Высшая ценность - Александр Лоскутов

Три девятки. Девятьсот девяносто девять. Цифра, перевернув которую, можно получить сатанинские шестьсот шестьдесят шесть. Меня всегда интересовало, почему инквизиторы выбрали для себя столь двусмысленный телефонный номер.

Три девятки…

Свет и тьма. Что мне делать?

Рифленая рукоять пистолета холодным металлом ткнулась в ладонь. И я шагнул вперед.

— Дежурный инквизитор слушает. Говорите.

Уверен, этого он от меня не ожидал. Даже сейчас, когда, по его мнению, я стал подлинным воплощением тьмы, не ожидал. Только не от меня. И только не этого…

Коротко, практически без замаха, я ударил шефа ребром ладони по шее. А когда он, захрипев, согнулся, добавил рукоятью пистолета в висок. Подхватил внезапно обмякшее тело. Прислушался, машинально нащупывая пульс.

Шеф дышал. Тяжело, хрипло, надрывно, но дышал. По виску, пятная коротко подстриженные волосы, медленно расплывалось темное пятно. Пульс наличествовал, ровный, хотя и редкий… Хорошо. Убивать его я не хотел. Дмитрий Анатольевич Темников был все-таки моим учителем.

И до недавнего времени — другом.

Расколотая телефонная трубка, не издавая ни звука, лежала на полу.

Кое-как уложив шефа на диван, я поспешно натянул куртку. Не свою — в мою был завернут меч — шефа. Погасив ночник, выглянул в окно. Пока вроде бы все было спокойно.

На часах — половина третьего. Времени еще полно. Я даже не знаю, куда его еще потратить. Бродить ночью по городским улицам — глупо. Спрятаться, вернуться обратно в ставшие мне временным пристанищем трущобы — тоже не самое лучшее решение.

Я взглянул на бессильно откинувшего голову шефа. В тусклом свете выбравшейся наконец из-за туч луны и по мере сил помогавших ей уличных фонарей запекшаяся на его виске кровь казалась черной. Грудь размеренно поднималась, и я слышал тихий свист его дыхания.

— Вы не правы шеф, — негромко сказал я. — Все-таки вы не правы. Будь я и в самом деле темным, то не стал бы рисковать. Я бы вас убил. А потом, лежа на диване, спокойно дождался рассвета, попивая ваш же чаёк… Я не с тьмой.

«Но и не со светом, — безмолвно возразил шеф, — потому что, будь ты со светом, ты бы не влип в эту дурную ситуацию».

И я не нашел, чем ему возразить.

Шеф был прав.

Тогда кто же я? Почему я?

Зачем я?

На ощупь отомкнув многочисленные запоры, я беззвучной тенью выскользнул из квартиры. И вздрогнул, услышав раскатистый щелчок запирающегося замка. Вообще-то дверь можно было не запирать, а просто прикрыть, но сейчас не то время, чтобы спать с открытыми дверями… Да и когда оно было, «то» время?

Разве что только в саду эдемском. Но тогда человечество просто не успело еще изобрести замки.

Ночь всегда сменяется утром, а утро — днем. Этот порядок установлен Господом еще до появления человека и наверняка сохранится после его уничтожения. Ночь — утро — день — вечер. И опять ночь. Так было всегда. Так будет всегда. Никаких исключений.

Во всяком случае, сегодня их точно не ожидалось.

Ночь — утро — день… Два часа дня.

В два часа дня я неторопливо шел по городской улице, позволяя текущему по тротуару реденькому людскому потоку нести себя, куда ему вздумается. Бродил я так уже довольно долго — чуть ли не с самого утра. Понимал ведь, что меня ищут, что очнувшийся шеф уже позвонил-таки по трем девяткам и, посадив на мой хвост инквизиторов, наверняка поднимает сейчас на ноги Управление. Понимал, что, шляясь здесь и бестолково любуясь прекрасно знакомой мне архитектурой, совершаю форменную глупость. Но все равно ходил.

Почему бы и нет, если уж мне так хочется попасть в подвалы инквизиторов? В конце концов, каждый сходит с ума по-своему.

Вот я, наверное, уже сошел…

Дом. Красивый, ухоженный… четыре да пять… девятиэтажный. Притулившаяся сбоку церковь, одна из многих десятков, украшающих наш город. Еще один дом напротив. Тоже красивый, с лепниной. Спрятавшееся за стеклянными окнами-витринами кафе. То самое судьбоносное кафе, в котором я в прошлый раз говорил с Еременко, прежде чем с головой нырнуть в омут неповиновения и ереси.

Может быть, стоит зайти? Просто зайти, и все.

Я вздохнул. Перешел улицу. Толкнул слабо скрипнувшую дверь… и, первым делом окинув взглядом помещение, вздрогнул.

За моим любимым угловым столиком, укрывшись от посторонних глаз туманным веером спокойствия и внешнего безразличия, сидела женщина. Сидела и, чуть прищурившись, смотрела, на меня. А за ее спиной мраморно-белыми статуями застыли две человеческие фигуры с вышитыми на рясах крестами: золотистым и черным. Неподкупные телохранители, верные стражи, цепные псы, оберегающие свою хозяйку от всех и всяческих неприятностей… Хотя на самом деле я не думаю, что конкретно эта женщина нуждалась в охране.

Тонкая сухонькая ручка поднялась и ласково поманила меня. И, будучи не в силах противиться, на деревянных негнущихся ногах я шагнул к столику.

— Я знала, что ты придешь, — негромко сказала женщина. И, указывая на стоящий напротив стул, все так же тихо добавила. — Садись.

Я медленно кивнул, послушно пододвинул стул и сел. А потом поднял голову и, постаравшись не вздрогнуть, встретился глазами с всепонимающе-спокойным взглядом Матери Ефросиний.

Говорят, глаза — зеркало души. Так говорят, и я в это верю… Только в чью душу я сейчас смотрел, видя там бесконечно холодные и острые кристаллики льда? В душу простой смертной женщины Матери Ефросиний или через нее в душу самого Бога?

А еще, я очень хотел бы знать, что видит в моих глазах она.

— В тебе поднимает голову тьма. — Мать Евфросиния едва заметно покачала головой. Маленькая седовласая женщина, преисполненная холодным заревом не принадлежащей этому миру силы. — Ты не хочешь этому верить, ты не можешь это принять, но тем не менее твой путь фактически уже предопределен. И он не ведет к свету… Я вижу, что сейчас ты вряд ли способен воспринять мои слова. Но я все равно буду говорить, обращаясь к той крупице божественного света, которая, я надеюсь, все еще теплится в глубине твоей души.

— Да, — я сдержано кивнул. — Теплится. В моей душе теплится. А вот в душах Темки Петухова, Сереги Лучкина, Егора Калицкого, Эдгара Рязанова и еще многих-многих моих коллег — уже нет. Да и сами-то души их теперь никто не ведает где-то ли у Господа в раю, то ли у Дьявола на зубах… Так что вы хотите сказать мне, святая мать? Зачем вы меня ждали?.. А ведь вы ждали, не так ли?

— Ждала, — спокойно подтвердила Мать Евфросиния, ничуть не впечатлившись прозвучавшим в моих словах вызовом.

— Зачем? Чтобы подготовить засаду, задержать, бросить в подвал?

Я понимал, что если бы засада в самом деле была, то меня давно уже повязали. И вряд ли сопровождающие святую церковники пялились на меня столь удивленно.