Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

Но Томас Сеймур уже овладел собой и снова пришел в обычное спокойное состояние. Он подошел к принцессе и, несмотря на ее сопротивление, схватил ее в свои мощные объятия.

— Дурочка! — сказал он ей среди поцелуев. — Милая, дорогая дурочка, как ты прекрасна в гневе и как я люблю тебя! Любовь вызывает ревность, и поэтому я не жалуюсь, хотя ты со мной очень жестока и несправедлива. Королева слишком холодна и горда, чтобы мужчина дерзнул любить ее. Ах, только подумать об этом — уже преступление против ее добродетели и порядочности, а ведь она не заслужила того, чтобы мы стали ругать и позорить ее. Она была первой, кто справедливо отнесся к тебе, а по отношению ко мне она всегда была милостивой повелительницей.

— Это — правда, — пробормотала Елизавета, сильно пристыженная, — по отношению ко мне королева всегда была верным другом и матерью, и ей я обязана своим настоящим положением при дворе. — Затем, помолчав немного, она, смеясь и протягивая графу Сеймуру руку, сказала: — Ты прав, было бы преступлением подозревать ее, и я — просто дурочка. Забудь это, Сеймур, забудь мою вздорную и детскую ярость, я же обещаю тебе за это, что никому, даже самой королеве не выдам нашей с тобой тайны.

— Клянешься ты мне в этом?

— Клянусь тебе, как клянусь еще в том, что никогда больше не буду ревновать тебя!

— Тогда ты будешь справедлива и к королеве, и к самой себе, — произнес граф смеясь и снова привлек ее в свои объятия.

Но Елизавета нежно отстранила его, сказав:

— Теперь я должна идти. Уже занимается заря, и архиепископ ждет меня в часовне. Я буду исповедоваться ему.

— Как? Ты все-таки выдашь ему тайну нашей любви? — воскликнул граф.

— О, — с чарующей улыбкой ответила принцесса, — это — тайна между нами и Богом; только Ему Одному мы могли бы исповедоваться в ней, потому что только Он Один мог бы дать нам отпущение. Прощай, Сеймур, прощай и думай обо мне, пока мы снова увидимся! Ах, когда мы снова увидимся?

— Когда настанет такая же ночь, как сегодня, возлюбленная моя! Когда не будет луны на небе!

— О, в таком случае я могу только пожелать, чтобы фазы луны сменялись каждую неделю! — сказала Елизавета с очаровательной невинностью ребенка. — Прощай, Сеймур, нам пора расстаться.

Она прижалась к высокой фигуре графа, словно лиана, обвивающая ствол столетнего дуба. Затем они расстались. Принцесса тихонько и незаметно скользнула в свои комнаты, а оттуда — в придворную часовню, а граф спустился по винтовой лестнице, которая вела к потайной калитке.

Он вернулся в свой дом не замеченный никем. Даже его камердинер, спавший в прихожей, не заметил, как граф тихонько на цыпочках проскользнул мимо него и пробрался к себе в спальню.

Но глаза Сеймура не сомкнулись сном в эту ночь, так как его душа была неспокойна и полна самых диких мук. Он был недоволен сам собой и обвинял себя в измене и предательстве, но затем снова пытался в гордом высокомерии оправдать себя и заставить замолчать совесть, осуждавшую его за нарушение обетов верности.

— Я люблю ее, и только ее одну! — сказал он самому себе. — Екатерине принадлежит мое сердце и моя душа, и ей готов я пожертвовать всей своей жизнью. Да, я люблю ее! Я поклялся ей сегодня в этом, и она моя на вечные времена!

«Ну, а Елизавете? — допрашивала совесть. — Разве ей ты тоже не клялся в любви и верности?»

— Нет! — ответил граф. — Я только принимал ее клятвы, я не отвечал ей на них такими же обещаниями, а когда я клялся ей, что не женюсь на герцогине Ричмонд, когда клялся в этом своей любовью, то думал только о Екатерине, об этой гордой, прекрасной, очаровательной, девственной и пышной женщине, а совсем не об этой юной, неопытной, дикой девчонке, лишенной очарования маленькой принцессе!

«Но эта принцесса может со временем стать королевой!» — шептало ему честолюбие.

— Ну, это очень сомнительно! — ответил Сеймур сам себе. — А вот что Екатерина станет регентшей, это наверное, и если я буду ее супругом, то сам стану регентом Англии.

В этом-то и заключался секрет его двойной игры. У Томаса Сеймура была только одна цель, одно стремление: стать могущественнее и больше, чем все высшие чины английской знати, стать первым человеком в стране. Чтобы добиться этого, он не отступил бы ни пред каким средством, ни пред каким предательством и преступлением. Подобно последователям Лойолы, он в оправдание своих поступков говорил себе, что цель оправдывает средства. Поэтому теперь каждое средство казалось ему хорошим, если могло способствовать достижению его цели.

Он был твердо убежден, что пламенно любит королеву, и в лучшие моменты жизни души на самом деле любил ее. Он исключительно зависел от настроения момента. Сын настоящей минуты, он с быстротой молнии менял симпатии и желания и всегда представлял собою только то, что ему внушала эта минута.

Поэтому, находясь около королевы, Сеймур не лгал в своих клятвах вечно любить ее. Он и на самом деле любил ее, и любил тем более горячо, что эта любовь была в согласии с его честолюбием. Он обоготворял королеву, так как она была тем средством, которое могло привести его к цели!

Да, он любил королеву, но его гордое, честолюбивое сердце не могло быть настолько объято одной любовью, чтобы там не оказалось места для второй, при условии, чтобы эта вторая любовь могла представить ему счастливый шанс для осуществления намеченных им целей.

Такой шанс могла дать Сеймуру любовь Елизаветы. И если королева наверное станет когда-нибудь регентшей Англии, то Елизавета могла, быть может, стать английской королевой. Конечно, сейчас все это не выходило за границы возможностей, но можно было приложить все свои усилия, чтобы возможность стала действительностью.

К тому же, это прелестное, пылкое дитя любило его, а Томас

Сеймур был сам слишком молод, чтобы отказаться от этой любви.

— Мужчине не годится жить одной только любовью, — сказал он сам себе, еще раз вспоминая все события этой ночи. — Он должен стремиться к более высоким целям и не имеет права пренебрегать даже малейшим средством, способствующим осуществлению их. К тому же мое сердце достаточно поместительно, чтобы его хватило на двойную любовь. Я люблю обеих прекрасных женщин, предлагающих мне корону. Пусть же сама судьба решает, которой из двух должен я принадлежать!

XII

ГЕНРИ ГОВАРД, ГРАФ СЭРРЕЙ

Большой придворный праздник, которого ждали так долго, был наконец определенно назначен. Рыцари и лорды готовились к турниру, поэты и ученые — к поэтическому соревнованию. Рыцари должны были сражаться в честь своих дам, поэты должны были воспеть их в своих поэмах, а Джон Гейвуд — представить ряд веселых фарсов.