Беглецы - Сергей Карпущенко

Беньёвский без удовольствия выслушал предложение штурмана, но согласно кивнул головой:

– Правь к берегу, ищи подходящую бухту.

И Чурин, загребая косолапыми ногами, пошел отдавать команду.

Беньёвский же мужиков и офицеров собрал, сообщил им о решении своем, всем приказал, если явятся на корабль японцы, о вере своей и народности не говорить, молчать или на флаг показывать британский. Винблану и Батурину велел привесть в готовность все три корабельные пушки. Панову, Хрущову и Степанову тихонько приказал носить оружие из арсенала корабельного и складывать в кают-компании.

Галиот ожил, зашевелились люди. Кое-как поставив паруса и отдраив палубу перед возможной встречей с японцами, мужики стояли и смотрели на приближающийся берег.

– А чего ж, братцы, пушки-то чистить зачали? – простовато полюбопытствовал угрюмый Сафронов Петр. – Али японцам салютовать готовимся?

– Дурак ты, Петр! – веско ответствовал ему Спиридон Судейкин. – Не видишь разве, что не для потехи чистят? Господа наши Японию, видать, воевать собрались, после чего присоединят ее к венцу российскому и тем сыщут себе прощение Екатеринино. Нас же поставят на островах губернаторами для соблюдения спокойствия и казенной целости.

Григорий Волынкин, обстоятельный, знавший, что его уважают, а поэтому державшийся с достоинством, слова Спиридона опроверг:

– Мели, Емеля! Оружие затем готовят, что японцы иноплеменников не жалуют и даже на землю свою ступить не дают, а нарушившего их обычай казнят немилосердно.

Мужиков известие такое взволновало, зашумели:

– А за каким же хреном мы к берегу тому правим?! Чего мы у тех изуверов не видали?

– Из прорубя да в полымя угодить! Вот те раз!

– Не желаем мы такой стоянки! Пущай назад, в море повертают!

К гоношащимся, шумящим мужикам Чурин подошел, строго цыкнул:

– А ну-кась, языковерченье свое враз умерьте! Не вам, сиволапым, решать, причаливать али нет! Повиноваться дело ваше, – и добавил немного мягче: – Не тронут нас япошки, не боись. Мы их не токмо пушками, но и сморком своим отпугнем. Нам ли сей мелюзги страшиться?

Мужики приободрились и на приближающийся берег уже с любопытством смотрели.

– А с чего ж у них, братцы, обычай такой душегубский завелся? – задумчиво спросил Михайло Перевалов. Ему ответил Андриянов Алексей, мужик с такими светлыми глазами, что, казалось, закрыты бельмами они:

– В Христа не веруют, бонзами службу правят, вот диавол их и наущает правоверных истреблять.

Но Алексею возразили:

– Сие неверно.

Все обернулись – рядом с ними стоял Иван Устюжинов в кафтанчике немецком, при шпаге.

Волосы его цвета дубовой стружки в косицу связаны, бородки пушистой, которой Ивашка прежде так гордился, уж нет – гладенько побрит Иван.

– Ну а коль неверно, – ковыряя пальцем в ухе, сказал Игнат, – так поучи, сделай милость, раз вумником заделался.

– Тому уж двести лет минуло, – заговорил Иван, – как латинянские попы – францисканцы, доминиканцы, августинцы – с наглостью великой принялись народ японский под крыж свой латинянский подводить. И мало того, что сами перегрызлись меж собою, но и тутошних дворян во взаимную вражду вовлекли. Сущим содомом вся земля сделалась. Поначалу японцы новую веру охотно принимать стали, но, разглядев в том причину неурядиц, коими попы католические пользовались и рабов в Европу обманом отправляли, решили корень бедствий своих в одночасье вырвать. Единым указом главного японского правителя всех латинских священников с островов изгнали, а многих и смертию казнили. С тех самых пор и не терпят они у себя иностранцев, говоря, что, пока светит солнце над Японией, ни один иноземец не будет жить на ней и ни один японец ее не покинет. Только голландцам по причине их давней безвредности разрешено бывать на островах и вести торговлю небольшую. Такая вот история.

Мужики молчали, то ли не желая верить Ивану, то ли обмозговывая рассказ.

– Да и откель ты все сие знаешь? – сурово спросил узкогрудый, озлившийся после битья «кошками» Сафронов Петр. – Али тебе сами япошки об оном говорили?

– Нет, я в книге одной прочитал.

– А врут все книги твои, – грубо отрезал Гундосый Федька, хотел было смачно на палубу плюнуть, но подавился слюной, заперхался, закашлял.

– Врут, врут! – с ухмылками замахали мужики руками, не глядя в глаза Ивану, а он, понимая, что с ним попросту дела не хотят иметь, схватил за рукав Игната, с мольбой заглянул ему в лицо:

– Ну почему вы не верите мне? Почему? Что я вам сделал?! Кафтан заморский надел? Ну так сброшу его! За что рожи свои от меня воротите?

Игнат дернул руку, освободил рукав от сильных пальцев Ивана, тихо сказал:

– Я тебе вот что, сударь любезный, скажу: штаны свои заморские сбрасывать не торопись, а то и вовсе с голой задницей останешься. Да и не в них суть. Мы, сударь, хоть и не разделяем резвость Измайлова Гераськи и плыть токмо вперед желаем, а никак не назад, но того человека, кто заговор их вздорный господам открыл, признаем Иудой. Весьма печальна доля тех, кто по Маканруши ноне ходит. Лучше б им сразу удавиться, чем от голоду и холоду потихоньку подыхать.

Иван снова вцепился в руку Игната, только побольней, чем прежде, – сморщился Суета.

– Так вы... меня в Иуды обрядили?! Меня? – зашептал испуганно Иван.

– А кому ж, как не тебе, об оном адмиралу донести...

– Братцы! – закричал Устюжинов. – Зачем облыжно говорите? Не я, не я сие сказал!

– Ты! – вырвал свою руку Суета из цепких пальцев юноши. – И давай-ка, Ваня, подальше от нас держись, а то, не ровен час, дивные вещи по нечаянности случаться могут – споткнешься да в воду упадешь. Безотлыжно помни сие, Иван.

Между тем приближались к берегу, на котором голубели остроконечные высокие горы, пологие склоны которых спускались к самой воде, исчезали в ней, чтобы в ста саженях от берега появиться уже в виде черной причудливой скалы, рифа или крошечного острова. На мысках, выступах, утесах, точно огромные букеты, лепилась зелень, яркая и сочная. Виднелось немало удобных бухт, но Чурин, почти очистив мачты от парусов, продолжал искать, казалось, лишь только ему одному известное удобное место для пристанища «Святого Петра». Его ученики, Бочаров и Зябликов, проворно бегали от борта к борту, бросали лот, сообщая штурману, стоящему на руле, результаты замеров:

– Пятнадцать футов с правого борта!

– Тринадцать с левого!

Мужики с восторгом глядели на наползающий берег.

– Ну, братцы, не знаю, как там сами японцы, а уж земля у них отменно красива! – восклицал один.

– Да! – соглашался другой. – Преизряднейшее велелепие!

Но их восторги третий охлаждал: