Город спит, просыпается магия - Коллектив авторов

с разными вкусами. И вы уж это, давайте… Не по отчеству.

Каждый раз говорит. Хорошая девка, какой ещё водяной.

Выходя, Захаровна задерживалась на крыльце. Жара, и обнимает, целует в морщинистое лицо ветер с Волги.

Юмка-Юмка. Когда ж ты уже приедешь?

* * *

Каждый раз, как она проходила мимо, грифоны на Банковском мосту величаво склоняли головы. Здравствуй, здравствуй.

Жара. Приятно лишь у каналов, где обнимает, касается плеч и рук, целует в макушку ветер. Пробегают по волнам блики воды, будто гребни древних морских чудовищ слегка поднимаются над поверхностью, чтобы снова нырнуть в блаженную глубину, где их рёва не слышно ночами из-за скрежета поднимающихся мостов. Надменны сфинксы – эти её не приветствуют. И вечно, бесконечно глядят в даль, где за солнечными лучами – грозовые тучи, Волхов и Днепр, Нева и Волга у подножий Ростральных колонн.

От Волги – к Неве. Приехала – и осталась. Ах, Питер, Питер! По ночам здесь поют ангелы с барельефов и кариатиды, звенит капель – пот стекает со лбов атлантов, и на Заячьем острове собираются в полночь зайцы, чтоб разбрестись по двое, по трое по городу – подводить часы.

И делать ей, Юманите, здесь по большому счёту и нечего. Никем здесь нежданная, ненужная, толком и неустроенная. Семья и друзья – все там, на Волге, а вот она здесь, влюблённая в этот город, и уехать как, если солнце смеётся в макушках деревьев Летнего сада, если в сумерках пляшут сильфиды в огнях фонарей и сверкают глазами из-под мостов болотницы и болотники, не сумевшие сами покинуть любимых насиженных мест. Уехать – навсегда? Невозможно, невозможно. Вновь и вновь она будет сюда возвращаться.

Сердце – здесь, на Неве, душа – дома, на Волге. Там ждут её баба Зоря и дед Озим, туда, возможно, вернётся однажды вечнодалёкая мать. Снова время пришло. Пора ехать.

* * *

– Юмка! Прие-е-ехала!

Бросить чемодан и с разбегу – в полные, мягкие объятья бабы Зори. Дед рядом, кряхтит, отворачивается. Юма знает: смахивает слезу.

– Дурёха, зачем брала это свое такси! Что, дед не забрал бы?

Дед? Вывел бы из гаража свою крылатую лодку? Да он, верно, тысячу лет уже на ней не летал. И чары невидимости, должно быть, давно выветрились.

– Ба, такси надёжнее.

Баба Зоря поджимает губы. Курой мурчит, мешается под ногами, и та в сердцах выплёскивает на него свою злость.

– Ну, Кура-дура, куда суёшься!

Юма смеётся. Как же она их всех любит!

* * *

Вечером учила бабу Зорю включать музыку на смартфоне. Захаровна хоть и выказывала враждебность всем технологиям, но от природы была сметлива и, если как следует объяснить, довольно быстро, хоть и притворно неохотно, осваивала всё новое.

– Никаких больше гуслей-самогудов! У них всего три мелодии!

– Зато какие! И все разные! Не то, что эти ваши там… Сто песен, и все одинаковые.

Перебранка была весёлая, привычная. Юма знала, что важно показать всё сейчас, пока она была здесь, научить пользоваться. Вспомнила, как баба Зоря звонила ей посреди ночи:

– Дед ходит ревёт, весь день пыхтел-переживал, не может карту активировать для пенсии. Позвони ему!

– Дай трубку, у него же нет телефона.

– А яблочко на тарелочке тебе дали пошто?

– Оно здесь плохо ловит!

– Всё ваш Запад виноват, его влияние!

Дед Озим опять заснул под прогноз погоды. Монотонный голос диктора местных новостей всегда его убаюкивал.

– Что там с погодой на завтра?

– Э, – махнула рукой баба Зоря. – Этих что слушать. Возьми с тумбочки зеркальце и посмотри.

Юма покорно пошла искать зеркальце. Что-что, а здесь баба Зоря была права – местную погоду оно предсказывало лучше, чем это делали в телевизоре и Интернете.

* * *

С утра дед Озим, удивительно, вывел-таки из гаража свою крылатую лодку. Дерево потемнело от времени, и сама лодка едва держалась в воздухе, то и дело касаясь днищем воды.

Это было их с дедом старое развлечение – пускаться на лодке над волнами Волги, паря над поверхностью. Ветер теребил короткие юмины волосы и длинную бороду Озима, дед правил лодкой, а Юмка, склонившись, искала взглядом волосы русалок в тёмной речной воде.

«Душа моя здесь», – она думала.

Дома баба Зоря с расстроенным видом катала яблочко по тарелочке.

– Ботвинья, рыбник, полевка, – бормотала она расстроенно. – Разве они сейчас едят такое? Ты мне дай новых рецептов.

Отчаявшись, надела очки и неуверенно ткнула в экран смартфона.

– Эта… Алиска!

– Чем я могу помочь?

* * *

Вечером внезапно отключили электричество. Ужинали при теплом свете перьев жар-птиц.

– Юмка, а Юмка! Может, на этот раз всё-таки не уедешь?

Какое-то время жевала молча.

– Уеду, ба. Уеду.

Тишина, тяжёлая, горькая, разлилась по квартире. Проглотила неловкое дедово откашливание, обвилась Захаровне вокруг горла.

Опять уедет. Человеческий детёныш. А, что там – Василиска, и та уехала.

Юмка настойчиво тыкала в экран смартфона, пока тот не погас.

– Разрядился…

В сердцах Захаровна выкрикнула:

– А, чтоб его! Пусть сдохнет вместе с твоим нубуком, нафигатором и всей ерундой! Заряжай их там у себя в Питере!

Кот нырнул под ноги. Наклонилась, кряхтя, подняла его.

– Пойдём, Кура.

Прихватила одно из перьев и ушла в большую комнату.

Дед отложил ложку – огромную, деревянную, которой всегда только и ел – и искоса взглянул на Юму.

– Ты, Юмка, не серчай. Скучает ведь она.

Вымыл посуду и ушёл вслед за бабкою.

* * *

Они сидели – Захаровна в большом кресле, с Курой на коленях, дед Озим на диване – в большой комнате. Молча. Дед думал о том, как без прогноза погоды теперь уснуть. Захаровна думала о дочери.

Та тоже однажды – взяла и уехала. Не могу, сказала, жить больше в этом болоте. Не могу ходить по улицам, где дома не выше двух этажей, не могу дышать пылью из давно потерявших всю силу и оставшихся висеть на стенах ковров-самолетов. Там, сказала она, перемены, там рушатся стены, там идёт большая стройка. Захотите со мной связаться, сказала она, проведите, наконец, телефон.

И уехала. Оставила им Юмку. И, может, даже права была по-своему.

Что толку было проводить телефон? Пользоваться им Василиса не научила, номера не узнала. И не вернулась.

Вот Юмка, подумала вдруг баба Зоря, та всему их учит. И всегда возвращается.

Мелодия, светлая и негромкая, стройной девой вошла в комнату, руками развела тишину. Перо жар-птицы легонько качнулось, словно от ветра.

– Что это?

– Юмка. Завела гусли-самогуды.

Диван под дедом Озимом скрипнул. Как будто довольно.

* * *

До вокзала