Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин

Когда батюшка отслужил — из строя выходят казахстанцы. Встают на колени перед гробами:

— Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим! Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум! — начинают они свою, исламскую молитву. Молодцы, ребята. И почему мы, православные, так стесняемся стоять на коленях перед своими святынями? А ведь это наши, общие святыни!

Может быть, поэтому я вижу, я слышу, я чувствую, что они стоят рядом?

Православные… Мусульмане… Атеисты…

Перед Богом и пулей — все равны.

Переминаются в своем невидимом строю с ноги на ногу, подшучивают над нашими девчонками, передают самокрутки друг другу.

— Товарищ лейтенант! А наркомовские?

— После похорон, сержант.

— Ну, товарищ лейтенант…

— Будем приказы обсуждать? В небесную гауптвахту захотели?

— Есть после похорон…

— Прибудем на место — нальют.

— Есть!

Христос воскресе из мертвых. Иначе нет смысла.

Ну…

Ну, вот и все. Ну, вот и самое главное.

Поисковики сломали строй, распределяясь по четверо у каждого гроба.

Это — НАШЕ. Только мы имеем право… Да! Именно право! Не обязанность.

Поднимаем гробы на плечи. По очереди несем их в огромную могилу.

Первый, второй, третий, двадцатый…

Гроб необыкновенно легкий. Еще вчера, на раскладке костей, казалось, что они очень тяжелые. А сейчас — как перышко.

Терпеливо ждем очереди.

Рядом рядовой-паибатовец. За спиной двое поисковиков — я их не знаю. За нашим гробом — Еж и Дембель. Где-то еще дальше — Змей, Тимофеич, Антон, Юди, ДядьВова с Буденным, Степка с Васькой, Заяц, Петрович…

Вот и наше отделение начинает спускаться. Шагаем берцами по спуску — вчера здесь мы поднимали семерых. Сегодня они лягут в паре метров от предыдущей постели.

На дне — жижа. Вода набежала за ночь, и даже еловый лапник покрылся водой. Ставим гробы один на другой. Штабелем. Я трижды перекрестился и поклонился. Как на икону. Надо бы встать на колени и поцеловать гроб. Святые мощи. Но, почему-то не решаюсь.

В могиле Сашка помогает укладывать гробы, сдвинув, как обычно, фуражку на затылок.

— Саш, помочь с укладкой? — шепчу я, проходя.

— Справимся, — так же шепотом отвечает он.

Парни на выходе терпеливо ждут.

Я выбираюсь. Потом иду вокруг могилы, вслед за паибатовцем. Мы бросаем по горсти земли на длинный, двухэтажный ряд гробов. Я иду и шепчу:

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!

Именно так. БеЗсмертный. Без смерти.

Меня не слышно. Над нами — над могилой, над гробами — витает мелодия. И только отойдя от костей своих дедов я вдруг начинаю узнавать ее.

Штраус. Который Иоганн. Который 'Младший'. Который — 'Сказки Венского леса'.

— Парам-парам-парам — пам-пам!

Сквозь Штрауса — певчие:

— Веечная паааамять!

— Парам-парам-парам — пам-пам!

— Веечная паааамять!

Прохожу мимо очереди с гробами.

Идем к столикам, где разливают наркомовские. И чашку гречки еще дают с бутербродом из хлеба и ветчины.

Я прохожу мимо столика. На столике — ноутбук. К нему прицеплены колонки через усилитель. За компом сидит 'ди-джей'. Раскладывает пасьянс. Рядом с буком коробка от диска — 'Сто золотых хитов классической музыки'. Жду Вагнера и Мендельсона.

Но все еще Штраус:

— Парапара-пам-пам-пам! Парапара-пам-пам-пам! Пам-парарам! Пам-парарам!

За спиной:

— Веечная паааамять…

И стук гробов в могиле.

Хочется ударить по ноутбуку кулаком, палкой, лопатой — да чем угодно.

Но я этого не делаю. Я — трушу. Я ухожу к столикам. Бросьте в меня камень. Обезболивающая жидкость протекает водой. Еще раз подхожу. Еще раз.

А это уже 'Маленькая ночная серенада' Моцарта? Тоже ничего.

Все-таки — я трус. Поэтому, делаю вид, что все так и надо. Подходят тамбовские офицеры. Мы договариваемся на встречу вечером у них в лагере.

Аве, Мария… Грация плена… Мария, грация плена…

Наконец, гробы уложены. Комья земли скинуты. Экскаватор, заглушая 'Аве Марию', а потом 'Зеленые рукава', рычит ковшами, укладывая могилу аккуратным прямоугольником.

Через несколько минут, под звуки шотландской народной музыки — в исполнении Лондонского симфонического оркестра — могила почти готова.

Почти…

Остается малое.

Поисковики в своих поношенных камуфляжах плотным кольцом окружают могильный холм. Плечом к плечу. Без команды встаем на колени. Чиновничья музыка, наконец-то, выключается. За спиной клацают затворы 'калашей'.

Запеваем, после трех выстрелов холостыми…

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробивался болотами,

Горло ломая врагу.

Тихо поем…

Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.

Будут навеки в преданьях прославлены

Под пулеметной пургой

Наши штыки на высотах Синявина,

Наши полки подо Мгой.

Две сигареты бросаю на могилу. Закуренную — втыкаю в могильный холм.

Солдатская свеча медленно тлеет над свежей землей…

По кругу идут поминальные фляжки. А на следующем куплете кто-то замолкает. Кто-то отворачивается. Кто помнит о том, что из песни слов выкидывать нельзя и продолжает:

Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,

Всех, кто не сдался живьем,

Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,

Выпьем и снова нальем!

— Слава России! — вдруг орет кто-то. Меня словно выдергивают из войны.

— Слава России! Потому что — мы — русские!

Пьяный до потери сознания какой-то поисковый козел начинает орать непотребщину про 'жидов и масонов'.

Майдан Кусаинов, командир алматинского отряда — тот самый, кто поставил 'Журавлей' на повороте — мягко пытается остановить ужравшегося в хлам придурка:

— Слава и Казахстану тоже… Мы же тоже…

Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:

— Россия! Слава! Смерть всем, кто против!

Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.

Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле — неправильно. А не убить я сейчас не могу.

И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь, что было сил. И, вдруг, резко понимаю — зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.

Кто-то пытается перекринуть урода:

— Слава СССР!

Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:

— Здесь птицы не поют… Деревья не растут…

Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:

— А значит нам нужна одна Победа!

Одна на всех…

Я не выдерживаю и отхожу в сторону.

Сволочи мы все…

Урод — потому как он урод.

И я — потому как просто трус.

Душу выворачивает наизнанку.

И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в облака. Потом мы набьемся в два 'Урала' паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.

А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя…

Мы за ценой не постоим?

День восьмой

Всю ночь мне снятся какие-то идиотские сны. То Ритка вытаскивает обожженых японцев из блиндажа, то Еж гоняется по полю за 'Тигром' и яростно матерится, то Дембель упорно пытается залезть на березу, доказывая, что оттуда он до самого Берлина из снайперки достанет. А потом вдруг пламя вокруг. Одно пламя и больше ничего. И из этого пламени выходит немец с автоматом наперевес. А я падаю на землю и смотрю на него. Немец наводит на меня свой автомат, я гляжу в дуло, гипнотизирующее меня как змея. Вдруг немец нагибается, дергает меня за ногуи говорит женским голосом:

— Вот так живут наши поисковики — герои сегодняшнего дня…

Я аж подскакиваю, от чего немедленно ударяюсь башкой о жердины потолка. Прямо в лицо бьет свет.

— Пару слов для наших телезрителей! — из света возникает рука, держащая чего-то длинное, с круглой черной штукой на конце.

Пару слов я сказать не могу. Я только одно могу сказать. Его и говорю:

— Бл…

После паузы гаснет свет. И я вижу странную пару, неведомым образом оказавшуюся в нашей землянке. Девчоночка в приспущенных джинсах и ярко-красной курточке держит микрофон на перевес. Пацанчик в кожанке с большущей видеокамерой на плече.

— Какого ху… дого! — орет проснувшийся Еж. К Ежу с утра вообще лучше не подходить. Пока он не покурит и не выпьет кофе с ромом. Или с коньяком. Или с водкой. Или со спиртом. Кажется, им мы вчера догонялись? Мы начинаем сонно выбираться из спальников. Девчоночка, тем временем, задает вопрос: