Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.] - Эдуард Фикер

Позднее мы узнали, как все происходило. За то отлично рассчитанное время, в течение которого «кадиллак» был вне поля зрения наших наблюдателей, опоенную Веру Климову перенесли в грузовик — в тот самый, который доставлял шкаф на дачу Фидлера. За рулем грузовика сидел Дэвид Браун. Он, уже без всякой спешки, и отвез Веру на виллу Коларжа. Вера была совершенно беспомощна: ее все время держали под воздействием наркотиков. Профессор и его жена уложили девушку наверху, в комнате профессоршиной бабушки. Этой древней старухи уже не было в доме — незадолго до этого профессор потихоньку поместил ее в приют.

Теперь надо было тем или иным способом заставить Веру выдать документы. Но тут на вилле появился Карличек в роли Майера, а затем и «Гек». Приходилось отложить это дело. Дэвид Браун, которого профессор выдал за врача, из осторожности больше не появлялся на вилле.

Между там профессор Коларж справедливо решил, что «Август Майер» — человек весьма любопытный. Тогда он состриг с головы своей тещи необходимое количество седых волос и наклеил их на своего рода чепчик. Черный «конский хвост» Веры был безжалостно отрезан. Втерев в лицо девушки немного пепла, Коларж придал ее коже землистый оттенок, да еще подгримировал углем. Затем натянул ей на голову самодельный парик, повязал платок, повернул Веру лицом к стене, плотно укрыл ее одеялом и опустил шторы. Так он создал полное впечатление, будто на кровати лежит старуха. Поддерживать все это в нужном состоянии он велел своей супруге.

Проницательный Карличек, обследуя дом, действительно улучил момент, чтобы заглянуть в эту комнату — конечно, лишь мельком. И дал себя обмануть.

В нашей запоздалой догадке уже не было нужды: дом профессора подвергся тщательному обыску и личность лежавшей на кровати установили бы без труда. Но мы с Карличеком полагали, что наша профессиональная честь все-таки спасена, хотя бы и в последнюю минуту. Практически же это означало лишь то, что Веру освободили несколькими минутами раньше.

— И это ли не вина родителей?! — вскричал Карличек, указывая на девушку. — Могла бы она попасть в такое положение, если б мать заботилась о ней как надо?!

Состояние Веры было тяжелым. Пока кто-то вызывал по телефону врача, мы освободили ее от маскировки, И лежала она перед нами остриженная, восковая, страшно исхудавшая, с искаженными чертами лица, недвижная и словно постаревшая на много лет.

Профессор, со своим кирпичным румянцем, по-прежнему держался прямо. Он ничего не отрицал, на все вопросы отвечал коротко. Дэвида Брауна он выдал с головой. Назвал наркотики, которыми снабжал его Браун для поддержания опасного состояния Веры.

— Вы могли убить ее, — возмутился врач.

— А я не знал, каковы были намерения мистера Брауна, — возразил Коларж таким тоном, будто все это не слишком его касалось.

Жена его была в отчаянии. Теща — видимо, слегка тронутая — сидела в кухне на табурете, сложив руки, — ей не поручили никакой работы.

Госсарт, Браун и Дингль не подлежали нашей юрисдикции. В воскресенье их пригласили в Министерство иностранных дел, где и вручили предписание в двадцать четыре часа покинуть пределы Чехословацкой республики как особам нежелательным, долгое время использовавшим свое положение в дипломатической службе для враждебных по отношению к Чехословакии действий, что полностью доказано.

Но это был не конец. Нам предстоял еще один сюрприз. В воскресенье я сказал Карличеку:

— Хотите пойти со мной? Я иду в больницу к Лоубалу. Только куплю цветы его жене и какие-нибудь подарочки детям.

— С удовольствием! — радостно согласился Карличек.

— А после заглянем к полковнику. Он обязательно хочет вас видеть.

Вокруг койки Лоубала собралась слишком, пожалуй, многочисленная компания. Были там Трепинский, Скала и Карличек — все с женами, — старший сын Лоубала и еще кто-то. Для своего состояния поручик, можно сказать, чувствовал себя хорошо. Улыбался.

— У полковника вам придется хуже, — предупредил я Карличека, когда мы вышли из больницы. — Из вежливости вы не можете явиться в противогазе, а без него будет чертовски трудно.

— Ничего, переживем и это, — нахально ответил тот.

Мои угрозы не сбылись, Карличеку невероятно повезло: было ведь воскресенье, а я совсем и забыл, что дома, по распоряжению супруги, полковник не курит.

Только мы уселись перед полковником, зазвонил телефон.

— Это вас, из отдела, — передавая мне трубку, проговорил полковник таким глубоким басом, что Карличек только заморгал.

Мне сообщили, что Госсарт спрашивала командира группы, действовавшей на вилле Коларжа. Она высказала желание побеседовать с ним лично. Ей, конечно, могли только ответить, что в данное время это невозможно, но, когда такая возможность представится, ей сообщат. Госсарт оставила номер своего телефона и добавила, что дело у нее важное.

Полковник посоветовал позвонить ей сразу, а сам взял отводную трубку.

Я, естественно, не назвал Госсарт своего имени.

— Да, — сказала она, — я хочу с вами поговорить. Разрешите мне сейчас посетить вас?

О, это было уже совсем другое дело, не то что предупреждение Карличека о желании посетить меня в начале нашей истории! И я ответил с легкой иронией:

— Слишком большая честь для меня, мадам. Мы вас не можем принять, поскольку исключено, чтобы вы могли попасть к нам тем же манером, что профессор Коларж и некоторые служащие вашего посольства, чехословацкие граждане.

Полковник, довольный, громко хмыкнул. Госсарт, выдержав небольшую паузу, сказала, что понимает это.

— И все же я охотно исполню вашу просьбу, — продолжал я. — С вашего разрешения, я сам могу подъехать в посольство, если вы еще там.

— Хорошо, — согласилась Госсарт. — Приезжайте.

Так и вышло, что я оставил Карличека на произвол полковника.

Элизабет Госсарт приняла меня в своей квартире. В комнате бросались в глаза чемоданы, открытые и уже запертые, вороха одежды, общий беспорядок. Суетились слуги. Красавица вытаращила на меня глаза — правда, только на миг.

— Так это вы?! Впрочем, я подозревала что-то в этом роде. Прошу вас, садитесь. Мне нужно торопиться.

— Что ж, это мне только приятно, — съехидничал я.

Госсарт выслала слуг.

— И чтоб никто не входил сюда, пока я не позову! — крикнула она им вслед.

Я ждал спокойно, молча. Наконец она заговорила:

— Речь пойдет о Дэвиде Брауне. Ему нет никакого смысла уезжать в Англию. Это не его родина. И его мгновенно вышлют обратно к вам. У него подложные документы.

— Кто же такой Дэвид Браун?

— Он из числа тех, кого вы называете эмигрантами. Его настоящее имя — Павел Чермак, но жил он и под другими фамилиями. Работал на разведки нескольких государств. В своем роде это человек одаренный. Нет нужды отрицать, что мне он отлично подошел.

— Вы сами достали ему документы на имя Брауна?

Она пожала плечами и весьма непринужденно бросила:

— У вас найдется немало вопросов, на которые я не стану отвечать.

Браун, вероятно, и любовником ее был, и вот она невозмутимо сбрасывает его со счетов.

— Ладно, — сказал я. — Если я вас правильно понял, вы перекладываете на совесть Павла Чермака все то, чего не хотите иметь на своей совести. Например, соучастие в убийстве Арнольда Фидлера, насилие над Верой Климовой и прочие уголовные преступления.

— Совершенно верно, — просто подтвердила Госсарт. — И он, без сомнения, во всем вам признается.

— Другими словами, вам выгодно от него отречься. Ведь как знать, что предпринял бы господин посол, если б все эти преступления остались за вами.

Она лишь тонко улыбнулась.

— Не надо считать меня такой уж простушкой, что вы! Вся тяжесть ложится на мистера Брауна. В сущности, все это он делал из привязанности ко мне. Хотел спасти мое положение. Если угодно, считайте его моей жертвой. Я же не могу его пощадить, чтоб не навредить себе еще сильнее. Его превосходительство господин посол ничего не знал. Он глубоко возмущен. По его распоряжению пан Чермак-Браун покидает здание посольства. Сделайте из этого выводы. Можете воспользоваться телефоном.

Я с благодарностью принял это предложение.

Итак, Павел Чермак, он же Дэвид Браун, попал в число лиц, подлежащих нашей юрисдикции. Но он резко отличался от остальных арестованных по этому делу, соблазненных большими деньгами. Он был более крупного ранга, этот мистер Браун, он в самом деле был одаренным и изобретательным честолюбцем.

— Она была моей любовницей, — без сожалений и без угрызений совести пожал он плечами. — Она и втравила меня в эту историю. Я всегда думал, что это может кончиться именно так. Разведчица не имеет права быть сентиментальной, у нее не должно быть сердца. Мое положение незавидно, но и ей немногим лучше придется там, на родине.