Мираж - Владимир Рынкевич

Кто-то запел:

Смело мы в бой пойдём...

Подхватили все:

За Русь СвятуюИ, как один, прольёмКровь молодую...

Услышав пение, Кутепов подошёл к вагону и остановился под окнами. Несколько офицеров вышли освежиться, подошли к генералу, пересказали речь.

   — Прошу вас, — сказал Кутепов одному из офицеров резким, не предвещавшим ничего хорошего, голосом, — узнайте, спит ли начальник штаба, и если нет, пригласите его сюда ко мне.

Начальник штаба спал.

   — Тогда передайте этому... оратору, поручику Кривскому, что я сейчас жду его в своём штабном купе.

Генерал принял Кривского с официальным радушием: усадил, спросил о самочувствии.

   — Мы с вами, поручик, пили так мало, что вполне можем поговорить о делах — днём не всегда есть время. В корпусе новый начальник штаба, много новых штабных офицеров, в том числе и вы. Вполне естественно, что обозначается новый стиль работы штаба. К сожалению, многие старые офицеры корпуса недовольны этим новым стилем работы. Прежний начальник штаба требовал от своих подчинённых самого внимательного отношения ко всем офицерам, приезжавшим с фронта за различными справками. А теперь приехал командир полка из Корниловской дивизии, и по его просьбе дежурный офицер ознакомил его с обстановкой на фронте, и вдруг этому офицеру делают выговор за то, что он в оперативное отделение — «в святая святых штаба» — пускает «посторонних лиц». Это кто же постороннее лицо? Командир полка? А выдача фуража командам? Всем проходившим командам разрешалось брать необходимое количество фуража под простую расписку старшего команды. Теперь спрашивают требовательные ведомости, составленные по всей форме. И что же получилось? Проходившие команды, конечно, не могли составлять такие ведомости, уходили без фуража, и весь фураж достался красным. И ещё есть примеры неправильного стиля работы. Прошу вас передать мои слова начальнику штаба, и сами в своей работе учтите мои замечания.

Отпустив поручика, Кутепов ещё некоторое время сидел в купе и с возмущением думал об этих «генштабистах», не умеющих наладить работу, но уже рассуждающих о диктаторе. Кого они имеют в виду?

Во время харьковских карательных ночей Меженин повесил человек 30 большевиков и мародёров, чем заслужил некоторое доверие и был назначен в контрразведку Марковской дивизии для работы с пленными. Дивизия отступала к Таганрогу, по пятам шли кавалеристы Будённого, и пленных не было.

Несчастный день 26 января был мрачным с утра, а сумерки начали спускаться на грязно-синий снег чуть ли не с обеда. Дивизия должна была взять большое село Алексеево-Леоново. Командир дивизии Тимановский умирал от тифа, и командовал начальник штаба полковник Юттенбиндер. Меженин ехал верхом вместе со штабными офицерами неподалёку от полковника и думал о своей погибшей жизни.

Совсем незаметно и как будто без всякой его вины погибла жизнь русского человека, не самого, наверное, плохого, любившего и понимавшего литературу, на большой войне честно исполнявшего свой долг, любившего жену, мечтавшего о свободной демократической России, голосовавшего за Учредительное собрание.

Любил свою Лизу, тургеневскую девушку. И, несмотря на её увлечение свободной любовью, помнит как любимую. Не так и страшно это увлечение. Революция многим задурила головы. А расстреляли Лизу так же, как он сам любит расстреливать: из винтовки почти в упор, глядя в лицо жертве. Но почему он любит расстреливать и вешать? Многие мальчишки задыхаются от наслаждения, убивая кошку. Это естественно для мужчины — унаследовано от воинственных предков. Но он-то теперь испытывает сладострастный трепет, когда под прицелом видит в предсмертном ужасе человека или когда выбивает опору из-под висельника, который первые мгновения яростно болтает ногами и хрипит.

Меженину казалось, что всё это его ещё не погубило, — он может научиться управлять собой. Но он предал белых и предал красных. Хромой жив, и донос может поступить в любой момент. А у красных уже готов приговор.

   — Господин полковник, разрешите отлучиться в лазарет за лекарством.

   — Разрешаю. Однако сколько здесь балок в степи, и если в каждой будённовцы...

Меженин отстал и подъехал к одной из повозок с палаткой с красным крестом. Попросил сидевшего рядом с возницей солдата подержать его лошадь и влез в повозку. В палатке хозяйничала медсестра Наталья Михайловна, измученная жизнью дама лет сорока, умная и развратная.

   — Что? Опять не можешь? — спросила она.

   — Опять не могу.

   — Давай, расстёгивайся. Шинель не снимай, рукав только освободи. Не знаешь, почему пушки стреляют?

   — Это артиллерия бьёт по Алексееву-Леонову. Там, возможно, засада.

Волшебная ампула, послушный шприц в умелых руках, укол не столько болезненный, сколько обещающий.

Водку пьёшь, тоже ведь не обращаешь внимания, что она горькая. И вот уже вздохнул глубоко, легко — упала тяжесть с сердца. Оказалось, что всё хорошо и правильно в мире.

   — Говорят, будённовцы кругом, — сказала Наталья.

   — Слева от нас идёт генерал Скоблин — Корниловская дивизия.

Артиллерийский огонь прекратился.

   — Вот и село свободно, — сказал Меженин, радостно улыбаясь, — займём хату, будем ужинать.

Он верхом догнал штабную группу. Вместе с ним, обгоняя пехоту, к селу мчались обозные и санитарные повозки — обычная картина при входе в населённый пункт на ночлег.

2000 конных и пеших, 40 орудий, повозки — всё это растянулось по большому, молчаливому, как декорация, селу, погружавшемуся в туман зимних сумерек. И вдруг с трёх сторон, с гребней, окружавших село, помчались кавалерийские лавы. Будённовцы! Капитан артиллерист кричал: «Картечью огонь!» Ему чуть ли не со слезами отвечал кто-то: «Нету картечи в передках...» Ударили пулемёты, заржали раненые лошади, закричали люди, а лавы приближались. Слышалось дикое «а-а-а», и шашки яркими полосами закачались над головами кавалеристов.

Меженину следовало ускакать вместе со штабными, но рядом вдруг появилась Наталья — выскочила из своей повозки. Она схватила его за сапог, за стремя, хваталась за уздечку и кричала:

   — Игорь, спаси меня или убей! Убей меня! Застрели!

Он пытался вырваться, конь кружился, не понимая всадника, а будённовские пулемёты захлёбывались, осыпая пулями разгромленную колонну. Конь заржал громко и обиженно — из-под седла текла кровь. С огромным усилием Меженин, опасаясь, что конь сейчас упадёт, успел освободиться и от Натальи, и от стремян, прыгнул в снег. Будённовские всадники были уже в селе и, поднимаясь, Меженин увидел, как весело сверкнула шашка, и упал, обливаясь кровью, бегущий марковец. Следующий удар ему. Меженин остановился и поднял голову, чтобы увидеть свою смерть. Над ним Поднимал шашку усатый красный командир с нашивками на шинели.

   — Я офицер контрразведки! — закричал Меженин. — Дам ценные сведения.

Шашка медленно опустилась.

   — Эй, комвзвода два! — крикнул командир. — Возьми этого офицера в штаб — разведку нам даст.

1920. ФЕВРАЛЬ

На стенке Севастопольского вокзала Игнатий Николаевич с удивлением прочитал сводку с фронта, похожую на нелегальную листовку и явно составленную не белым командованием: «Красные войска захватили Новочеркасск и Ростов. Отличились кавалеристы Будённого и Думенко. Разбитый корпус Кутепова отступает за Дон…». Прошёл шагов 30 и на той же стенке ещё одно удивительное объявление:

«Приказ № 1

Исполняя долг перед нашей измученной родиной и приказы комкора ген. Слащова о восстановлении порядка в тылу, я признал необходимым произвести аресты лиц командного состава гарнизона гор. Симферополя, систематически разлагавших тыл. Создавая армию порядка, приглашаю всех к честной объединённой работе на общую пользу. Вступая в исполнение обязанностей начальника гарнизона города Симферополя, предупреждаю всех, что всякое насилие над личностью, имуществом граждан, продажа спиртных напитков и факты очевидной спекуляции будут караться мной по законам военного времени.

Начальник гарнизона г. Симферополя, командир 1-го полка добровольцев, капитан Орлов».

В то же время вокруг ничего особенного не происходило. По перрону прохаживался полицейский, несколько человек чего-то ждали, наверное, поезда, матросы несли через пути туго набитые мешки, возле вагонов копошились железнодорожники. Игнатий Николаевич решился спросить у полицейского вагон генерала Май-Маевского. Тот махнул рукой и лениво объяснил: «Уехал от нас. Ищите в гостинице Кист».

В городе тоже ничего не происходило, хотя кое-где попадались такие же листки, как на вокзале, а местами виднелись следы сорванных сводок и приказов.