Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

все его детство будет отравлено вашими сценами и твоим недовольством. Мне очень жаль, я пытался не вмешиваться, но теперь я чувствую необходимость сказать тебе, что я думаю. Решись сделать свой выбор, не поступай, как я и как все остальные. Ты даже не представляешь, сколько пар продолжают быть вместе лишь из-за нежелания выбора.

Она отстраняется от моей ласкающей ее щеку руки, упирается локтями в колени и закрывает лицо руками. Потом начинает раскачиваться из стороны в сторону, как делала Катерина, когда чувствовала себя в ловушке. У меня вырывается смешок. Обернувшись, Звева смотрит на меня с недоумением.

– Нет, ничего, просто ты очень похожа на мать, она тоже часто так качалась.

– Я этого не помню.

– Ну, обычно матери стараются скрыть от детей, когда им тяжело.

Эта фраза сразу гасит слабый отблеск радости, едва озаривший ее лицо.

– Ты думаешь, я неправильно веду себя с Федерико, это так? – быстро спрашивает она.

– Да, – признаюсь я, – но кроме того, я полагаю, что это нормально и что тут уж никто ничего поделать не может. Я неправильно вел себя с тобой, ты – с ним, а он будет неправильно вести себя со своими детьми.

Кажется, это ее успокоило, так что мы еще какое-то время сохраняем молчание и только наше дыхание то в унисон, то в разнобой нарушает ночную тишину, как бывало когда-то много лет назад. И снова первой заговаривает она:

– Почему ты не перейдешь спать туда?

– Куда?

– На вашу с мамой кровать, в спальню.

– Нам всем будет там тесно.

– Да и наплевать.

– Мне тут нормально, не волнуйся за меня.

– По правде говоря, я волновалась за себя.

Я с удивлением смотрю на нее. Тогда она поднимает брови и продолжает:

– Просто мне очень грустно спать в той кровати…

Да, точно, я об этом не подумал. Люди всегда оставляют частичку себя в тех вещах, которыми они пользовались в течение жизни. Забравшись под одеяло, Звева обнаружила там свою мать.

– Ну хорошо, тогда я приду, чтобы тебе не было грустно, – поспешно обещаю я, – но я тебя предупреждаю: я постоянно верчусь и храплю, как свинья.

Она смеется, помогая мне подняться. Мы забираемся под одеяло по обе стороны от спящего Федерико, и потом Звева перед тем, как погасить свет, внимательно смотрит на меня и шепчет:

– Спасибо, пап.

– Да брось, было бы за что…

Когда в комнате воцаряется тьма, я остаюсь один на один с моими мыслями и лежу, уставившись в потолок, расчерченный полосками света, пробивающегося из-за занавесок. И впервые за и не вспомнить уже сколько времени я чувствую, что мне необыкновенно хорошо. Я поворачиваюсь и рассматриваю Федерико, который спит на спине с открытым ртом. Звева же отвернулась в другую сторону, но я все равно могу слышать ее дыхание. И поэтому я непроизвольно возвращаюсь мыслями к тому времени, когда это она маленькая лежала посередине кровати, а ее мать была той, что поворачивалась ко мне спиной. Прошло сорок лет, и все же кажется, что история повторяется – будто всегда разный, но один и тот же непрерывный поток.

То, какие мы сейчас, исчезнет вместе с нашим телом, но то, какими мы были, навсегда останется в чертах наших близких. Мне кажется, что в Звеве я нахожу что-то от Катерины – точно так же, как в какой-то момент я различил в лице моей матери черты деда. Кто знает, а вдруг в один прекрасный день я и сам тоже проявлюсь благодаря какому-нибудь жесту, выражению или улыбке моей дочери. И кто знает, чьи глаза смогут это заметить.

Как облака

Сегодня утром я встал раньше обычного, тихонько выбрался из-под одеяла и отправился на кухню. Звева и Федерико все еще спали блаженным сном. Я же всю ночь провел в беспокойстве, как бы не шевельнуть даже мизинцем, чтобы не разбудить внука. Спустя короткое время у меня задеревенело плечо и затекла рука, но все же это было не самое неприятное ощущение из тех, что пронизывали мое тело. Потому что где-то через два часа после того, как я заснул, меня – с точностью швейцарских часов – посетило желание помочиться, а спустя еще шестьдесят минут это желание превратилось в безудержный позыв. Мочевой пузырь взывал ко мне, умоляя помочь ему освободиться от всей бесполезной жидкости, накопленной мною за прошедший день. Говоря начистоту, за ужином я слегка переусердствовал с вином. Поди-ка объясни ему (мочевому пузырю, я имею в виду), что кувшинчик вина обладает чудесной способностью сделать многие вещи приемлемыми – даже одинокий тоскливый вечер перед телевизором, по которому идет какое-то бесполезное телешоу.

Короче говоря, мне срочно нужно было в туалет. Но проблема была в том, что чтобы дойти до него, мне нужно было включить свет, надеть очки, сунуть ноги в тапочки и прошаркать по коридору. Невозможно представить, чтобы весь этот тарарам не разбудил бы Звеву и Федерико. Поэтому оставшиеся четыре часа я лежал неподвижно, не меняя положения на боку – поскольку с мочевым пузырем, раздувшимся как воздушный шар, нечего и думать переворачиваться на спину: для этого нужно обладать нечеловеческим порогом сопротивляемости боли.

В общем, нельзя сказать, чтобы ночка выдалась очень спокойной, но тем не менее наступивший за ней день оказался – если это только возможно – еще хуже. За завтраком Звева объявила мне, что собирается вечером вернуться домой. Я улыбнулся ей, хотя она наверняка смогла разглядеть разочарование на моем лице. Не столько потому, что она в который раз решала отказаться от выбора, сколько потому, что в результате ее короткого и неожиданного пребывания я чувствовал себя гораздо счастливее, чем мог бы раньше предположить. К одиночеству привыкаешь и забываешь о том, насколько менее страшной кажется ночь, когда рядом с собой ты слышишь чье-то дыхание. Так или иначе, решение было ею принято, и я тут уже не мог ничего поделать, так что я ничего и не делал, а только молча пил кофе, пока она не попросила меня об одолжении: отвести Федерико в школу. В прошлом подобная просьба заставила бы меня нахмуриться, но этим утром я, к своему удивлению, только довольно улыбнулся.

Меньше чем через час мы уже были с Федерико у его школы. Здесь я внезапно остановился и посмотрел на ясное небо, где несколько маленьких смешных облачков лениво плыли в сторону Везувия. Это был совсем не тот день, чтобы сидеть в классе взаперти. Так что я повернулся к внуку и сказал:

– Знаешь, что мы сейчас с тобой сделаем?

Он помотал головой.

– Мы не станем заходить, в школу ты пойдешь завтра. А сегодня утром ты побудешь с дедушкой!

Федерико улыбнулся и вытаращил глаза, позволив тем самым старому ворчуну вроде меня хотя бы разок почувствовать себя кем-то лучшим,