Право – язык и масштаб свободы - Роман Ромашов

Цели, мотивы, установки людей не изменились за тысячелетия, гедонистический лозунг «хлеба и зрелищ» сегодня не менее актуален: человеку по-прежнему необходимо есть и пить, удовлетворять сексуальные стремления, пользоваться жилищами и транспортными средствами, оберегать детей и быть защищенным в старости. Каждый человек – гедонист по своей натуре, даже если он не осознает или не признает этого. Современное общество потребления возбуждает потребительские желания, навязывает увеличивающиеся и усложняющиеся блага, заманивая гипертрофированными образами роскошной жизни: дворцами, бриллиантами, мощными автомобилями, яхтами и т. д. В это же время для большей части населения земного шара невозможно не только получение рекламируемых предметов роскоши, но даже удовлетворение базовых потребностей в пище, одежде, жилье, лекарствах, образовании.

С одной стороны, обычные люди умирают от голода, холода, болезней, отсутствия лекарств. С другой стороны, специальные субъекты демонстрируют личные самолеты, усадьбы, яхты и т. п. Растущее в геометрической прогрессии социальное расслоение общества, исчезновение так называемых социальных лифтов способствует криминализации и анархизации молодежи. У пришедшего в этот дивный мир для радости и наслаждений молодого человека в какой-то момент может сложиться впечатление, что все блага уже захвачены группами политико-финансовых олигархов, а его будущая жизнь укладывается исключительно в схему рабовладельческих отношений. Феномен социальной справедливости не может найти своего реального воплощения для многих людей. Во всех вариантах правопорядков именно такой упрощенный взгляд на функционирование общества формирует социальную базу для рекрутирования в группы нарушителей закона и анархистов. Ошибки государственного управления и недостатки первичного образования катализируют недовольство субъекта имеющимся у него минимумом благ, формирует социальную базу преступности и анархизма.

Преступность становится своего рода вечным двигателем – частью жизненного механизма цивилизации, демонстрирующего человечеству грани дозволенного. Жернова правосудия перемалывают человеческие судьбы, но на смену ушедшим в тюрьму в строй встают очередные добровольцы. Человек становится биороботом конвейера преступности, занимает уготовленное место, быстро «прожигает» часть своей жизни, затем его заменяют другим элементом из «дышащей в затылок поросли». Преступников репродуцирует общество, нуждающееся в них, чтобы иметь перед собой образцы неповиновения. Миф о Робин Гуде, грабящем богатых и помогающем бедным, во все времена будет современным. Воровская идея вносит коррекцию в распределение благ, налогоплательщики платят деньги государству, часть бюджетных денег через коррупционные составляющие поступает на содержание преступных сообществ. «Как мы видим, речь действительно идет о замещении криминалом важнейших функций, подлежащих ведению государства и гражданского общества. Последствия такого замещения не просто тревожны, они ужасны»[271]. В бюджетах государств растут статьи расходов на борьбу с преступностью (включая борьбу с терроризмом, экстремизмом, внешними врагами) и содержание тюремной индустрии.

Защита жизней, здоровья и собственности граждан должны рассматриваться как обязанность со стороны государств, но XXI век предлагает другую парадигму: защити себя сам! Тенденция неоспорима – доверие населения к судам, административной и правоохранительной системе стремительно падает во всем мире. Государства больше не гарантируют гражданам безопасность. «В самом деле, государство, не способное защитить своих граждан от массового насилия со стороны бандитов и коррупционеров, этой неспособностью обрекает себя на деградацию»[272]. Критиками государственного принуждения выдвигается концепция ограничения роли государства, замены его насилия на разнообразные формы социального контроля. Между тем, ослабление государственного контроля никогда не приводило и не приведет к удовлетворению потребностей общества в необходимых ему благах, не уменьшит количество преступлений и не изменит человеческую сущность. Никто, кроме государства, не вправе и не в состоянии императивно воздействовать на преступность: использовать деньги общества, людей, оружие, определять виновных лиц, лишать их свободы и жизни. «Только государства и одни государства способны объединить и целесообразно разместить силы обеспечения порядка. Эти силы необходимы, чтобы обеспечить правление закона внутри страны и сохранить международный порядок»[273]. Нарастание противоречий на земном шаре уже отражается в усилении тоталитарных функций почти всех государств. XXI век может стать эпохой развития государственного (социального) рабовладения, хотя сегодня это может звучать непривычно на фоне рассуждений о развитии демократии.

Для многих преступление становится единственным способом снятия конфликта между целями, к которым общество побуждает своих членов (богатство, роскошь, известность), и отсутствием легальных возможностей достижения этих целей. В любом обществе существуют только формальное равенство возможностей, лишь усиливающее фактическое неравенство. В условиях конфликта между объявленными целями и средствами их достижения преступление оказывается внятным, действенным способом преодоления фактического неравенства. В мире, где уже все распределено на десятилетия вперед, где кнопка управления социальными лифтами находится у субъектов публичной власти, обычный человек выбирает путь нарушений закона, в том числе по причине предполагаемой (прокламируемой в его страте) невозможности добиться реализации своих социально-экономических целей в рамках законоодобряемой структуры средств. Переход на незаконные (но правовые с его точки зрения) методы добычи благ рассматривается им как обоснованная корректива социальной несправедливости, как мятеж против существующего нормопорядка, в рамках которого он не в состоянии получить для себя то (причитающееся), что ему обещает / навязывает насыщенное благами преступное общество.

Возникшая в середине XX в. школа социальной защиты признала понятие «опасного состояния» наряду с «привычными преступниками» и «аномальными преступниками»[274], выработала меры ресоциализации преступника. Согласно этому гуманистическому движению в уголовной политике средства борьбы с преступностью должны рассматриваться как инструменты защиты общества, а не наказания индивида. Уголовная политика на основе социальной защиты должна ориентироваться в большей степени на индивидуальное, чем на общее предупреждение преступности, большее значение следует уделять ресоциализации правонарушителя, нежели его изоляции от общества. Гуманизация уголовного законодательства предполагает восстановление у правонарушителя чувства уверенности в себе, осознание его включенности в социум. Что можно сделать для развития у человека ответственности перед окружающими его людьми, для корреляции его «личного правила» с общественными ценностями? Может быть, иначе подойти к осмыслению явления преступности и личности правонарушителя. Представители школы социальной защиты считают, что наказание как кара должно быть исключено из системы мер воздействия, так как перевоспитание и социализация правонарушителя более эффективны для защиты общества, чем кара и возмездие.

Человек является элементом социальной системы, ориентированной на жизнь в условиях противостояния добра и зла. Государство периода глобализации не может продемонстрировать обычному человеку примеры добра по отношению к нему. Субъекты публичной власти неспособны научить гражданина хорошему поведению, гражданское общество и оппозиция не в состоянии сформировать эффективную структуру. Теоретический оптимизм романтиков прошлого века опровергается фактами жизни, предлагающими пессимистические прогнозы: «… государство превратится из криминализированного в криминальное… граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и «недочеловеков», понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, «ходячие бифштексы» – большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать. По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к «лузерам», которых «должно резать или стричь». По другую сторону – ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям. Об этой диктатуре станут мечтать как о высшем благе»[275]. Удивительно, но эта и несколько предыдущих цитат принадлежат Председателю Конституционного суда Российской Федерации, профессору, доктору юридических наук, Заслуженному юристу Российской Федерации Валерию Дмитриевичу Зорькину.