Мы наш, мы новый... - Константин Калбанов

Ким понял, что на этот раз обойтись простыми тумаками не получится, а если так, то и изображать из себя увальня в дальнейшем нет никакого смысла. Главное чтобы они все слезли с коней. Напрасные тревоги. Как видно фигура сильного молодого человека проступала даже несмотря на развивающиеся свободные лохмотья. Все трое японских солдат спешились и быстро обступили корейца. Все, дальше тянуть нельзя, инициатива должна исходить именно от него, это непреложный закон противостояния одиночки группе.

Никаких столь любимых в восточных единоборствах стоек, перетекающих поз, выверенных, четких, красивых и завораживающих движений, походящих на странный притягивающий взор танец. Ничего близкого. Только смертоносная эффективность, скупые резкие движения, ничего лишнего, каждый удар направлен если не на мгновенную смерть, то как минимум на увечье, чтобы вывести противника из боя хотя бы кратковременно, добить можно и позже.

Рука корейца словно атакующая кобра метнулась навстречу самому опасному из тройки. Почему он самый опасный? А на войне просто так за красивые глазки капралами не становятся, это по меньшей мере невыгодно офицерам, которые за своих капралов и сержантов, держатся как за самое драгоценное имущество. Удар костяшками согнутых пальцев пришелся именно туда, куда и целил Ким, сдерживать его он не пытался, а потому в том что у повалившегося на землю и хрипящего начальника патруля перебита трахея даже не сомневался.

Он стремительно шагнул вперед, переступая через повалившегося противника, двое других только-только сообразили, что произошло нечто такое, чего они собственно не ожидали. Один из солдат потянул из ножен меч, второй бросился на врага намереваясь достать его ногой. Ким присел под удар, слегка подавшись вперед и нанес сокрушительный удар кулаком в пах. Да-а, как видно японскому парню такое обхождение не понравилось, потому как его крик практически тут же перешел в тонкое сипение и хрип, а сам нападающий сжался от скрючившей его боли, сотрясаясь всем телом.

Еще не успев полностью подняться, Ким уже был вынужден уклоняться от третьего, решившего достать его мечом. Ему едва удалось уйти в сторону, клинок просвистел буквально у самого уха и даже слегка рассек плечо, но вот большего добиться японец не смог, так как продолжая движение кореец с разворота нанес удар ногой в основание шеи противника, от чего его буквально снесло и опрокинуло на землю. Добить буквально обездвиженных противников дело нескольких секунд, а потом уходить. Раствориться как можно быстрее, хватит на сегодня испытывать судьбу.

— Опять пошли.

Солдат по всему видно не первогодок, не будь войны, так наверное уже дома был бы, вспахивая родимый клин, внимательно вглядывается в поле перед траншеями. Из-за висящей сплошной пеленой пыли и все время вздымающихся султанов разрывов видно плохо, но рассмотреть происходящее впереди все же можно. От проволочного заграждения уже ничего не осталось, частью порвано взрывами снарядов, частью перерублено солдатами в прежних попытках атаковать зарывшихся глубоко в землю русских. Тела многих храбрецов сейчас лежат там, обозначая некую линию, оставшуюся для неприятеля непреодолимой.

Поле перед позициями усеяно трупами и ранеными, настолько густо, что наступающим приходится ступать по телам своих товарищей в буквальном смысле. Цепи наступают все так же густо, потери ничему не учат этих самураев. В первых рядах почти сплошной стеной идут солдаты, несущие тяжелые стальные щиты, к этим щитоносцам стараются жаться остальные, так как эта нехитрая конструкция гарантирует защиту хотя бы от пулеметов и винтовок. Если случится шрапнель или осколки снарядов, тоже вполне себе защищают, вот только если разрыв будет впереди и как минимум в нескольких метрах, а так, снесет взрывной волной и никакие осколки не нужны.

Словно в подтверждение мыслей солдата, перед самыми рядами наступающих и в их порядках начинают рваться мины, как видно наблюдатели минометчиков даром времени не теряют, вскоре в дело вступают и артиллеристы. Полевые пушки за сегодняшний день намолотили ничуть не меньше минометов и стрельба у них очень даже слаженная, а потом умудряются обстреливать врага даже когда ему остается до позиций по сотне шагов. Всякий раз русские стрелки со страхом взирали на работу пушкарей, каждое мгновение ожидая, что вот-вот снаряд упадет в их ряды. Но нет. Ни одного подобного случая пока не было. Но до чего же боязно, когда разрывы все приближаются и приближаются.

— Сашко, давай в блиндаж за нашими, неча там отсиживаться.

— Ага, понял, — задорно улыбнувшись с горящими глазами на запыленном с грязными разводами лице, парнишка тут же юркнул в ход сообщения.

Но вскоре он вернулся и от былого задора не осталось и следа. Лицо бледное, губа трясется, глаза навыкате. Видно, что силится что-то сказать, но слова застревают в горле и дышит с трудом, с непередаваемым хрипом.

— Ты чего Сашко? Ранило, — ветеран озабочено осматривает молодого, но на грязной одежде нет никаких разводов крови. Стало быть, цел.

— Там… Там…

— Да говори ты, итить твою.

— Там всех наших… Там блиндаж…

— Быть того не может. Как же так-то. Ведь сказывали, что японцу нипочем не поломать блиндажи. А точно все мертвые-то?

— Там все лежат, кровищи столько, а еще крики… Я испугался и сюда.

— А ну пошли.

Картина представшая никак не радовала. Все верно, перекрытие блиндажа не выдержало, вот только не весь взвод погиб, это парнишке со страху показалось. Но погибших было и впрямь много, а еще больше побитых. А вот и унтер. Жив, только повязку на голову накладывают.

— Савватеич, японцы поперли.

— У, твари, неймется им, — страдальчески поморщился старый унтер. — Сашко, чего губой трясешь, разыщи его благородие и доложи, что от третьего взвода и половины не осталось, да санитаров сюда направь. Все ли понял?

— Так точно!

— И чего тогда стоишь? Бегом! Братцы, все кто может держать оружие, давайте на передок, некогда раненых собирать. Вяткин, возьми пулемет, Петюня, к нему вторым номером. Шевелись братцы, — тут взгляд старого унтера задержался на одном из раненых, беспомощно взирающего на своего начальника. От этого в сердце старого вояки закралось сомнение, а прав ли он, что оставляет без помощи своих товарищей. Видно это отразилось на его лице, так как понявший все верно солдат превозмогая боль ободряюще улыбнулся и прохрипел.

— Все верно Савватеич… Иначе никак… Идите… Мы тут… Сами… Идите.

— Вы это… Держитесь тут. Чего замерли! Давайте братцы! Пошли! Не допустим сюда японца, тем парней и спасем.

Около полутора десятка солдат бросив последний взгляд на тех, кто оставался без помощи сжав до боли зубы последовали за унтером. Раненых надо бы обиходить, не то и те кто может выжить, Богу душу отдадут, а кто будет японца держать? А тот уже осатанел и немудрено, столько-то боевых товарищей потерять.

— Ваше превосходительство, наши передовые цепи в центре смогли ворваться во вражеские окопы!

— Я вижу, — перекатывая желваки бросил Кодама, который устроил свой НП на Наньшанских высотах, в центре позиций.

Его взгляд прикован к окопам русских, где сейчас постепенно расползаются, заполняя траншеи японские солдаты. Дело уже к вечеру, но видно все еще хорошо. Он видит как русские значительно уступая японцам продолжают сражаться и там где еще есть защитники, они сдерживают наступающих. В одном месте получился затор, так как там оказался пулеметчик, который напрочь закупорил проход. Но разъяренные солдаты выскакивают из траншеи и бегут поверху, пулеметчик замечает опасность и открывает по ним огонь. Как видно хороший стрелок, так как минимум десяток падают сраженные им, остальные залегают и начинают по нему стрелять из винтовок. Пока стрелок отвлекся другие продвигаются по траншее, вскоре все же его пулемет замолкает.

Кодама скользит взглядом дальше. Оптика приближает хорошо, а потому ему видно все практически в деталях. Вон солдат, судя по всему еще совсем молодой, поднимает руки, но японские стрелки словно не замечают этого, валят русского на землю и штыки впиваются в незащищенное тело. Еще перед началом войны было решено, что война будет протекать по всем европейским канонам, согласно Женевской конвенции, Японии было необходимо, чтобы ее признали страны-лидеры, не только признали, но и приняли в свое общество. В последнее время пленных практически не было, рассвирепевшие солдаты попросту добивали раненых прямо на поле боя и это наблюдалось не только здесь и сейчас, это было и при Вафангоу и при Инкоу. Осуждал ли Кодама их за это? Нет.

Как можно осуждать солдат, которые по большому счету бьются не за Императора, не за Родину, а за своих же боевых товарищей. Им не оставалось ничего другого как биться, чтобы выжить и помочь сделать это другим, таким же бедолагам, которым не повезло оказаться на войне. Это там, в метрополии, люди в военной форме гордо пыжились и рассуждали о долге и чести, здесь на полях сражения от этой напыщенности не оставалось и следа, здесь они сражались за себя, за то, чтобы иметь шанс вернуться домой и обнять своих родных. В конце концов, нет смысла обряжать волка в овечью шкуру, потому что натура все едино возьмет свое.