Тайный брак - Уильям Коллинз

В настоящую минуту я вынужден изменить свой план. Болезнь моя возобновилась, и время моего выхода из больницы неизвестно. Моим интересам так же противно, как и твоим, оставлять тебя в доме отца в ожидании моего выздоровления. Приходи же ко мне завтра, лишь только сможешь незаметно ускользнуть из дома. Тебя впустят сюда как посетительницу и укажут мою кровать, когда ты спросишь господина Тюрнера: под этим именем я известен в больнице. С помощью преданного друга, живущего в городе, я нанял квартиру, где ты можешь жить неизвестной ни для кого до тех пор, пока я выздоровлю и соединюсь с тобой. Ты можешь, если хочешь, приходить в больницу два раза в неделю, это послужит тебе также средством свыкнуться с моим лицом.

В первом письме я уже рассказал тебе, каким образом и в каком месте я был изуродован, и когда ты увидишь это собственными глазами, ты лучше поймешь мои планы на будущее время и лучше приготовишься помогать мне.

Тебе не надо уже заботиться разыгрывать роль оскорбленной невинности, ни обманывать твоего мужа, ты узнаешь этому причину при нашем свидании. Отныне я буду распорядителем твоей судьбы… Перед тобой открывается новое и опасное поприще жизни, ты вступишь на него завтра, когда придешь ко мне, исполняя мое приказание.

Р. Маньон"

Очевидно, что это было то самое письмо, которое подавала мне служанка, когда я был вчера в Северной Вилле. Число поставлено на нем то же, что и на моем. Я заметил, что конверта не было, и спросил у Ральфа, не захватил ли он и его.

— Нет, — отвечал он. — Шервин выронил письмо точно в таком виде, как ты его видишь. Я полагаю, что дочь его конверт унесла с собой, думая, что в нем находится и это письмо. Но это ничего не значит. Взгляни-ка сюда: негодяй подписал письмо своим именем, как будто обыкновенное письмо. Это письмо — достаточная против него улика, а этого только нам и надо для наших будущих переговоров с ее батюшкой.

— Но, Ральф, неужели ты думаешь…

— Что отец приведет ее назад? Конечно, он это непременно сделает, если только успеет захватить ее в больнице, если же нет, то ее побег представит нам новые хлопоты. Как мне кажется, вот какой оборот примет тогда это дело. После чтения этого письма и побега дочери Шервин поймет, что ему остается только молчать. Мы можем считать его ручным и очень покорным. Что касается другого мошенника, то нельзя не понять, что — и по письму его видно — он затевает что-то недоброе. Если он в самом деле вздумает тревожить нас, то мы его снова заклеймим, и на этот уже раз, ради разнообразия, я возьму труд на себя, или мы его предадим в руки полиции — и делу конец. Кроме того, у Маньона нет в кармане свидетельства о браке, да и он не захочет сознаваться публично, что его поколотили… Э! Да что с тобою? Что ты так побледнел?

Я сам чувствовал, как изменяюсь в лице. Во время его рассказа я невольно заметил, какая страшная разница между враждой Маньона, как предполагал ее Ральф, и действительной его ненавистью, как я узнал это из его письма ко мне. Первый шаг его злобного умысла был уже сделан через побег дочери Шервина. Надо ли показать брату письмо ко мне от Маньона? Нет: это значило бы не защищаться самому от опасностей, которыми он угрожал мне, но и подвергать брата тому же преследованию на всю жизнь. Эта мысль заставила меня содрогнуться, и когда Ральф повторил свой вопрос о моей внезапной бледности, я пролепетал какое-то оправдание, прося его продолжать.

— Сидни, — сказал он, — я понимаю, что все это тебе больно слышать, хотя тебе не следовало бы ожидать другого, лучшего от этой женщины, которая решилась соединиться с Маньоном даже в больнице.

Ральф был прав: против моей воли это болезненное чувство примешивалось ко всему, что я испытывал.

— Но, не говоря об этом очень естественном чувстве отвращения, не должны ли мы приготовиться к тому, чтобы предоставить ей полное право действовать по произволу и жить как угодно, только не под нашим именем? Но вот в чем величайшая опасность и затруднение: если Шервин не найдет ее, то мы должны отыскать ее, а иначе кто нам поручится, что она не станет жить под нашим именем и в качестве твоей законной жены не наделает кучу долгов? Если отец приведет ее в Северную Виллу, то уж это будет моя забота вразумить их обоих, в противном случае мне надо будет вести с нею переговоры, где бы она ни скрывалась. В настоящее время это единственная заноза в нашем боку, а эту занозу надо тотчас вытащить золотыми щипчиками. Не так ли и ты полагаешь, Сидни?

— Да.., но…

— Ты хочешь спросить, каким способом это сделать? Ну, если не сегодня, так завтра я буду встречаться с мистером Шервином и узнаю, не возложил ли он снова на свою дочку отеческие руки, а в противном случае нам надо отправиться в больницу и самим постараться открыть что-нибудь. Не беспокойся, Сидни, не отчаивайся! Я сам пойду с тобой, тебе не надо видеться ни с ней, ни с этим человеком. Тебе только надо идти со мной, потому что твое присутствие может быть необходимо. Ну, теперь мне надо уйти от тебя до завтра… Мне непременно надо появиться на глаза госпоже ***, а то она самая впечатлительная женщина в мире и, чего доброго, пожалуй, еще напечатает во всех газетах, что я пропал… Ну, мы выпутаемся с тобой из беды, старый товарищ, сам увидишь… Кстати, не знаешь ли ты по соседству с Бромптоном какого-нибудь отдельного хорошенького домика?.. Большинство из моих друзей по клубу живет в другой стороне, и отдельный домик.., понимаешь для чего.., в последнее время я весь захвачен страстью к музыке и скрипке, после этого, скажи, к чему бы я не был способен?.. Госпожа *** аккомпанирует мне на фортепьяно, и я имею причины думать, что мы были бы истинной казнью для всех соседей, — вот в чем дело. Ну, так не слыхал ли ты о таком домике? Нет, так и не надо! Я обращусь в какую-нибудь контору агентства. Клэра узнает сегодня же, что мы попали на хорошую дорогу.., только удалось бы мне обмануть бдительность моего Аргуса в юбке: она немножко упряма, зато, уверяю тебя, она в полном смысле женщина высоких достоинств. Подумай только, какие перемены совершила она во мне: я играю на скрипке, нюхаю табак и намерен аккуратно расплачиваться за квартиру в предместье. Каково? Ну, до свидания, Сидни, до свидания!

Ральф не явился на следующее утро, весь день прошел в ожидании его. Наконец к вечеру я получил письмо.

Из этого письма я узнал, что Ральф написал Шервину, чтоб осведомиться, нашлась ли его дочь.

Ответ на этот вопрос получил он только после полудня. Ответ был отрицательный. Шервин в больнице не нашел уже своей дочери, и никто не мог сказать ему, куда она девалась. Он сам соглашался, что в его словах и поступках было столько ярости, что его нашли нужным не впускать в палату, где лежал Маньон. Вернувшись домой, он нашел жену в критическом состоянии, а к вечеру она уже умерла. Ральф прибавлял, что по письму Шервина видно, что он словно помешался в уме. О своей дочери он писал в самых бешеных выражениях, клянясь, что в присутствии всех родных объявит, что она была причиной смерти своей матери. Наконец, он призывал на собственную голову все проклятия, если заговорит когда-нибудь с своей дочерью, даже если б увидел ее на улице умирающей с голода. В постскриптуме Ральф уведомил меня, что завтра утром зайдет за мной, чтобы посоветоваться, какие принять меры для обнаружения теперешнего места жительства дочери Шервина.

Каждая фраза этого письма предвещала приближение кризиса, и однако я не чувствовал ни желания, ни силы приготовиться к роковой минуте. Во мне начинало расти убеждение, что всеми моими делами управляет судьба и что никакое человеческое предвидение не может изменить ее. С терпением, страдая, в отчаянии ожидал я дальнейших событий. Одно чувство, вполне живое, сохранилось во мне: при мысли, что надо видеть Маньона, меня охватывал страх. С каждым днем, с каждым часом меня все более пугало появление этого приводящего в ужас призрака.

Брат пришел аккуратно в назначенный им час. Когда он предложил мне сопровождать его в больницу, я тотчас же согласился без всякого колебания. Пока Ральф заходил в подъезд, я оставался одиноко и безмолвно перед этим угрюмым дворцом страданий, где лежал Маньон, куда последовала за ним прекрасная, целомудренная Маргрета, предмет моих первых и единственных мечтаний любви.

Ральф еще разговаривал с привратником, когда какой-то господин, вышедший из больницы, тотчас же подошел к нему, называя его по имени. Я слышал, как Ральф воскликнул:

— Бернар! Джек Бернар! Ты в Англии? Кому бы это пришло в голову?

— А почему бы и нет? — ответил тот. — Шесть месяцев тому назад парижская больница выдала мне все аттестаты, как знающему хирургу, а в Париже я не хотел оставаться и лишний день для своего собственного удовольствия. Помнишь ли свои насмешки?.. Давно это было!.. В последний раз, как мы с тобой встречались, я был для тебя «немой Листон, затерянный в толпе». Ну вот мы и прибыли в Англию, чтобы выйти из мрака и блистать, если можно, между первыми светилами науки. Тут, любезный друг, целая масса субъектов, к сожалению, я должен сознаться, что в других местах их мало.