Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин

Он протянул самокрутку товарищу. Курт немедленно присел и с наслаждением затянулся могучим табаком.

— Не высовывайся только, — буркнул он Фрицу. Тот послушно хлопнул коровьими пушистыми ресницами и полез к брустверу траншеи.

— Что там?

— Тишина вроде…

Тишина — это хорошо. Это — безопасно. С другой стороны, тишина — это неизвестность. Это — плохо.

Курт навалился на стенку траншеи, коленями упав в мокрую грязь. Сидеть на корточках — не получалось. От местной болотной воды его замучала дизентерия. Понос, попросту. Впрочем, не только его. Кипяти, не кипяти эту жижу — все равно пронесет. А как тут ее кипятить? Хорошо, что сухой спирт еще есть. Вот и сидишь, жрешь сухари, запивая их горячей коричневой водой. Повар, толстая свинья, не появлялся на передовой уже четыре дня. Русские ему не дают. Они — везде. Слева, справа, с тыла, с фронта. Кишкам от этого не легче. Они бурлят водой и сухарями, судорожной резкой болью заставляя скручиваться ужом на дне траншеи.

До отхожего места добраться — просто не успеваешь. Приходится не носить нижнее белье — все равно не успеваешь штаны сдернуть. Так под себя и ходишь, словно парализованный старик. Вонь стоит — невыносимая. А от хлорных таблеток еще хуже становится.

Уголек обжег желтые пальцы. Накуриться не успел. Пришлось сворачивать еще одну сигарету. Эх, вот у взводного хорошая машинка есть для заворачивания папирос. Когда его убьют — Курт заберет ее себе. А его убьют. Их всех здесь убьют. Потому что здесь, в этих болотах, нельзя жить.

Мой Бог, как же свербит между ягодицами!

— Курт! Курт! Там ползет кто-то!

Курт недовольно посмотрел на самокрутку и сунул ее в нагрудный карман. Свинская собака…

Потом привстал, испортив вонючий воздух новыми миазмами.

— Смотри! — Фриц кивком показал в сторону огромной воронки, появившейся вчера, после падения чьего-то снаряда и немедленно наполнившейся темной водой.

Курт осторожно высунулся над бруствером. Точно. Шевеление. Кто-то ползет. Причем, вдоль траншеи. Кто? Русские? Немцы?

Хм…

А какая разница? Шевелятся какие-то клубки, перекатываясь по очереди. Ну и пусть перекатываются.

— Ракету давай! — шепнул Курт. Фриц послушно кивнул, сполз на дно траншеи, зарядил ракетницу и пульнул ей в мрачное утреннее небо.

Толку от нее было мало. В принципе, лишь обозначили свой передний край. Силуэты замерли, вжимаясь в землю. Русские, наверное.

Курт передернул затвор и скомандовал:

— Поднимайся!

Фриц послушно встал. Тоже передернул затвор. Сдвинул прицельную планку. Молодец!

— Готов?

— Готов!

— По моей команде…

Когда ракета погасла — силуэты снова зашевелились.

— Огонь!

'Маузеры' внезапно захлопали, разгоняя туманную тишину приладожских болот. Один из силуэтов нелепо дернулся, потом другой, третий…

Из левофланговой ячейки рядовых немедленно поддержал басовитый голос машиненгевера. Пулеметчики не упустили шанс поразвлекаться. Правда, их очереди пошли гораздо выше и левее. Проснулось и охранение с правого фланга — там тоже захлопали карабины

Из блиндажа выскочил заспанный фельдфебель — один из немногих оставшихся в строю севастопольских ветеранов.

— Русские?

— Уже нет, господин фельдфебель! — ухмыльнулся Курт. — Были, но закончились.

— Фу… — потряс головой Шнайдер. — Такой сон оборвали. Баба снилась. Вот с такими сиськами!

Фельдфебель изобразил руками гигантские арбузы.

— А куда стреляли-то?

Курт и Фриц одновременно кивнули в сторону болота. Фельдфебель слегка высунулся над бруствером, разглядывая местность.

— Точно русские?

Тревога его была понятна. В этой мешанине советские и немецкие войска перемешались слоеным тортом 'Наполеон'.

Ответить Шнайдеру Курт не успел. Тяжелая винтовочная пуля, выпущенная с расстояния в сто метров, обгоняя звук, расколола каску и череп и откинула фельдфебеля на противоположную сторону траншеи. На полсекунды позже прилетел резкий щелчок русской винтовки.

Траншея, в ответ на выстрел, вскипела огнем. Пулеметов и карабинов. Кто-то даже гранатами начал кидаться, отражая русскую атаку.

Свинцовый ураган прервали только свистки лейтенанта Беккера. И то не сразу.

Через несколько минут по нейтральной полосе заработали минометы.

Под их прикрытием фельдфебеля выкинули за тыловой бруствер. Предварительно, Курт вытащил из его карманов карты, табак и отцепил трофейную стеклянную фляжку с ромом, которой Шнайдер так гордился. Потом уже сломал медальон, сунув половинку в свой карман. На больной взгляд Фрица он лишь ухмыльнулся и протянул ему фляжку.

Живое — живым.

Потом их сменили.

Расплескивая грязную воду, покрывшую дно блиндажа, Курт и Фриц буквально рухнули на свои места.

— Шнайдер — все, — сообщил Курт.

В ответ кто-то всхрапнул. А Хоффер лишь меланхолично кивнул, продолжая перечитывать письмо. Он его получил прямо перед боем подо Мгой.

Бледный отсвет коптилки желто-красным светом резко выделял грязные разводы на бумаге.

Курт достал из ранца последний кусок хлеба. Открыл прямоугольную баночку с ветчиной и стал есть. Доесть не успел — просто уснул. В одной руке ложковилка, в другой — хлеб.

Сон — это самое важное, что есть у солдата. Еду, ее можно достать. А вот сон…

Увы, поспать не получилось. Орудия большевиков устроили адский концерт на позициях роты. Особой опасности не было — траншеи и блиндажи выдерживали удары артиллерийского молота. Потому как строить надо уметь. Здесь, в этих болотах, закопаться было невозможно — вода, вода, кругом вода. Поэтому траншеи наращивали. Укладывали двойным забором бревна, оставляя метровое пространство между ними, которое засыпали землей. Получалась могучая стена, в которой застревали пули, осколки, мины, даже снаряды.

Нет. Конечно, например, прямое попадание какого-нибудь русского гаубичного снаряда стены не выдерживали. Но, слава Богу, у Советов было немного крупнокалиберной артиллерии. Хотя, конечно, и одного снаряда на двенадцать сантиметров блиндажу хватит. Но это военная лотерея. Судьба! А от нее куда денешься? Только в рай. Или в Вальгаллу. Но, говорят, туда только СС попадает. А простой пехоте из вермахта — только в рай.

Курта непроизвольно передернуло от этих мыслей и от близкого разрыва.

'Нет, надо все же подремать' — кое-как он стащил с себя мокрую одежду. Аккуратно расстелил ее на нарах. Под голову положил сапоги. На полу их оставлять нельзя — кто-нибудь пнет, уронит — и на тебе! — полные воды. А носки уже все дырявые. На гвоздик, вбитый в бревно, держащее потолок, повесил свой медальон.

Ну вот, можно укладываться. Лечь на мокрые тряпки цвета грязного фельдграу и подсушить их теплом своего тела. Стоп! Сначала посыпать порошком от вшей. Вонючий, зараза! А что делать? Приходится спать, дыша дерьмом и порошком от вшей. Хотя, он ни разу не помогает. Проклятые 'КВ' ползают и, похоже, питаются этой химией. А иначе, от чего они такие толстые?

Проклятая война. Проклятая Россия. Проклятые большевики.

Курт забрался под шинель. Поднатужился. Громко выпустил газы. Так теплее. И это… Своим дерьмом не пахнет.

Зачем они собирались на нас напасть? Что им мешало? И так им отдали половину Польши… Фюрер, Бог нации, тогда сказал, что русские собираются взять сторону Англии. Хотят влезть в европейские дела. Идиоты. Сидели бы в своей Азии… Кому она нужна? Здесь могут жить только русские. Но теперь — нет. Теперь, Германия дойдет до Урала и азиатская угроза больше не будет нависать над Европой. Да еще эти комиссары…

Под каким-то крымским селом их взвод расстрелял комиссара. Тот чего-то кричал по-своему и грозил им кулаком. А потом как все — задергался на пыльной земле. Это был первый выстрел Курта на настоящей войне. А потом был благословенный Крым и чертов упрямый Севастополь.

Тогда Курт думал, что не может быть ничего хуже войны на скальных тропинках Крымских гор. Увы. Ошибался.

Болота, болота… Проклятые болота…

Он почти уже уснул, когда плащ-палатку распахнул Шейдингер и в блиндаж ворвался холодный ветер, крупными каплями мазнувший по лицам солдат.

На него заорали все и гефрайтор торопливо запахнул вход. Но сон — сорвало.

Курт повернулся лицом к стенке, разглядывая капли влаги, стекающие по лицу какой-то бумажной красотки, выдранной покойным фельдфебелем из журнала и приспособленной на ржавые кнопки. Одна из кнопок красовалась чуть-чуть повыше белых трусов. Почти в центре композиции.

Шейдингер бесцеремонно плюхнулся на нары, двинув Курта локтем в поясницу.

— Двигайся!

— Иди в задницу! — буркнул Курт, но подвинулся. — Как там?

— Жопочка, — ответил гефрайтер, стягивая промокшую майку с мускулистого тела.

— В смысле? — не понял Курт.