Последний бой - Олеся Шеллина

— Кавалерия обычно быстрее передвигается, нежели пехота, — просто ответил он. — К тому же нас очень быстро попросили покинуть территорию Польши. Я, если честно, в растерянности, что послужило тому причиной. — Я прикусил язык, чтобы не ляпнуть что-то типа: «Ты послужил причиной. Понятовский, как только тебя увидел, а особенно увидел, как на тебя смотрит его женушка, скорее всего, был готов изобрести паровоз, чтобы выбросить тебя побыстрее из Варшавы». Ничего подобного я, разумеется, не озвучил.

— Понятия не имею, что могло послужить причиной такого вопиющего отсутствия хоть какого-то гостеприимства. А, если учитывать откровенную помощь нашим врагам, боюсь, что Речь Посполитая готовит нам подложить огромную свинью, в виде предательства.

— Вот как, — Захар только покачал головой. — Думаю, что этот момент лучше держать в голове, дабы потом не удивляться, если Понятовский все-таки захочет всадить нам нож в спину.

— Надо сказать, очень верное замечание, — я кивнул и сунул руки в карманы. — Холодно, черт подери.

— Зима близко, — он сказал это так, что я едва сдержался, чтобы не заржать. Слишком уж много ассоциаций из моей прежней жизни вызывает данная фраза.

— Так говорите, полковник, армия уже на подступах к Берлину? — он кивнул. — И скоро мы ее все-таки нагоним?

— Да, ваше высочество, именно так, — Чернышев замолчал, я же на пару минут выпал из реальности, обдумывая сложившуюся ситуацию. Когда я снова включился в разговор, все мои офицеры смотрели на меня, ожидая, что я скажу.

— Хорошо. Тогда у меня только один вопрос, мы будем ждать австрийцев, или попытаемся взять Берлин своими силами?

Глава 16

Станислав Август Понятовский король Польши и Великий князь Литовский с раздражением смотрел на своего собеседника. Карл Фридрих фон Шольц сидел в кресле напротив короля и чувствовал себя вполне вольготно. Молодой и наглый он был выбран королем Фридрихом в качестве посланника к Понятовскому именно за молодость и наглость.

Пруссия не вела с Польшей переговоры, она пыталась диктовать условия, и у Шольца прекрасно получалось передать настрой своего господина, до крайней степени взбешенного терактом, устроенным непонятыми поляками. В том теракте погибло много славных прусских солдат. К тому же при мощном взрыве полегло множество лошадей и орудий, которые хранили в центре лагеря, именно из соображений безопасности. Фридрих был настолько взбешен, что готов был плюнуть на Саксонию и развернуть армию в сторону подконтрольной ему Силезии, чтобы вторгнуться в конечном счете в Польшу. И лишь совместные усилия четырех генералов помогли Фридриху успокоиться и продолжить поход на захваченный Ласси Дрезден. Все это Щольц с непередаваемым энтузиазмом озвучил польскому королю, к которому не испытывал ничего, кроме презрения.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите, барон, — сухо проронил Понятовский, в который раз удивляясь самому себе. Что заставляло его сидеть здесь и выслушивать завуалированные оскорбления этого заносчивого пруссака? Он сам не понимал, что же им двигало. Зачем он поддался на уговоры жены и послал этот злосчастный обоз Фридриху? Чего он хотел этим добиться? Обезопасить Польшу? От кого? Ведь сейчас Елизавета уже наверняка знала о его маленькой шалости, и последствия, которые ждали его самого и его страну, совсем не впечатляли внука Казимира Чарторыйского. Теперь еще и это недоразумение с обозом, которое поставило его невольно в пику еще и с Фридрихом Прусским. Да, не слишком хорошо он начал свое правление, и уже выслушал много лестного и хорошего от тех же Чарторыйских, с которыми считаться приходилось каждому польскому королю.

— Я всего лишь хочу, чтобы ваше величество разъяснил, почему в присланному вами обозе оказались те бомбы, которые так нехорошо взорвались, — Шольц скупо улыбнулся. — Также я, по настоянию его величества короля Фридриха, прошу предоставить нам капитана коронной кавалерии Бориса Шиманского, над которым его величество хочет устроить суд, и сделать это самолично.

— А я в который раз повторяю вам, господин барон, что никакого Бориса Шиманского не состоит на службе в коронной кавалерии, я не знаю, кто представился вам подобным образом, но в польской армии такого человека не существует! — Станислав слегка повысил голос, и даже привстал в кресле, борясь с желанием пристрелить наглого немца. — Почему я вообще вынужден выслушивать ваши нелепые обвинения?

— Потому что обоз был ваш, и взрыв был произведен, к тому же я не уверен, что вы просто сейчас не покрываете этого капитана... ваше величество, — Шольц даже не шевельнулся в своем кресле.

— У меня только один вопрос, — Понятовский внезапно успокоился и сел, сложив руки на груди. — Зачем вы вообще потащили в принципе заурядный обоз в самый центр вашего лагеря? Неужели дела в прусской армии идут настолько плохо, что вы рады любому даже самому скромному обозу? Слухи о прекрасном оснащении и полностью законченных реформах сильно преувеличены?

— А куда, по-вашему, мы могли бы деть обоз, в который вы, не скупясь, положили новые гаубицы русских? — зло парировал Шольц. — Это слишком ценный подарок с вашей стороны, чтобы вот так просто взять и оставить его где-нибудь в стороне.

— Какие гаубицы? Вы вообще в своем уме? — Понятовский внезапно пришел к выводу, что разговаривает с безумцем, и окончательно успокоился. Что еще можно взять с сумасшедшего? — Да я даже не видел, как они выглядят. Ласси вместе с этим мальчишкой Даниловым, следят за этими гаубицами зорче, чем за собственными женами. Как, ради всех святых, я сумел бы их выкрасть и при этом остаться в живых и не быть захваченным тем же Ласси?

— Но, позвольте, я же сам видел... — Понятовский смотрел на Шольца сочувственно.

— Я полагаю, что эту злую шутку сыграл с вами даже не Ласси. Он вояка, практически лишен тяги к подобного рода игрищам, — Станислав задумался. — Если бы с армией находился Великий князь Петр, я бы сказал, что это его рук дело. Очень уж подобное в его стиле. Но Петра с армией не было, это точно. Так что, остается лишь генерал Салтыков. А уж кто прикинулся капитаном моей армии, выясняйте сами, и не впутывайте меня в отвратительную работу вашей разведки. — Собеседники посмотрели друг другу в глаза, а затем Понятовский медленно, растягивая слова, добавил. — Не смею вас больше задерживать, барон.

У Шольца дернулась щека, но ослушаться прямого