Раб великого султана - Мика Валтари

Абу эль-Касим страшно испугался и, опустившись на колени, стал целовать землю перед Мустафой; торговец даже попытался облобызать юноше ноги, но тот, разозлившись, пинком оттолкнул Абу. Я же тихо попросил:

– Господин мой, разреши жалкому рабу обратиться к тебе! Пока улыбка все еще озаряет твое лицо, позволь мне замолвить слово за моего брата, который томится в подземелье этого дворца. Вели привести его сюда и позволь мне защищать его, ибо человек он простой и наивный и не может связать толком двух слов.

Хайр-эд-Дин ответил:

– О нет, лучше мы сами пойдем к этому удивительному человеку – Антару. Ведь его зовут именно так? О его невероятной силе рассказывают легенды. А ты не выдавай меня. Я хочу услышать, что скажет он в свое оправдание, когда очнется от пьяного дурмана.

Итак, мы оставили Мустафу бен-Накира с его стихами и вчетвером – Хайр-эд-Дин, еврей Синан, Абу эль-Касим и я, – отправились в подземелье. Стражник поднял тяжелую железную дверь в полу, и мы по очереди спустились в маленькую темную камеру. Жуткий смрад ударил нам в ноздри. Мой песик Раэль встретил меня радостным лаем. Шум разбудил Антти, и он сел, держась за голову обеими руками и уставившись на нас налитыми кровью глазами. Воды в ведре больше не осталось, хлеб исчез, все кругом покрывали нечистоты. Антти промолвил слабым голосом:

– Что случилось, где я, и почему ты, Микаэль, покинул меня в самый страшный и унизительный момент в моей жизни? Только это ни в чем не повинное животное стало свидетелем моего пробуждения и утешало меня, ластясь ко мне и вылизывая мое грязное лицо своим нежным язычком.

– Может, ты помнишь, – мгновение поколебавшись, спросил я, – что султан Селим бен-Хафс умер?

Антти тупо уставился на меня, но в следующий миг в его глазах блеснул огонек понимания. Мой брат огляделся по сторонам и зашептал:

– Все прекрасно помню. Но разве мы не решили, что это был несчастный случай? Что султан поскользнулся в бане и свернул себе шею?… Неужели кто-то узнал правду? – допытывался он, понизив голос. – Где Амина? Она лучше всех сможет рассказать об этом. Но как она могла позволить бросить меня в эту навозную жижу?! Почему оставила в подвале – обнаженного и ограбленного?… Оставила в подвале… Как она могла поступить так со мной после всего того, что я сделал для нее и ее подруг? Я ведь служил ей, как умел!

– Антти, – произнес я сочувственно, – будь мужчиной и приготовься мужественно вынести боль. Я должен сообщить тебе, что эта женщина тоже умерла, как, впрочем, и ее сын.

Антти привалился к холодной каменной стене; глядя на меня широко открытыми глазами, он в ужасе пробормотал:

– Ты хочешь сказать, что в пьяном угаре я так поколотил Амину, что она умерла? Даже пьяный до бесчувствия, я никогда не совершал насилия над женщинами, всегда терпеливо выслушивая их глупую болтовню.

Он раскачивался всем телом, держась за голову, и стонал:

– Нет, нет, это неправда! Никогда не поверю, что я способен на такое! Видимо, в меня вселился бес. Это он живет в запечатанных кувшинах с вином, и Пророк воистину прав, запрещая правоверным употреблять этот напиток шайтана!

Я сочувствовал Антти, понимал его страдания и раскаяние, поэтому пытался утешить брата, как мог.

– Нет, нет, ты ее и пальцем не тронул, – заверил я Антти. – Ее погубило совсем другое. Аллах покарал эту женщину за грехи. Но я думаю, что нам не стоит сейчас говорить об этом, надо щадить твои чувства. Одно лишь следует тебе знать: Амина была женщиной хитрой, она подло заманила тебя в ловушку. Вспомни: ведь это именно она каждый день угощала тебя вином, чтобы таким образом заставить тебя забыть о твоей врожденной стыдливости и отвратить от богоугодных дел.

Антти с облегчением вздохнул, вытер слезы, струившиеся по щекам, и грустно произнес:

– Значит, я – вдовец, несчастный горемыка. Мне жаль ее, ибо она была женщиной в расцвете лет, верной женой и нежной матерью, хотя и вела себя весьма распутно – да простит мне Аллах эти слова, ибо негоже плохо говорить про мертвых. В общем, я надеюсь, что и ты, и другие добрые люди разделят мою скорбь и не будут слишком осуждать меня за то, что я пытался утопить свои горести в вине, из-за чего и наделал массу глупостей.

Он смотрел на нас с надеждой, но Абу эль-Касим, вздохнув, ответил:

– Ах, раб мой, Антар! В пьяном виде ты убил агу султана Селима и сорвал с него тюрбан. Защищайся, если сумеешь, говори сейчас все, что может оправдать тебя, – в противном случае мы отведем тебя к кади[30] и вскоре тебя повесят, четвертуют, сожгут на костре и бросят на съедение собакам.

Антти умоляюще поднял вверх руку и тихо сказал:

– Делайте со мной, что хотите. Я заслужил самое жестокое наказание, и мне станет легче, если палач отрубит мне голову – она у меня раскалывается от боли. Однако наказать меня следовало значительно раньше – как только я выпил первый глоток вина, которое поднесла мне Амина. Так было бы правильнее. Все, что со мной потом случилось, – лишь следствие этого глотка. Я прекрасно помню, как убил агу, но ведь никто больше не пострадал, а то, что произошло между нами, я с чистой совестью могу назвать простой ссорой. Такие стычки нередки среди солдат. Поэтому я не боюсь предстать перед кади, ибо позор грозит ему, а не мне, если за обычную ссору он накажет меня розгами.

Антти вскинул голову и гордо посмотрел на нас, полностью убежденный в своей правоте. Он говорил по-фински, я же переводил его слова, а когда закончил, Хайр-эд-Дин громко расхохотался, подошел к Антти, дружески похлопал его по плечу и воскликнул:

– Ты нравишься мне, к тому же ты произнес великолепную речь в свою защиту, и я прощаю тебе все твои преступления.

Антти сбросил с плеча руку Хайр-эд-Дина, грозно взглянул ему в лицо и, повернувшись ко мне, сурово спросил:

– Кто этот человек, и что ему здесь надо?

Меня смертельно напугали неосторожные слова брата, и я поспешно ответил:

– Это – Хайр-эд-Дин, владыка морей, с сегодняшнего дня – властелин Алжира.

Но Хайр-эд-Дин вовсе не обиделся на Антти.

– Я подарю тебе новый халат и саблю, – сказал он, – настоящую турецкую саблю, и думаю, что ты станешь служить мне верой и правдой, и совершишь немало подвигов.

Антти с горечью ответил:

– Хватит водить меня за нос, и сабля мне вовсе не нужна. Я предпочитаю уединиться в пустыню и до конца дней своих вести жизнь отшельника. Вы даже с чистой совестью можете оставить меня здесь, в этом каменном мешке, мне все равно, лишь бы у меня была чистая одежда и несколько буханок хлеба.

После долгих споров нам все же удалось уговорить его покинуть смрадную мрачную камеру, а когда Антти совершал омовение, чтобы предаться молитвам, которыми он давно пренебрегал, Хайр-эд-Дин прислал ему прекрасные одежды и столь великолепный ятаган, что мой брат не удержался и проверил на ногте, сколь остро лезвие этой кривой турецкой сабли. Потом, удовлетворенно вздохнув, он сунул оружие за пояс. Я же рассказал Антти о том, что произошло, пока он спал – разумеется, я сообщил ему лишь то, что считал нужным, – и так закончил нашу беседу: