«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

— Нет, лично я с ним незнаком. Разумеется, нет. Где же мне было с ним познакомиться?

Девитт разнял руки, — они перестали дрожать. Он так и думал, что Люмис — порядочный человек. Девитт терпеть не мог вести допросы. Он сделал знак Уиллоуби.

Уиллоуби понял, что от него требуется. Понял он и то, что выиграл дело, во всяком случае настолько, что ему самому поручается вести его дальше. На беду, он понятия не имел о том, какими сведениями располагают Люмис и Иетс. Он начал издалека:

— Скажите, капитан Люмис, вам, конечно, известно, что кое-кто в отделе связался с черным рынком?

Иетс ерзал на стуле. Да Уиллоуби просто подсказывает ему ответ!

Люмис отер пот с верхней губы. Может быть, он скрыл за этим жестом вздох облегчения.

— Я это прекратил, — сказал он уже с апломбом. — Чуть только узнал об этом, немедленно прекратил.

— А почему не доложили? — грозно спросил Уиллоуби.

— Донесение готово, лежит у меня в столе, сэр, — сказал Люмис, обращаясь к Девитту. — Задержка вышла из-за машинки. Я собирался подать его завтра.

Девитт увидел, что дело не подвигается, и жестом отстранил Уиллоуби.

— Капитан, известно вам, как можно найти Сурира?

— Нет, сэр… виноват! — Мысленно Люмис благословил тот час, когда распорядился отпустить Сурира.

Девитт помрачнел.

— Очень жаль! — У него шевельнулось подозрение. Как ни был дискредитирован Иетс, это не изгладило впечатления искренности, которое он произвел на полковника, когда явился к нему в бар со своим докладом. А Иетс сказал, что Сурира освободили по приказу Люмиса. — Ведь это вы распорядились выпустить Сурира из военной полиции? До того, как подали донесение. До того, как закончилось следствие. Вернее, до того, как оно началось!

На миг у Иетса забрезжила надежда.

Но тут снова вмешался Уиллоуби.

— Не кажется ли вам, что вы зря поторопились, капитан Люмис?

Словно озаренный свыше, Люмис ответил полковнику:

— Сэр, я вполне заслужил ваш выговор. Я действительно поторопился. — Он увидел, как лицо полковника прояснилось. Взглянув на Уиллоуби, он добавил: — Но разве Торп недостаточно наказан? Стоит ли мучить его дальше? Ведь он совсем рехнулся, больше уж не будет продавать казенное добро.

Иетс вскочил с места. — Торп не продавал казенного добра, капитан Люмис!

Люмис побелел.

— Лейтенант Иетс! — Рука Девитта тяжело опустилась на ручку кресла. — Один раз вы сегодня уже попали впросак! Будьте добры не вмешиваться!

— Видите ли, капитан, насчет того, что Торп, как вы утверждаете, торговал на черном рынке, имеются сомнения, — сказал Уиллоуби тихо, вкрадчиво. Только бы вытянуть из Люмиса какое-нибудь правдоподобное объяснение, почему он обвиняет Торпа! Опять нитка повисла в воздухе. Если Девитт ухватится за нее и потянет, весь грязный клубок еще может размотаться!

— У нас есть показания сержанта Дондоло, сэр! — Люмис решил защищаться. — Их подтверждают показания, которые этот француз, Сурир, дал в военной полиции. Я приложил их к докладу…

— Стойте! — перебил Девитт. — Иетс, вы же мне сказали, что француз признался, что покупал продукты у Дондоло!

— Совершенно верно, сэр!

Люмис тупо улыбнулся. Пропал! Каждое его слово пойдет ему во вред.

— Я не имел намерения… — начал он, но вспомнил, что уже говорил это, и умолк.

— Верно? — Уиллоуби пожал плечами. — Эти французы скажут вам все, что вы им велите. — Он повернулся к Люмису: — Вы допрашивали Дондоло?

— Строго допрашивал, сэр, — сокрушенно ответил Люмис.

— У вас есть основания не верить ему?

— Нет, сэр.

Уиллоуби не унимался.

— Но Торпа вы не выслушали, ведь так?

— Я не мог, сэр. Торп был не в таком состоянии, чтобы его допрашивать. Да и чего стоили бы показания человека, который через сутки угодил в желтый дом?

— Не смейте говорить «желтый дом»! — сказал Девитт.

— Виноват, сэр, в госпиталь. Я хочу сказать… мы не могли предать ненормального человека военному суду, так какой же смысл было держать Сурира?

Уиллоуби взглянул на полковника. Девитт, сердито сдвинув брови, опять разглядывал свои руки. Казалось, у него больше нет вопросов.

— Я предлагаю взять сержанта Дондоло из кухни, — сказал Уиллоуби. — Переведем его в гараж. Шоферы нам всегда нужны.

Девитт согласился.

— Кто бы ни воровал продукты, беречь их входило в обязанности Дондоло, — сказал он с сердцем.

Уиллоуби приказал Люмису:

— Вы этим займитесь, капитан!

— Слушаю, сэр! — ответил Люмис с восторгом. Полковник взглянул на Иетса. Подбородок у Иетса дрожал, уголки красивого нервного рта опустились. Девитту стало жаль его, ведь Иетс, как-никак, действовал из лучших побуждений.

— Что, лейтенант, — сказал он, — выходит, вы шли по ложному следу. Но это ничего. Мы выяснили много интересного.

Девитт желал ему добра; но Иетс только острее ощутил свое поражение.

— Да, сэр, — сказал он машинально.

— А что касается князя и эсэсовского полковника, — продолжал Девитт, — я попрошу вас, лейтенант Иетс, составить донесение в разведотдел штаба. И попрошу вас, Уиллоуби, и вас, Иетс, собрать еще данных по этому делу. Мы скоро передвинемся ближе к фронту, и устроить поездку в Лотарингию будет нетрудно. И пожалуйста, имейте в виду, господа, что я ничего не забываю, и не люблю, чтобы действовали за моей спиной. Шея у меня плохо вертится — ничего не поделаешь, возраст! — но иногда я все же оглядываюсь.

Иетс вспомнил Торпа, заживо гниющего в своей одиночке. Вспомнил Толачьяна с пятнами крови на седых волосах. Вспомнил Терезу, чьи слова побудили его к действию; и Рут, которая всегда требовала, чтобы он воевал за дело, которое ему казалось безнадежным.

Так вот кем он стал, — борцом за безнадежное дело; и роль его в этой борьбе отнюдь не героическая.

10

Итак, все было кончено. Славный поход, предпринятый Иетсом против тех, кого он мысленно окрестил «концерн», завершился полным разгромом. Только доброта Девитта помогла ему сохранить подобие престижа.

Он позвонил капитану Филипзону и узнал, что Торпу стало хуже. Филипзон сказал без обиняков — весьма сомнительно, чтобы Торпа когда-нибудь можно было выписать из больницы; во всяком случае, новейшие достижения психиатрии удобнее будет применить в Штатах; как только Торп будет в состоянии перенести переезд, Филипзон назначит его к отправке в Америку. Да, он советует сообщить родителям всю правду.

— Я напишу им письмо, — сказал Иетс.

— Почему не предоставить это его непосредственному начальству? — предложил Филипзон.

— Нет, — сказал Иетс, — я сам напишу.

Это все, что он может сделать для Торпа; это его долг, а не Люмиса, и не Уиллоуби; это все равно, что спустить флаг в знак капитуляции. Уклониться от этого нельзя.

Иетс принял поражение и стал искать причину его в самом себе. Как и с письмом к родителям Торпа, он не выбрал единственного легкого пути; он не свалил всю вину на «концерн»: они только защищались, это их право.

Однако и за собой он не чувствовал особой вины; было то же, что и всегда: бездействие, наперекор рассудку и совести; благодушие, лень, забота о собственном спокойствии, «мое дело — сторона». Затем, как это ни было тяжко, Иетс сделал следующий шаг. Он спросил себя: «Почему? Почему я такой?»

Может, это влияние армии? Привычка ничего не делать без приказа, которую упорно культивирует вся пирамидальная система военной иерархии? Давно ли он в армии? Два года… нет, два с половиной, скоро три; тут и времени счет потеряешь. И этого довольно, чтобы в корне изменить человека? Усилить некоторые черты его характера — да, но не изменить его по существу. Другие остались же самими собой. Бинг, например, написал листовку Четвертого июля, по существу, ослушавшись приказа. И не прояви Бинг инициативы, не последуй он голосу совести, листовка не была бы написана и послана, какой бы нажим ни оказал Фарриш. Значит, и в армии человек может остаться честным, не идти на компромисс. Чем-то приходится рисковать; Торп, по-своему, тоже рискнул, опрометчиво и без оглядки, и кончил очень плохо. У Торпа с самого начала не было почвы под ногами, но все-таки он рискнул.

Чтобы добраться до корня, нужно заглянуть дальше в прошлое, решил Иетс. Что было до того, как армия поглотила его и стала обтесывать по-своему? Был Колтер-колледж. Красно-белые кирпичные здания, разделенные газонами; вязы, клены, каштаны. Тенистые асфальтовые дорожки от учебных корпусов к библиотеке. Тихое, надежное убежище, долгие годы, отмеченные лишь такими волнующими событиями, как выпускные экзамены, футбольные матчи, да изредка — чинные похороны какого-нибудь дряхлого, дожившего свой век профессора.

Когда Иетс, расставшись с городом, переехал в колледж, он испытал чувство глубокого удовлетворения. И чувство это возникало с необычайной остротой всякий раз, как он возвращался из города, куда наезжал все реже и реже. За то, чтобы добиться такой жизни и сохранить ее, стоило заплатить любую цену. Его женитьба тоже была в какой-то степени связана с мечтами о спокойном существовании (молодому, красивому преподавателю лучше быть женатым), и он выбрал Рут — самую миловидную и развитую, хотя отнюдь не самую богатую из своих студенток.