Тау - Лана Тихомирова

В следующую секунду мне стало ТАК плохо, как никогда еще не было. Я не могла понять: это боль душевная или физическая, стало дурно до потери сознания. Я попыталась встать, налить себе воды, но упала. Мне казалось, что я ползу. Не знаю, что было на самом деле, но корежило меня вполне серьезно. Когда в больнице у меня было время, я читала брошюры про наркоманов, чтобы не потерять хватку, редактировала их в зависимоти от жанра. У меня были брошуюры про наркоманов в стиле любовного романа, фантастики, фэнтези, бытового романа, постмодернистские, классические, детективные, в общем на любой вкус. Я много читала о ломке, и вот это состояние было очень похоже на то, что описывали в брошюрах. Только червей под кожей мне не доводилось ощущать (а все волшебные таблетки моего психиатора, их я принимала систематически, почти как херес). Проклинать себя мне было ни к чему, я только мысленно досадовала на то, что имею крепкую нервную систему, не склонную к обморокам. Что-то, а этот женский друг был как нельзя кстати. Сколько я так провалялась я не знаю, какой тут может быть счет времени?! Но нервная моя система надо мною сжалилась и вырубила сознание, чтобы его не слишком перегружать неприятным.

Глава 2. Безумие, здрассти!

Я плыла по мутной реке. Ее нельзя было назвать рекой боли, потому что болело где-то слева и не у меня. Боль была скорее звуком (света тут не было), чем физическим ощущением и воспринимала я ее, что подозрительно не ушами, а кожей. Это было что-то вроде раздражающего зуда или неприятной вибрации. Было до одури неприятно и хотелось курить. Я осознавала, что являюсь частью чего-то большого, даже нет, огромного. Точнее безразмерного, то есть настолько большого, что мерить его бесполезно.

— Ну, и что? — спросил меня чей-то голос, очень похожий на женский.

— А что? — спросила я, скорее подумав, чем сказав. У меня как-то дифицитно было с органами артикуляции.

— Не вежливо отвечать вопросом на вопрос.

— Не вежливо спрашивать так, что собеседник не понимает о чем речь, и потом: вы не поздоровались и не представились! — обиделась я.

— Хорошо, начнем с начала. Здравствуйте, Я — наша Вселенная, как вы себя чувствуете? Так лучше?

— Мрак! — честно ответила я, — Как ты можешь говорить?

— У себя дома могу позволить все, что угодно!

— Но я сейчас у себя дома! — пыталась протестовать я.

— Ты сейчас у меня дома. Все, кто падает в обморок попадают ко мне домой, — пояснила Вселенная.

— Так что ты хотела узнать? — спросила я.

— Я хотела узнать зачем ты сходишь с ума?

— Вот те раз! — удивилась я.

— Вот те два! — я ощутила тошнотворный поворот со спины на живот.

— Нет, это не смешно! — протестовала я, — Человек не может знать зачем он сходит с ума, он просто с него сходит и все!

— Может и знает, и вообще. У тебя очень ответственная миссия. Сумасшедший Демиург — это нонсанс. Ты не имеешь права на сумасшествие!

— Чего?!

— Что ты такая тупая! — разворчалась Вселенная, — Ты прокляла Комрада, на нем, можно сказать, мир держался, он умер. А теперь Тау настолько плохо, что у тебя два выхода: либо добить доходягу, либо спасти. Советую второй вариант.

— Почему? — весть о смерти Комрада совсем на мне не отразилась: ну, умер и умер, с кем не бывает.

— Погибнет Тау — умрешь сама! — улыбнулась Вселенная. Улыбки я не видела, но было и без того жутковато.

— Значит, я схожу с ума потому что Тау плохо?

— По мне они там все психи конченные, но, по сути, ты права. Точнее, ты сходишь с ума, чтобы Тау было плохо. Демиург создавший мир, все равно, что беременная самка, которой не суждено разродиться: плохо тебе — еще хуже миру, плохо миру — и тебе хуже.

Они там теорию создали, мол Вселенная может перенаселиться и убивать миры. Я-то могу, но убиваю тех, кто отжил, а Тау мир молодой, зачем ему умирать?! Молодым умирать конечно выгодно, но не весело. И раз уж ты ко мне попала, я тебя прошу спаси Тау.

— Тебе от этого какая выгода? — удивилась я.

— Вот чудная, — Вселенная усмехнулась, — тебе никогда не приходилось жить с дыркой в теле?!

— Нет!

— Вот поэтому тебе и не понять почему!

— Понятно.

— Ни черта тебе не понятно, не прикидывайся.

— А как мне спасти Тау? — спросила я.

— Ну, это твой мир, тебе виднее, как его спасать. Но я могу дать тебе направляющий пинок.

— Дай, пожалуйста, — как-то само вырвалось.

Пинок Вслеленной похож… на полет в космос без скафандра, корабля и проч., на сверхзвуковой скорости. Ты летишь куда-то вверх в пустоту. Воздух, как нождачка — дышать ты не можешь. Кожу с тебя содрало еще на первой сотне метров. В общем сказка!

Страшная такая сказка для начинающих психов. Во время полета приходили глупые мысли, что-то вроде: "Вот и скраб для лица больше не нужен, все лишняя экономия".

При таком кошмарном полете, все же как-то задумываешься: каким же тогда должно быть приземление? И оно наступило: я перышком приземлилась, и тут же перестала что-либо соображать, воспринимать и чувствовать, меня словно выключили из розетки.

Глава 3. Пропажа

Тамареск Патанда проснулся утром восьмого Таукина в собственной квартире в Пратке на площади Йодрика Скрипки. Точнее Тамареск думал так, пока не выглянул из окна.

Напротив его окна всегда висела медная начищенная до блеска табличка о том, что где-то вот тут на углу ударился головой Йодрик Скрипка и сочинил свою скандальную песню.

Тамареск, потягиваясь и почесываясь, выглянул в окно, чтобы как всегда взгляд его упал на набившую оскомину табличку. Взгляд его упал, и вдруг бешенно заметался: таблички не было и в помине. Тамареска дернуло. А где табличка? А какая это вообще площадь? И, кажется, здесь еще должен быть фонтан, который изображал какого-то человека. Тамареск старался припомнить имя, но никак не мог этого сделать. Что-то очень важное забылось, стерлось, исчезло из его памяти.

Господин Патанда, уже крупный библиотекарь, издатель и книгочей (он сильно поднялся за год с лишним) оделся в то, что было почище и занимало верхние слои на полу, спустился вниз на площадь. Когда он вышел из дома, то вокруг фонтана (который почему-то начал растворяться) уже собрались люди, и люди эти гадали: а что же за фонтан тут стоит и в честь кого?

Многие уже сделали вывод, что мэр Пратки настолько обнаглел, что ставит фонтаны первому встречному. Тамареск молчал, слушал и разглядывал фонтан: лицо человека ему были определенно знакомо, но вспомнить его он не мог.

— Простите, а, вы не подскажете, в честь кого назвали эту площадь? — спросил Тамареск у какого-то человека.