Старосветские убийцы - Валерий Введенский

Глава двадцать пятая

— Жить будет? — спросил Терлецкий. Доктору удалось остановить кровь и стянуть ниткой края рубленой раны. Сейчас он сооружал на голове несчастного купца гиппократову шапочку из бинтов.

— Не уверен, — покачал головой Илья Андреевич. — Чудо, что сразу не скончался! Рубани преступник в висок или по центру лба — и каюк!

— Но шансы есть? — осведомился Федор Максимович.

— Шансы даже у новопреставленных есть — в рай попасть. Били острием, если бы обухом, череп не выдержал бы и раскололся. Удар обрушился на теменную кость, а она достаточно крепкая, выдержала. Плохо, что по касательной рассечены мягкие ткани лица, здесь много сосудов. Но это, видимо, и спасло: кровь брызнула фонтаном, убийца решил, что дело сделано, и добивать не стал.

— Следовательно, — сделал вывод Киросиров, — топор держала неопытная рука.

— Или женская! — обрадовался Терлецкий. — Надо поскорей допросить Пантелея, вдруг он видел убийцу.

— И про Катю уточнить, — напомнил урядник. — Когда, говорите, Пантелей в себя придет?

— Возможно, и никогда, — ответил Тоннер.

— Что за ерунда! Только что сами сказали: отделался легким испугом! — воскликнул Киросиров.

— Такого я не говорил. У купца потрясение мозга — смотрите сами. — Тоннер приоткрыл раненому глаза. — Зрачки разного размера, а это первейший признак. Нельзя исключить и внутреннее кровоизлияние.

— А что это значит?

— Самый худший вариант. День в беспамятстве полежит и умрет. А может и в живых остаться, но память потерять или речь. Мозг за все в ответе, удары по голове бесследно не проходят. — Тоннер потер собственный затылок, ушибленный дубинкою. Он чувствовал себя неважно: голова предательски кружилась, иногда накатывала тошнота.

— Что-то можно предпринять, дабы Пантелей речь не потерял? — обеспокоенно спросил Терлецкий.

— Можно, — ответил Тоннер. — Перенести купца в покои Анны Михайловны и выставить там на ночь охрану, дабы исключить повторное нападение. И нам с Глазьевым будет удобней, коли больные вместе окажутся. Да, и входы-выходы из дома хорошо бы перекрыть.

— Согласен, — кивнул Терлецкий.

— А может, микстуру какую хитрую дадите? — спросил Киросиров. — Чтоб хоть на пять минут в сознание пришел! У меня всего два вопроса: кто напал и про Катю с Элизабет!

— Я с удовольствием дал бы Пантелею воды, — сказал Тоннер. — Он потерял много крови, может даже не от потрясения, а от слабости помереть. Но как напоить бессознательного? Пока только лед могу к голове прикладывать, чтоб ускорить отток крови, а если придет в себя, сразу дам настойку бараньей травы. Профессор Пленке при потрясениях ее очень рекомендует.

— И чему вас, докторов, только учат! — заворчал Киросиров. — Определить не способны, сильно мозг пострадал или нет.

— Почему не способны? — удивился Тоннер. — Запросто, сейчас череп вскрою и все подробно доложу.

— Почему с этого не начали? — строго спросил урядник.

— Только допросить Пантелея после такой операции не удастся, придется в могилу закапывать.

— Во-во! — Киросиров наконец понял, что его разыграли. — Только в трупах копаться и можете, а лечить больных не умеете. Потому я к докторам и не обращаюсь, хотя страдаю желудком.

— Зря, если не лечить, откроется язва, — предупредил Тоннер.

— А я лечу. Как прихватит, прямиком в Данилов монастырь, прикоснусь к святым мощам, вмиг и поправлюсь.

— Часто ездите? — заинтересовался Тоннер.

— Пару раз в месяц.

— А далеко монастырь? — неожиданно спросил Терлецкий.

— Верст пятьдесят, — прикинул Киросиров.

— Не отвезти ли туда Пантелея? — предложил Федор Максимович. — К утру доберемся, быстренько к мощам приложим…

— Вы с ума сошли! — возмутился Тоннер. — Раненого тащить по ухабам и кочкам! Труп в монастырь привезете!

— Да и не поможет! — неожиданно поддержал урядник. — Пантелей старовер, а те мощи только истинно верующим помогают.

— Жаль… — расстроился Терлецкий.

Исправники осторожно перенесли купца на первый этаж, в бывшую Настину комнату, примыкавшую к спальне старой княгини. Дежурить у больных Тоннер поручил Глазьеву, а сам собирался со всеми раскланяться — он срочно нуждался в сне. Голова так разболелась, что пришлось приложить к ней лед. Но внезапно поступил новый пациент.

Двое мужиков занесли в дом Рооса. Американец пребывал в сознании, но говорить не мог. Хватал, как рыба, воздух ртом и на вопросы отвечал мычанием. Следом вбежала расстроенная Суховская:

— Он пришел ко мне в гости. Весь промок, бедняжка, но с цветами! Никто в жизни не дарил…

Помещица зарыдала.

— Успокойтесь, Ольга Митрофановна, — стал утешать ее Федор Максимович. Возвращение блудного подопечного его несказанно обрадовало, а что прихворнул — не беда, доктора в наличии, главное, живой! — Расскажите подробно, как все произошло.

Суховская вновь расплакалась. Ночь, обещавшая столько радостей и утех, заканчивалась трагично.

— Что с ним? — спросил Терлецкий у Тоннера.

— Разве не видите? Отравили! — запричитала Ольга Митрофановна. — Как Василия Васильевича с Настей!

Несчастная помещица снова зарыдала, а вмиг покрывшийся липким потом Терлецкий бросился к доктору:

— Неужели отравление?

— Да. — Илья Андреевич мял американцу живот, отчего тот болезненно вздрагивал и вскрикивал. — Похоже на интоксикацию.

— Цианистый калий? — содрогнулся Терлецкий.

— Нет. Роос ужинал вместе с вами? — уточнил у безутешной вдовы Илья Андреевич.

— Ну да. Выпили, поговорили, все шло так хорошо… — Ольга Митрофановна снова заплакала.

— Как поговорили? — изумился Терлецкий. — Вы на русском, а Роос на каком?

— Когда встречаются два любящих человека, — с пафосом произнесла Суховская, — то понимают друг друга сердцем.

— А чем, простите, влюбленные ужинали? — вспомнив раблезианский рацион вдовы, поинтересовался Тоннер.

— Все как обычно, — начала перечислять Ольга Митрофановна. К концу рассказа на Рооса с сочувствием смотрели все.

— Так ему моя домашняя колбаска понравилась! — рассказывая про еду, вдова оживилась. — Вкусная, сочная, жир с нее так и капал.

— Боюсь, всем придется удалиться, — определился с диагнозом Тоннер. — Промывание желудка и кишечника — мероприятие сугубо интимное.

— Так чем он отравился? — уточнил Федор Максимович.

— Едой!

— Клевета! — накинулась на Илью Андреевича Суховская. — У меня всегда все свежее!

— Печень Рооса не приучена к столь жирной пище, вот и дала сбой, — миролюбиво пояснил Тоннер.

— А я предупреждал! — воскликнул генерал. — Не знают иностранцы нормальной еды! Приехал Роос, поел один раз нормально — и помер. И так со всеми будет!

Обрадованный Терлецкий предложил:

— Не пойти ли нам, господа, в трофейную? Не промочить ли горло?

— Почему бы и нет? — откликнулся генерал.

— Антон Альбертович! — обратился Илья Андреевич к Глазьеву. — Тысячелистник, крушина, стебель ревеня у вас имеется?

— А как же! — ответил Глазьев. — Я же рассказывал, у меня дед травником был, все секреты передал. Когда собирать, да что чем лечить…

«Пусть остается Глазьев здесь доктором, не буду его разоблачать, — неожиданно решил Тоннер. — В дополнение к мощам пусть хотя бы травами лечатся. Настоящие доктора тут лет через сто появятся, а может, через двести…»

Экзекуцию провели в буфетной. Помогавший Гришка часто крестился, повторяя:

— Вот как муки адовы выглядят! Не буду более грешить, ей-богу, не буду!

К его удивлению, Роос выжил и по окончании процедуры заговорил.

— Вы меня спасли, Илья! Спасибо! Я подарю вам еще один комплект книг, — пообещал благодарный американец. — И вам тоже, — обрадовал этнограф Глазьева.

— Второй не надо, — ответил Илья Андреевич, — лучше отдайте деньги за первый. — Сорок рублей для Тоннера были крупной суммой, и он второй день сокрушался о потере. На том и порешили.

Этнографу в трофейной все обрадовались, а Суховская бросилась на шею. Увидев Ольгу Митрофановну, американец снова побледнел, а предложение возвратиться к ней решительно отверг, сославшись на слабость.

Помещица засобиралась домой в смешанных чувствах. Любимый выжил — это хорошо, но стал ее сторониться — это неожиданно и неприятно. Чем она виновата, что он по-человечески кушать не приучен? Оттого как глиста и выглядит!

Киросиров вспомнил, что Суховская, в отличие от него, проживала здесь еще до войны, и задал мучивший его вопрос:

— Ольга Митрофановна! А вы Катю Северскую помните?

— Помню, прелестная была девочка. Играть мы вместе не играли, я чуть постарше, но на всяких праздниках встречались.