Имперская гвардия: Омнибус - Стив Лайонс

Его улыбка возвращается, когда он машет Полковнику, и тот поднимает два свитка со стола у стены комнаты. Прощения. Я узнаю их.

— Поистине вы заработали искупление перед очами Императора, — говорит нам Ориель, и его улыбка превращается в настоящую ухмылку, — поистине вы заработали право снова жить свободными слугами Императора. Вчера вы ликвидировали не чужака. Вы завоевали планету!

Я отстранено смотрю, как Полковник вручает пергаменты, дарующие Тане и Тросту прощение всех преступлений. Их осталось только двое из восьми выбранных мной полгода назад. Только двое выживших. Улыбаюсь сам себе, радуясь, что сдержал обещание данное Тане — сохранить ей жизнь. Я надеюсь, что она насладится следующим восходом солнца.

Затем приходит мрачная мысль. Все снова закончилось. Я снова отправлюсь в тюрьму. Никакого прощения бедному, старому Кейджу, номер 14-3889, из Тринадцатого штрафного легиона. Не то чтобы мне было все равно, я и не ожидал получить прощение. Нет, я думаю кое о чем другом.

Иду к Ориелю, который снова стоит у книжного шкафа.

— Когда я обвинил вас в колдовстве, почему вы сказали, что из всех людей, именно у меня нет права осуждать вас? — спрашиваю я.

— Ты же умный, Кейдж, вот разберись с этим вопросом сам, — говорит он, не глядя на меня.

— И что это значит? — требую я ответа, заставляя его развернуться и посмотреть на меня.

— Когда вернешься обратно в камеру, у тебя будет время подумать, — вот и все, что он отвечает, при этом постукивая пальцем себе по виску.

Эпилог

Воздух был наполнен кружащейся серой пылью, поднятой вверх ураганными ветрами, что вопили вокруг твердого черного гранита башни. Мрачное здание без окон тянулось к бушующим небесам, вместо них сотни сверкающих прожекторов своими желтыми лучами бесплодно пытались разогнать пыльную бурю. Целых три сотни метров башни уходили ввысь третьей луны Гховула, практически идеального цилиндра из нерушимой и мрачной скалы, высеченной из неплодородного плоскогорья, где стоял исправительный лагерь. На вершине вспыхнули узкие красные лучи лазера, пронзая тьму облачной ночи. Секунду спустя на них ответил треугольник белых вспышек и на посадочную площадку садился шаттл. В свете посадочных огней по площадке туда-сюда бегали техники, защищенные от свирепого климата громоздкими рабочими костюмами из тонкой металлической сетки, руки прятались в огромных перчатках, а на ногах были ботинки с толстой подошвой.

С затихающим воем двигателей три опоры шаттла с громким лязгом коснулись металлического настила посадочной площадки. Секунду спустя сбоку открылся люк, и на шипящей гидравлике к нему, дергаясь, протянулась погрузочная рампа. Высокая фигура пригнулась, проходя через низкий вход, и вышла на мостик. Она постояла там секунду, тяжелая шинель хлопала от ветра, а руки в перчатках прижимали к голове офицерскую фуражку. Несмотря на ужасающие погодные условия, офицер держал спину прямо, словно столб. Вновь прибывший целенаправленной походкой прошагал по погрузочному мостику, постоянно глядя только перед собой.

Позади него из шаттла появилась еще одна фигура, облаченная в рваную униформу. Голова и лицо человека ничем не были защищены от стихии, но ему явно было плевать на иссушающую песчаную бурю. Его лицо было покрыто десятками шрамов и порезов, а на скальпе виднелся чрезвычайно ужасающий рубец, тянущийся к левому уху. Он вышел, немного прихрамывая, и медленно пошел вслед за офицером, оглядывая окружение.

Он нагнал вышедшего первым у небольшого лифта, где стоял нервный охранник. Когда надзиратель увидел покрытого шрамами мужчину, его глаза расширились от удивления и страха. Он взглянул на офицера в тяжелой шинели, после чего зафиксировал взгляд на вновь прибывшем арестанте. Охранник тяжело сглотнул и нервно отошел на шаг назад.

Заключенный повернулся и подмигнул:

— Да не сцы, — произнес мужчина, и дикая ухмылка сморщила его многочисленные шрамы, — я тут ненадолго.

Отряд зачистки

Не переведено.

Уильям Кинг

Крестовый Поход Махария

Ангел Огня

Не переведено.

Длань Деметрия

Не переведено.

Падение Махария

Не переведено.

Дэвид Гаймер

Приговор вынесен

Оно подошло ко мне.

Феррокритовая стена за моей спиной странно успокаивает, я что-то ощущаю на ней, чего-то касаюсь. Прижимаюсь, спасаясь от темно-синих пятен, пробивающихся сквозь повязку на глазах, полуденное солнце печет лицо. Пот скапливается на подбородке и, словно сговорившись с многодневной щетиной, создает невыносимый зуд. Ноги дрожат как у старика, но ведь это неправда. И всё это займет не более пятнадцати минут.

Я стою последним в строю, и вот оно подходит ко мне:

— Имя и номер.

Голос растягивает слова, искаженные решеткой динамика. И это не вопрос. Возможно, его аугметика не способна воспроизводить интонации, но я думаю иначе. Ненависть, сквозящая в механически воспроизводимых слогах, кристально ясна. Оно просто склоняет к повиновению.

Я пытаюсь пошевелить обсохшими губами, но всё выглядит так, словно я никогда не умел говорить. Язык, словно пузырь, заполняет рот. Ладони покрываются потом.

То, что я нахожусь в одной из многочисленных военных баз своей планеты, кажется очевидным. Меня окружают лающие голоса внеземцев и перегретое оборудование. Случайные разрывы лазерных выстрелов, что-то похожее на статику вокса, изредка всплывающее в общем шуме. За минуту проходит огромное количество людей. Где-то справа рычит мотор, широкие шины шуршат по раскаленной дороге, а затем гидравлические тормоза с шипением заставляют транспорт остановиться. Чуть дальше еще один движок чихает и рокочет, выплевывая в воздух нефтехимическую вонь, и даже с завязанными глазами я почти вижу это облако выхлопов. Я отличаю людей своего мира по их акценту — они словно стадо скота выбираются из этого транспортника. Они напуганы.

Полчаса назад я был одним из них. А сейчас я в ужасе.

Возможно, мы находимся на моей собственной базе, но точно не могу сказать. Все эти секции выглядят одинаково. Да это уже и не важно. Все они уже принадлежат внеземцам, нашим завоевателям. Сами себя они называют освободителями. Я делаю вялую попытку ослабить веревку, стягивающую мои запястья за спиной.

Это все, что я могу сделать, используя свою «свободу».

Сильные руки хватают меня за плечи и бьют спиной об стену.

— Сержант задал тебе вопрос, подруга, — голос был более человеческим, но всё с тем же грубым внеземным акцентом, слышащимся в голосах вокруг меня.

— Каллан, — выдавил я. Единственное слово вызывает сухую боль в горле, но я продолжаю. — Девять-ноль-два-один-пять. Первый Галицианский.

— Гал-и-ции… — зарычала аугметика.

— Архипелаг в южном полушарии, — произнес другой голос. Слова сопровождались серией легких ударов; грубая кожа о пластековое покрытие.

— Ты проделал долгий путь за своими военачальниками, Девять-ноль-два-один-пять, — голос потонул в шипении статики, хихиканье висельника. Я почувствовал его удаляющиеся шаги. Легкое постукивание следует за ним, постепенно пропадая, что я нахожу странно пугающим.

— Император защитит, — тихо шепчу я. Наши завоеватели запрещают нам произносить Его имя.

Несмотря на то, что глаза завязаны, я закрываю глаза и молюсь. За терпение. За спасение.

Человек слева бормочет гимн. Я помню эти интонации со времен посещения Имперской святыни в детстве, но слова давно позабыл. Непроизвольно я начинаю подпевать в такт без слов, испытывая некое единство с человеком, которого не знаю и наверняка даже не видел. Мысль о том, что я про него так и не узнаю, неожиданно навевает печаль.

Три года я исполнял свой долг. Три тяжелых года непрекращающихся обстрелов и страха утонуть в дерьме прошло с тех пор, как иноземные захватчики перешли к окопной войне. Три года мы сдерживали их — предателей, еретиков, пришедших поработить наш мир и посвятить его отвратительным богам, так мы говорили.

Но они были не теми. Это была ложь. Всё это была ложь.

Даже теперь, терзаемый множеством других эмоций — и среди них нет ни одной хорошей — это тошнотворное запоздалое прозрение подобно опухоли в кишках. Вина, боль что, мелькнув, погасила ярость, когда я, прищурившись, смотрел сквозь струи дождя на первые десантные корабли Адептус Астартес, раскаленные от трения с атмосферой, что делало их похожими на огненных ангелов. Вот тогда я понял, тогда мы все поняли.

Мы были не на той стороне.

Это было странное, бессвязное ощущение, словно наблюдаешь за чьим-то сном, когда два миллиона человек, бросив оружие, медленно идут, подняв руки, через нейтральную полосу к вражеским окопам, к которым мы безрезультатно пытались пробиться, потратив впустую три года и миллион жизней.