Речи любовные - Алиса Ферней

Полина сидела на заднем сиденье автомобиля в растрепанных чувствах. Шофер украдкой наблюдал за ней и полнился восхищением: что за чудо эта женщина! К тому же влюблена. Это прямо-таки бросалось в глаза. Он не был слепым, и от него не укрылось, в каком экзальтированном состоянии пребывала его пассажирка. Надо было видеть, как она таяла перед тем мужчиной. Любовники, тут и говорить нечего! Он посмеялся про себя: «Разве ж на мужа так смотрят?» Он был женат двенадцать лет и знал толк в этих делах. Никогда ни одна женщина не вручала себя ему вот так беззаветно, как эта. Со сверкающими от чувственности глазами. Правда, она погрустнела, оставшись одна. Он чувствовал, что она вся дрожит от внутреннего волнения.

От улыбок, притворства, недосказанного она совсем потеряла голову и пребывала в состоянии некоего ошаления. К тому же закручинилась от одиночества.

— Куда прикажете вас везти? — спросил шофер у красавицы с опрокинутым лицом.

— Мы почти приехали, — с трудом выдавила она из себя, повернувшись к нему спиной и глядя в заднее окно на уменьшающийся силуэт. Это не совсем обычная вещь: издали смотреть на кого-то, кто тебя не видит, и измерять чувство, которое он внушает. Она отчетливо поняла, что любит. Одновременно с этим ее охватило предощущение несчастья огромной силы. Она только сейчас сумела отдать себе отчет, какое место отведено отныне этому человеку в ее жизни. И заранее знала, что ей предстоит выстрадать: его отсутствие, редкие встречи… Потому как им никогда не быть мужем и женой.

Она вспомнила, что весь вечер кокетничала, и пришла в отчаяние. Несомненная подлинность чувства не согласовывалась с тем, что сопровождало его зарождение. «Я вела себя как последняя дура!» Теперь ее это огорчало, поскольку отягощало отношения тем, в чем не было никакой нужды. Роль женщины, за которой ухаживают, записанную за ней испокон веков, пришлось сыграть и ей. Нужно было сознаться самой себе: она не сопротивлялась этой роли, ей доставляло удовольствие разжигать в нем огонь… «Ну и спектакль я устроила на потеху зрителям», — в который раз говорила она себе. Сколько раз она сама потешалась над парочками, увлеченными галантной игрой. Она встретилась с взглядом шофера в зеркальце. «Ну ясно, какими глазами он на меня смотрит: куртизанка». Угадать его мысли о ней не составляло никакого труда. Не успел увидеть ее, как тут же навязал ей роль! Какой ужас, что ее приравнивают к самой распространенной породе женщин! «Чтобы не подпасть под власть стереотипов, нужно знать подноготную любовных историй», — подумала она. Ей необходимо было верить в некую роковую неумолимость, столкнувшую ее с Жилем на жизненном пути. Без предопределенности банальность побуждений — и его, и ее — выглядела непоправимо пошлой. Ей пришло в голову, что лишь непорочность этой почти напрасной любви могла бы придать ей достоинство. Была ли необходима эта напрасность чувства, чтобы оно возвысилось до прекрасного? Да. А еще была необходима вечность.

Этим вечером открывалась новая длинная страница ее жизни. Ей хотелось верить в это. Неплохо было бы, чтобы и герой ее романа разделял с ней эту надежду. Он бы не удивился, спроси она об этом. Женщины думают о вечности дара, когда мужчины еще только завоевывают его. Интрижка, к примеру, принуждает охотника к большей лжи, чем согласную уступить жертву: он вынужден обещать будущее, чтобы не упустить настоящего. Но ее героя не было рядом с нею, и некого было расспросить. Да она бы и не решилась. Она была вся в огне: горели щеки, от вихря образов горела голова, от необычного возбуждения горело тело. И все это происходило в ней, замужней беременной женщине, из-за чужого мужчины! Она думала о чем угодно, только не о своей беременности. Ужин с ним заслонил все остальное. Иные воспоминания были что угольки: миг, когда она отняла свои руки и ни с того ни с сего перепугалась, последовавшее стеснение и произнесенные вслед за этим слова — такие бессвязные, отчаянные, и конечный крутой поворот, согласие всего ее существа с произошедшим. «Что, в сущности, произошло? Я потеряла голову. Этот вечер закончился. Нашим речам уж не продлиться. С этим трудно смириться. Какое отчаяние охватывает при мысли, что приходится расставаться с баснословным общением! Словно возвращаются серые будни!» Это не укладывается в голове. Серые будни! Значит, вся ее жизнь была тусклой и монотонной? Быстрота, с которой она привязалась к нему, ярко выраженная надобность в нем показались ей признаками его избранности. В ее жизни появился любовник. Она уже задумалась, когда и как снова увидится с ним. И успокоилась, когда они решили отправиться в клуб. Она увидит его там, услышит его голос, почувствует на себе его взгляды, его тягу к ней, свою исключительность.

Шлейф магнетической встречи тянулся за Полиной Арну, поднимающейся по лестнице клуба. На первом этаже свет уже был погашен: зал для игры в пинг-понг, детская комната, гардероб — все было погружено в темноту. Полина думала о том, что ее ждет наверху, где она встретится и с мужем, и с новым знакомым. Как сочетать эти несовместимые вещи? Она испугалась, что выдаст себя, и заранее стала краснеть. Неужели ее намерения уже написаны на ней, даже если еще ничего не произошло? Ее надежды, ее ощущения… Неужели у нее не зародилось ни малейшего сомнения в том, что она затевала, соглашаясь на этот ужин? Само ее стеснение уже было ответом. Она соблазнила мужчину и сама в него влюбилась. Окрыленная этим открытием, она изменилась: ей все стало нипочем, как бывает влюбленной женщине. У нее будет два любящих ее мужчины. Надо бы радоваться. Она перестала видеть нечто неподобающее в этой ситуации, поскольку в ту минуту ясно осознала: она способна любить двоих, ничего не отнимая ни у одного из них. Ее отношение к мужу ничуть не изменилось: она была в этом твердо убеждена, хотя и дивилась этому. Никаких сомнений: муж был любим. Она не стала меньше ценить его, как не стала думать, что он усложняет ее жизнь или утяжеляет ее. Вовсе нет. Он не представлялся неким надсмотрщиком: ведь она имела все, что хотела. «Я одержала победу», — пронеслось у нее в голове. Она стала выше правил, выше всех тех, кто держался традиционных отношений, эксклюзивности своего единственного партнера. И не испытывала угрызений совести. Ревность, скуку, мрак гнала она прочь. А призывала солнечный свет. Эта вереница мыслей, от которых на душе становилось легче, не покидала ее. Она поднималась по ступеням лестницы. Заслыша женские голоса, она различила резкий смех Марии и напевный голос Луизы. О чем они говорят? Испытывая искушение послушать тайком, она замерла на ступенях. Громче всех смеялся Том. Значит, и мужчины там же, матч окончился. Неужто так поздно? Она бросила взгляд на часы. Двадцать минут первого. Затянулся ее ужин, ничего не скажешь. Марк стоял в одиночестве, спиной к ней. Сердце ее забилось. Она попыталась представить себе свой внешний вид. Не похожа ли она на сомнамбулу, двигающуюся автоматически, с написанной на лице тайной? Не кричала ли ее внешность о том, что она влюблена? Она вспомнила слова Жиля: никто ничего не знает, и переиначила их на свой лад — глаза ничего не видят. Приготовилась лгать, выдумав историю про ужин с коллегами: якобы один иллюстрированный журнал хочет купить ее рисунок. Это ей по силам. Если же ни о чем не спросят, то она ничего и не скажет, ни словечка, ни правдивого, ни лживого.