Архипелаг OST. Судьба рабов «Третьего рейха» в их свидетельствах, письмах и документах - Виктор Андриянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ранним туманным утром мы подходили к Одессе. Берега не было видно — все окутано плотной пеленой тумана. Пароход подавал гудки, требуя лоцмана. Наконец, лоцманский катер выскочил из туманной пелены и пришвартовался к нам. Мы слушали, что на Родине было трудно не только с продовольствием, но и с куревом. Товарищи бросили на палубу катера несколько пачек американских сигарет (впоследствии мы узнали, что они стоили на черном рынке очень дорого). Матросы на катере выглядели неважно, были угрюмы, но работали быстро и сноровисто.
При виде сигарет они несколько оживились, но под пристальным взглядом офицера как-то сникли, и один из них с демонстративным безразличием сбросил сигареты за борт. Так тяжело было это видеть. Товарищи, которые хотели угостить матросов, обескураженные, отошли от борта…
На палубу поднялся наш офицер в черном бушлате. Вот он — советский моряк — первая ласточка с родного берега! Все бывшие на палубе, кричали, приветственно махали матросам катера, поднявшемуся на палубу офицеру-лоцману. Но… холодное равнодушие было нам ответом, нас будто бы и не замечали. «Вот оно — начинается!» — заметил кто-то. Все заметно приуныли — это было недоброе предзнаменование.
Когда туман рассеялся, мы уже были у берега, и наш пароход пришвартовался к пирсу пассажирского порта Одессы. На берегу нас встречали… Такой встречи мы не ожидали… Подразделение солдат с примкнутыми штыками на винтовках и духовой оркестр, вяло игравший марш. В стороне стояла небольшая группа любопытных горожан Одессы.
По одному мы спускались по трапу на пристань. Каждый нес с собой белые мешки-багажники английских солдат с нашими вещами. Играл духовой оркестр, но лица встречавших были суровы и неприветливы… Уезжая из Египта, мы забрали с собой все, что было можно и в том числе много продуктов, оставшихся на складе в нашем лагере. Их раздавали нам, кто что желал.
На пристани нам приказали все продукты складывать в кучу. «Пойдет в госпиталь», — объяснили нам. Никто против этого возражать и не думал, и скоро у причала образовалась большая пирамида из больших и маленьких банок консервов, мешочков с кофе, какао, вермишелью и макаронами, сахаром, коробок с галетами и другими продуктами.
Нас сразу построили в колонну и под конвоем повели в город. А мы могли ведь идти и в строевом порядке — на Родину приехал сплоченный, дисциплинированный полк, и о его состоянии знали, конечно, сопровождавшие нас офицеры из миссии.
Мне вспомнилось, как недвусмысленно улыбались члены экипажа нашего парохода, наблюдая всю эту «торжественную» встречу, и стало до слез обидно!
Мы шли по улицам, по сторонам нас сопровождали конвойные солдаты с винтовками наперевес с примкнутыми штыками! А на тротуарах редкие прохожие удивленно смотрели на эту необычную процессию.
Еще совсем недавно моя рота триумфально шагала по улицам Каира. А сейчас мы шли грустные, подавленные и растерянные. Нас провели через весь город, поместили в казармах. На проходной поставили охрану — выходить за пределы казармы было категорически запрещено.
Нам объявили, что мы должны пройти госпроверку, и для этого нас повезут в Башкирию, где определят степень нашей виновности — каждый получит по заслугам. Нерадостная перспектива ожидала нас, но гак как большинство из нас не чувствовали за собой вины, сообщение это не убавило нашего оптимизма.
После довольно длинного пути (подолгу стояли на разъездах) нас разгрузили на станции Алкино, недалеко от Уфы. В 1941 году я выехал на фронт из-под Тамбова и через Белоруссию, Литву, Германию, Францию, Италию, Египет вновь возвратился почти в то же место. Но уже совсем другим человеком, хотя прошло всего пять лет!
В нескольких километрах от станции нас привели в большой лагерь, окруженный колючей проволокой. Вернее было бы назвать его лагерным поселком, так много лагерей было здесь. Они образовали улицы и переулки, только колючая изгородь да сторожевые вышки говорили об их мрачном назначении.
Разместили нас в больших землянках с двойными нарами по несколько сот человек в каждой землянке. Каждый день заставляли делать не очень полезную работу, вроде перетаскивания саманных кирпичей, дабы не возникали в безделии черные мысли и расходовалась накопленная энергия, пускай работа и не представлялась полезной.
Да, лагерь этот, конечно, не сравним был с гитлеровским. Но угнетала потеря свободы после возвращения на Родину, ощущение своей беззащитности. Некуда было бежать… Приехали!
Товарищи в моей роте с сарказмом напомнили мне мои обещания: «Где же твои девушки с цветами, лейтенант? Что-то их не видно. Твое счастье, что ты разделяешь с нами наше торжество за колючей проволокой…»
Тяжело было слушать упреки товарищей, но я их понимал. Не ожидали мы, конечно, такой ситуации, но я вспомнил слова представителя военной миссии майора Чайничкова, сказанные мне в личной беседе: «Для нас сейчас главное — вывезти всех на Родину, а там разберемся, кто есть кто». Вот и настало время разобра…
В каждом секторе лагеря работала так называемая госпроверка — много военных следователей-«особистов». Вызывая на допрос, некоторых водили под конвоем даже в туалет…
Недели через две вызвали и меня. Оперуполномоченный дотошно допрашивал о всех моих мытарствах. «Имеются ли свидетели, что работал на каторжных работах в плену и совершал побеги?» — спросил он меня в конце допроса, длившегося не один час.
— Попытаюсь найти, если удастся, — с сомнением ответил я, представив себе трудность поисков в многотысячной массе вернувшихся на Родину товарищей.
— Постарайся найти — это решит многое, — многозначительно сказал он, отпуская меня после допроса.
И начались поиски свидетелей. Каждый лагерь сообщался с соседним коридором, по которому можно было пройти в дневное время, ночью они запирались. Переходя из одного лагеря в другой, я искал знакомых, присматриваясь к окружающим — это было словно на базаре: все ищут или свидетеля своих мучений, или виновника их, или, может быть, просто своего недруга. Всякие были и среди нашего брата…
Среди нескольких тысяч людей очень трудно было найти знакомых и именно тех, которые тебе нужны. Но мне повезло, я встретил парня, с которым работал на шахте «Пальруа». Он бежал с шахты, но вернулся обратно, не найдя опоры у населения.
К сожалению, я сейчас не помню его фамилию, как, впрочем, и других товарищей по шахте; мы называли там друг друга по именам и о биографиях не расспрашивали. Но он сделал мне большую услугу, согласившись подтвердить мою работу на шахте. Он вспомнил и мой побег с шахты и согласился это подтвердить.
На очередной допрос нас вызвали обоих, и мое алиби было установлено. На мое счастье, я попал к следователю, который сочувственно отнесся к моей судьбе и не отобрал мои французские документы, подтверждавшие мое участие во французском Сопротивлении добровольцем — обычно у всех отбирали все иностранные документы. Я был благодарен ему за это — он сохранил мне дорогую память! В 1957 году на основании этих документов я получил орден Отечественной войны. А мои товарищи по Сопротивлению не получили наград — не было формального обоснования! Вот так: воевали вместе, а результаты неравнозначные. Такова сила бумаги!
Мой следователь (очень сожалею, что не знаю его фамилии) оказался дальновидным и порядочным человеком. Отдавая мне документы, он сказал на прощание: «Возьми свои документы, они тебе еще пригодятся!» А ведь он шел на служебное нарушение!
Вскоре после допроса меня перевели в запасной полк, откуда мы надеялись отправиться на фронт. Но уже скоро мы праздновали радостное известие об окончании войны! Кончились наши скитания по свету! Скоро домой! Но рано было радоваться…
Нас погрузили в товарные вагоны, и эшелоны заспешили на юг. Миновали руины Волгограда, Махачкалы, и вот конечная цель нашего «путешествия» — центр нефтепромыслов, столица Азербайджана — город Баку.
Но эшелон остановился не у вокзала, а на каком-то полустанке, где нас ожидало множество представителей разных ведомств. Они выкрикивали, надрывая голоса, нужные им специальности и отводили в сторону тех, кто отзывался.
Я был учителем, но учителя никому не требовались. Выкликали слесарей, токарей, электриков, телефонистов… В армии я был связистом… И здесь пошел линейным связистом. Это было не самое худшее. Правда, в условиях неустойчивого климата Апшерона и твердой каменистой почвы приходилось копать ямы для телефонных столбов, и при почти постоянных, сильных ветрах, несущих шлейф мелкого песка и пыли, болтаться на «кошках», когда тебя насквозь продувает холодный ветер.
Я пробовал хлопотать о работе по своей гражданской специальности — ведь война кончилась! Но ничего не вышло.
— Вас прислали сюда, чтобы вы работали там, где нам нужны, а учителя сейчас не нужны, — сказали мне.
