Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Кстати! Вот разгадка некоторых цифр этой шифровки. Фрабург Сент-Антуан находится в 12-м районе, Фрабург Монмартр, улица Лафайет, Друо – в 9-м, мы тоже тут живем. Другие цифры, возможно, номера домов, потому что тут, в отличие от России, сначала называют номер дома, а уж потом – улицу. Мошар, Николя и эти, как их там, не помню, – наверное, фамилии каких-то людей.

Ай да я, молодец, хотя точнее будет сказать – молодица! Точнее, но не правильнее, и в этом одна из загадок великого и могучего русского языка.

Секундочку!.. А почему Бертран называл все эти цифры и фамилии? Просто так, ни с того ни с сего? Я пою, а он бормочет? Ну да, смотрит на улицу сквозь бинокль ночного видения и просто так бормо-о-очет…

Но ведь не на улице же он вычитал эти цифры и названия! А где?..

Внезапно Бертран резко оборачивается, а потом делает такое движение, как если бы решил броситься в окно. Шторы смыкаются за ним, а за моей спиной вдруг раздается скрип паркета.

Оборачиваюсь.

Маришка!

Господи боже…

Стала петь мышонку кошка:«Мяу-мяу, спи, мой крошка,Мяу-мяу, ляжем спать,Мяу-мяу, на кровать!»

При чем тут кошка? Я сама не знаю, что бормочу, перепутала всех мышонкиных нянек, смотрю на сестру остановившимися глазами. Ой, что она сейчас скажет!.. Вот уж воистину а-яй!

– Я тебя напугала? – виновато спрашивает Маришка. – Извини, пожалуйста. Меня разбудила моя неспокойная совесть. Я же обещала взять сегодня Лизоньку к себе. Ты совсем замучилась, бедняжечка, еле стоишь! Давай сюда эту аяйку!

Сестра вынимает из моих окостенелых, будто крюки, рук малявку и чмокает в щеку:

– Ложись немедленно! Слышишь? Сию минуту в постель! Спокойной ночи.

И исчезает, оставив только эхо Лизонькиных воплей…

Прибежала мышка-мать,Поглядела на кровать,Ищет глупого мышонка,А мышонка не видать…

Это я по инерции бормочу. От изумления и потрясения. Наверное, приговоренный к смерти, получивший неожиданное помилование на эшафоте, чувствует себя примерно так же.

Значит, Маришка не видела Бертрана? Он успел исчезнуть за мгновение до того, как сестра появилась!

Успел исчезнуть… А куда он исчез, кстати? Не выбросился же в окно, в самом-то деле, спасая честь прекрасной дамы?! В смысле, бель демуазель…

Бросаюсь к окну, но в то самое мгновение, когда я уже готова раздернуть шторы, они сами собой распахиваются, оттуда выныривает Бертран и останавливает меня, крепко схватив за плечи.

Тяжелые шторы тотчас смыкаются за его спиной.

– Я же велел вам ни за что не подходить к окну! – раздраженно шипит он и даже встряхивает меня для усиления впечатления. – Ваша сестра ушла?

– Да, все в порядке, – бормочу я. – Я… не собиралась подходить к окну, я просто испугалась за вас.

– Да, момент был неприятный, – кивает Бертран. – Я уж думал, все, конец мне.

– А мне как было стыдно, вы не представляете! – признаюсь я. – Думала, Маришка вас увидела. Стыд-позор!..

– Конечно, присутствие ребенка – это да… – кивает Бертран. – А в остальном – что позорного? Разве ваша сестра не позволяет вам принимать у себя знакомых мужчин?

Я цепенею.

– Или вы предпочитаете навещать своего аманта у него дома?

Аманта? Любовника?! Навещать дома?!

– Да вы с ума сошли! – возмущенно дергаюсь я, но Бертран продолжает крепко держать меня за плечи, вглядываясь в мои глаза как-то очень пристально. – Какого еще аманта я навещаю? Нет у меня никакого аманта!

– В самом деле? – прищурившись, спрашивает Бертран. – Это правда?

– Разумеется! – Я делаю очередную – и столь же напрасную – попытку вырваться. – За кого вы меня принимаете?

– Извините, – бормочет он, опуская свои нахальные глаза. – Пардон, бель демуазель…

– Забудем это, – говорю я с величественно-снисходительным видом королевы-девственницы. – Лучше объясните, откуда вы взяли эти цифры и имена, которые бормотали? Девять, четырнадцать, Лафайет, Мошар; девять, семь, Друо, Бове… ну и все такое? Я правильно поняла – сначала идет номер района, потом номер дома, название улицы и фамилия, да? Кто эти люди?

Мгновение Бертран тупо смотрит на меня, потом делает такое движение, словно хочет прижать к себе. У него даже губы чуточку выпячиваются, как для поцелуя, но тут же он спохватывается – и ничего не происходит.

Разумеется! Еще бы! Что в России, что во Франции – все одно и то же! Разве какой-то мужчина может заинтересоваться мной, Катериной Дворецкой? Я ведь не моя распущенная двойняшка! На мне стоит клеймо – «старая дева»!

– Вы не только красавица, – бормочет в эту минуту Бертран. – Вы еще и умница потрясающая!

О, о… о… Давай, выкручивайся! Красавица, красавица… нашел красавицу! С волосами, выбившимися из прически! Эх, мужчины!

– Я и сам не сразу смекнул, в чем дело, – продолжает Бертран, – хотя и ожидал увидеть что-то в этом роде, а вы – вы все расшифровали мгновенно! Моментально! Я потрясен!

Его притворное восхищение мне глубоко противно, а потому я перебиваю:

– Ожидали увидеть? Но где вы увидели эти цифры и названия?

– Как где? На экране компьютера, конечно!

– Какого? Того самого?..

– Ну конечно. На экране компьютера Фюре. Я сразу предположил, что ночью у него активизировалась не антивирусная программа, а что-то похитрее. Компьютеры – вообще потрясающая вещь, и человек, который в них разбирается, может добиться от них практически чего угодно. Например, я знаю умельцев, которые записывают информацию, уничтожающую себя после прочтения. Скажем, вы даете кому-то дискету с секретными сведениями, но опасаетесь, что человек их перепишет для себя. И записываете заодно особую программу, убивающую вашу информацию, после того как она прочитана… Но бог с ними, с этими сложностями! Вернемся к нашему делу. В бинокль я отчетливо видел бегущие по экрану строки текста. Наш приятель Фюре, кажется, запрограммировал свой компьютер так, что тот включается в определенное время сам и начинает перебирать хранящиеся в нем, а может быть, не только в нем, а во всей системе СА «Кураж» файлы, копируя на дискету определенные сведения. Все те адреса и фамилии, которые я записал на диктофон, были выделены красным, значит, именно они интересовали Фюре. Пока мне трудно сказать, почему выбраны именно эти люди. Думаю, это фамилии антикваров. Одно могу сказать точно: Бове, Мигель Бове, проживавший на улице Друо, был недавно убит…

Мигель, приятель Мориса! Реставратор портрета императрицы Жозефины! Вот так так! Неужели здесь не обошлось без Фюре?!

– В опасные игры играет наш хорек, я это с первой встречи понял, еще когда он явился ко мне под маской суслика, – усмехается Бертран. – Поэтому и решил, что мне конец пришел, когда стоял столбом там, за шторой, прячась от вашей сестры и ожидая, что мне в любую минуту воткнется пуля между лопатками…

– Что? – тупо спрашиваю я. – Какая пуля? Почему?!

– Да потому, что с помощью моего бинокля я смог прочесть не только строки на экране компьютера. Фильтры ночного видения позволили мне разглядеть и человека, который неподвижно сидел в глубине кабинета. Так неподвижно, что я даже сначала принял его за предмет обстановки. Но это оказался Фюре, который так и шарил глазами по окнам. Вряд ли он затаился там, просто желая выведать какие-нибудь альковные тайны жильцов вашего дома. Видимо, он не доверяет мне и поэтому сам решил проследить за окнами этого здания. Вдруг да увидит вас и вычислит, какой квартире принадлежит ваше окно! То есть не зря я запретил вам подходить к окнам! Сделал я это, признаюсь, чисто интуитивно, просто потому, что некоторые чувства обостряют проницательность, как я вам уже однажды сказал. Но вот вышло, что угадал…

Он видел, что Фюре прячется в кабинете – может быть, готовый выстрелить. И если бы этот хорек узнал в окне нанятого им детектива, который явно его предал и переметнулся на сторону врага… И Бертран стоял там, освещенный уличным фонарем, каждую минуту готовый быть убитым, стоял, чтобы спасти меня… нет, вернее, мою репутацию.

Репутацию старой девы?

Мне становится так страшно, как никогда в жизни.

Ведь если бы Фюре выстрелил, то Бертран был бы убит. И больше никто и никогда не назвал бы меня «бель демуазель». И никто и никогда не взглянул бы на меня с тем выражением, название которого я забыла, а теперь вспомнила.

Жалость?! Да нет, при чем тут жалость? Это нежность, нежность!

Я хватаюсь за Бертрана так же крепко, как он за меня, и хочу что-то сказать, но не могу – слезы мешают.

Он не утешает меня – тоже молчит. Только смотрит. Смотрит с тем же выражением, от которого у меня начинают подгибаться колени. Он прижимает меня к себе крепче и крепче. Почему? А, видимо, понял, что я вот-вот упаду. Ну да, он же сказал, что некоторые чувства обостряют проницательность… А кстати, какие это чувства?

Я приоткрываю рот, чтобы спросить, но мне мешают губы Бертрана.