голове – да большинство из её знакомых расхохотались бы, узнав, что они сейчас делают. Вместо того, чтобы. Ну, они бы всё равно ничего не поняли…

– Ой, ну до чего ты смешной… глупый… Кейт больше меня не прикрывает, родственники обозвали лесбиянкой… мне больше некуда податься. Получается так.

А сколько, наверное, шла от автобусной остановки, продираясь сквозь чащобу, которая здесь сплошь и рядом…

– И всё из-за меня?

В городе – тьма, и никто не желает понимать…

– Поэтому и глупый… – Лана наморщила лоб. – До чего ты хорошенький…

– Ты так говоришь, потому что я тебе нравлюсь…

– Почти… Ты думал, что я не приеду?

– Я рассчитывал. – неожиданно сердито буркнул он, отворачиваясь. Она едва сдерживала дрожь, шаря и наугад обнаруживая его руку. Тонкие, длинные пальцы, совсем уж не мальчишеские… и такие ласковые!!!

– Почему?

– Тебе опасно здесь быть.

– Не меньше, чем тебе. А ты ещё тут торчишь… живёшь. – она сглотнула, подавляя рванувшиеся вверх по горлу слова. – Мне давно уже сон снится… я… ну, будто я стою с тобой на большом шоссе. На хайвее. Вокруг колышущиеся огни, ты мне ещё сказал, что они похожи на парное молоко. И мы… представляешь, совершенно одни, вместе. И всё у нас получается. Мне так нравится этот сон. Даже после случившегося. Я… и ещё я на самом деле хочу поехать с тобой в Мемфис.

Брэндон вздрогнул уже по-настоящему, и сморщился, как от боли. Она подумала, что могла нечаянно дотронуться до ушибленного места – синяков Том и Джон ему наставили предостаточно. Светлоголовая девушка с лицом убитого провинциального ангела прекрасно знала о происходящем вокруг. И желание схватить его в охапку, крепко обнять, укачать, плача от собственного бессилия, натыкалось на практичность. Слезами горю не поможешь…

– Ты пойми меня… Я ведь никогда не был в Мемфисе. И нигде не был дальше Линкольна… до тех пор, пока до вас не добрался. Семьдесят две мили, я по вывескам считал… – слова лились, быстрые, нервные, дрожащие. Он не знал, что с ним, и что заставляет его говорить – мешая радость с горем, а смех – с крохами храбрости. Он так скучал без неё, не зная, что принесёт ему откровенность. Только вот последние фразы он договаривал под аккомпанемент лихорадочных поцелуев, которыми она покрывала начинающие теплеть щёки, и ласку двух раскрытых ладоней, принявших в себя его виски, скулы, острый подбородок. – Я… у меня и нет никого, если подумать. Папа умер давно, я не родился ещё. И сестры нет никакой, модели в Голливуде… есть, вернее – но она вместе с нами ютилась, в трейлере, пока замуж не вышла. Тэмми…

– Плевать… – поцелуй. Короткий всхлип. Она искала его губы, как будто от касания к ним зависела сейчас её жизнь… – Плевать, ты всё равно мой красавчик… всё равно.

– Но…

Девушка начала стаскивать его свитер. Колченогий диван заскрипел.

– Кошмар. Что делать? Как же теперь наш классный секс?

– Я думаю, мы во всём разберёмся…

Они занялись любовью…

– Слушай. – Брэндон приподнялся на локте, сражённый догадкой. Истоме места не было. – Поедем со мной в Линкольн! Ты… Господи, да у меня никого, кроме тебя, нету. Я только ради тебя здесь торчал, и думал, что всё хорошо будет, а – видишь… Поедем! У тебя прекрасный голос… всё устроится. Я тебя со своей мамой познакомлю, она тебя любить будет, и с двоюродным братом Лонни – мировой парень… он бывает заразой, но! – я люблю тебя !!!

Лана помолчала. Господи. Он где-то по частям читал что-то о расстреливаемых, а теперь потихоньку начинал понимать их вязкое, как кисель или канзасская сгущёнка, ожидание будущего. Она просила его поверить. А ему уже и просить… вроде неудобно. И вдруг – словно свет из люка в потолке сеновала, раздалось неожиданное.

– Когда едем?