Под солнцем свободы - Франц Финжгар

Эта мысль потрясла ее больше, чем все эпитеты Эпафродита. Яд ревности отравил душу. Страх перед деспотом, позор перед Константинополем - все растаяло, как комок снега под южным солнцем. Она опустилась на перину и с присущей ей изощренностью снова принялась строить планы мести Ирине и Истоку.

Тем временем Управда на тайном совете спокойно продолжал обсуждать важные государственные вопросы. Он говорил о монополии на шелк, о водопроводах и, главное, о храме святой Софии. Не нашлось ни одного советника, который осмелился бы возразить ему хоть словом.

В конце совета он встал и торжественно провозгласил:

- Всему миру известно, что преследуемая королева готов Амаласунта искала у меня убежища и утешения. Властелин земли принял ее, выслушал ее жалобу на несправедливость, чинимую ей, и обещал помощь. Но несправедливость на службе у злого духа одолела правду и наточила ножи подлых убийц. Королева скончалась - ее убили собственные подданные. Поэтому долг деспота, который избрал своим девизом слова: "Несправедливости - бой, правому делу - защита!" - отомстить за ее кровь. Торжественно вручаю командование войском в опытные руки Велисария, пусть он отомстит за смерть Амаласунты и освободит Италию от ярма убийц!

Сенаторы склонились в поклоне. Велисарий встал, опустился на колени перед императором и принял из его рук золотую цепь - символ высшего командования; Юстиниан простер над ним руки, умоляя святую Софию вдохновить его и осенить духом побед.

В это торжественное мгновение в комнату вошел силенциарий и сообщил, что из Адрианополя прибыл спешный гонец, который желает передать письмо священному деспоту. Он послан магистром педитум Орионом.

Услышав эти слова, Асбад побагровел. Сенаторы подняли головы и удивленно посмотрели на императора.

- Магистр педиум Орион? - Юстиниан взглянул на Асбада. - Ответь, несравненный, что это за магистр педиум Орион? Я не помню такого!

Волосы на голове Асбада встали дыбом. Они с Феодорой сами назначили Истоком командиром - императорский указ был подделан, чтобы потом было легче избавиться от варвара. Если Управда узнает об этом, битым окажется только он, Асбад. Феодора вывернется.

- Что ты медлишь, магистр эквитум?

- Я готов стать последним рабом на ипподроме, если мне известно что-либо об этом имени. Гонец ошибся!

- Принесите письмо!

Силенциарий вышел из зала. Управда сел на трон и, подперев голову сухими пальцами, уставился на занавес, за которым исчез силенциарий. Все молчали. Сенаторы прикрыли рты драгоценными туниками, чтоб не было слышно даже дыхания. Весь город знал, что император поставил Истока командиром палатинской пехоты. Солдаты в тот же день повсюду разнесли эту новость. И вот теперь Управда спрашивает об этом. Искоса они наблюдали за Асбадом: румянец исчезал с его лица, уступая место бледности. Отчаянный страх овладел им. Все почувствовали здесь руку Феодоры.

Силенциарий принес письмо. Управда подал знак левой рукой. Секретарь распечатал и протянул пергамен. Снова махнул рукой деспот:

- О чем он пишет? Читай!

- "Светлейший повелитель! Я не успел проститься с тобой, поэтому прощаюсь сейчас. Я глубоко обязан тебе и благодарен, ибо в рядах войска твоего получил опыт. В знак благодарности прими приложенный к письму рог. В нем камни со шлема Хильбудия. Знай, что его поразила стрела из моего лука. Сейчас я возвращаюсь через Гем к отцу - под солнце свободы, которое навеки хотела погасить для меня презренная Феодора. В награду за эту ее любезность я приду к вам сам и приведу войско славинов. Благодари за этот приход императрицу! Исток".

Юстиниан не шевелился. Его костлявая рука подпирала голову, на лице не дрогнул ни один мускул. Он смотрел мимо сенаторов, на стену, где висела картина, изображавшая трех святых королей перед Иродом.

Наконец медленно, не поднимая головы и не сводя со стены глаз, он произнес:

- Ад разверзся сегодня и извергнул шайку дьяволов. Но деспот им не одолеть. Христос Пантократор уничтожит их. Велисарий, пусть славины, которые служат у нас, идут с войсками в Италию! Асбаду назначить герулов для преследования бежавших славинов и этого магистра педиум, - Управда усмехнулся, - за Гемом. Если догонят беглецов - рубить на месте. Если же они ускользнут, пусть герулы разыщут вождя гуннов Тунюша и велят ему немедля прибыть сюда.

Пока сенаторы покидали залу, евнух шепнул Асбаду, чтобы тот скорей шел к Феодоре.

Он послушался, дрожа от ужаса. Час от часу не легче! Едва удалось избежать гнева Управды, который не стал расспрашивать об Орионе, посчитав все выдумкой, как вдруг Феодора требует его к себе! Велик счет за бежавшего Истока!

Униженно поднял Асбад глаза на августу, стоя перед ней на коленях и целуя ее ногу. Но тут же опустил глаза. Потому что не прочел снисхождения в ее взгляде.

- Где Ирина?

- Скрылась.

- С Истоком?

- Нет, святая августа. Неделей раньше.

- Почему ты не разыскал ее?

- Она исчезла бесследно, словно в море канула.

- Ищи ее, разузнай о ней, найми соглядатаев, иначе не показывайся мне на глаза! Хорошо же ты сторожил Истока!

- Во дворце измена! Спиридион исчез вместе с греком. Он был подкуплен торговцем.

- Разыщи его, разыщи Эпафродита, он, конечно, не утонул, не верю я этой лисице!

- В погоню за Эпафродитом великий деспот послал корабль.

- Об этом тебя не спрашивают! Ступай!

По полу отползал Асбад от трона, из покоев он вышел побитым и униженным, как жалкий раб, которого хозяин отстегал хлыстом. Когда он покидал дворец, на небе горели звезды. Бешено погнал Асбад жеребца через площади к казарме, чтобы на невинных палатинцам сорвать злобу и выместить обиду.

А в жалких кабаках, мимо которых он проносился, пировали рабы Эпафродита, свободные и ликующие, ибо они выполнили утором последнюю волю своего господина и вызвали в народе грозное возмущение против императора и его супруги.

5

Вдали занималось утро. Меньше становилось звезд на небе, сильный восточный ветер дул над Пропонтидой. Эпафродит неподвижно стоял на палубе, опершись на борт. Давно уже не приходилось торговцу испытывать такую душевную и физическую усталость. И тем не менее ко сну его не тянуло. Сознание, что он покинул Константинополь победителем, поддерживало его силы. Небо миллиардами светильников освещало его триумф, Пропонтида шумом волн своих желала ему многие лета!

Несся впереди длинный стремительный корабль. Ветер с такой силой наполнял паруса, что гнулись мачты. А мускулистые руки могучих рабов, которых он взял с собой, опускали в воду длинные весла. Грек был так взволнован в начале своего путешествия, что ни о чем ином не мог думать, кроме как о побеге и спасении. Он непрестанно приказывал Нумиде чаще отбивать молоточком ритм гребли. Гребцам обещал и хорошую плату, и дополнительную награду, если они уйдут от преследователей. И хотя он был убежден, что быстрей его корабля в византийском флоте не найти, и хотя корабль его мчался под полными парусами, да еще и на веслах, ему казалось, будто он еле движется и в любое мгновение сзади может показаться красный огонек императорской галеры, которая полонит его и погубит.

Эпафродит успокоился лишь с наступлением рассвета, когда они прошли половину Пропонтиды и когда самое зоркое око не могло обнаружить никаких следов погони. Он разрешил гребцам передохнуть полчаса и велел хорошо их накормить. Ему самому Нумида принес устриц, холодных перепелок и кувшин старого вина. Грек закутался в плащ - от утренней свежести познабливало. Проголодавшись от забот и напряжения, он с аппетитом поел и выпил вина. После еды мысли его прояснились, он вдруг четко осознал, что победил Феодору, спас Истока и спасся сам. На востоке полыхала заря. Эпафродит повернулся в сторону Константинополя, давно уже скрывшегося в море. И вдруг почувствовал в сердце печаль.

Константинополь! Сорок лет прожил в этом городе, здесь прославилось его имя, здесь не однажды он игрывал в кости с Юстинианом, прежде чем тот стал императором. Тысячи бросал он на ветер, чтобы наследник престола не нуждался в деньгах. А сегодня он, ни в чем не виновный, вынужден бежать. Бежать потому, что защищал Ирину, потому, что спас жизнь своему спасителю.

- О столица, сколь ты гнусна! - размышлял он вслух. - Я вынужден покинуть тебя, вынужден. Это перст судьбы! Но я бы все равно покинул тебя, ибо мерзость твоя безгранична и в мои годы уже невыносима.

Эпафродит прикрыл глаза, - так звезды угасают на утреннем небе. Еще плотнее закутался он в плащ и поудобнее расположился в мягком кресле. Буруны пенились у носа корабля, легко покачивая парусник; постепенно горькие мысли снова вытеснило сладкое упоение победой и местью.

Он живо представил себе наступившее в городе утро. Слышал шум толпы, подстрекаемой его рабами. Видел побледневшее лицо лукавой императрицы, в гневе кусающей губы при мысли о том, что грек перехитрил ее и вырвал из рук добычу. Улыбка блуждала на его челе, когда он представлял себе изможденное лицо деспота, читающего письмо, которое должно было оскорбить его до глубины сердца.