Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Багдада и катания на лодках по реке Тигр. Продолжением служит рассказ о свидании автора-героя с возлюбленной, которая упрекает поэта, собирающегося ее покинуть и отправиться к багдадскому Атабеку Маудуду ибн Занги (1149–1169). Далее в касыде приводится описание путешествия к престолу адресата, выдержанное в духе жанра рахил и заканчивающееся прибытием поэта к багдадскому двору. Там его стихи не оценивают по достоинству, и тогда ему во сне является подруга (друг) и сочиняет панегирик в честь побед восхваляемого в борьбе с крестоносцами.

Повествовательное и описательное начала в касыдах Анвари выступают в гармонично подобранных пропорциях, поскольку поэт стремится придать своим произведениям как черты увлекательного и остроумного рассказа, так и черты виртуозного и технически изощренного описания.

В другой касыде Анвари зачин с участием «возлюбленной-вдохновительницы» решен иначе:

Вчера под вечер появилась в моих дверях она, хмельная и

                                                                взволнованная,

Подобная двухнедельной луне, и [потому] дружная с каждой

                                                               из семи [планет].

Ее пленительные локоны извивались и скручивались

                                                                         кольцами,

Ее губительные глаза в полудреме были полны неги.

Вскочил я с места и подбежал к ней со словами привета,

Крепко обнял ее, как вьюк сахара.

Сказала она: «Спроси меня, откуда я прибыла, [и расскажи]

                                                                                  сам,

Когда вернулся, не умер ли от усталости и как твои дела».

Ответил я: «В тоске по тебе дела мои шли скверно,

Но от радости встречи с тобой они нынче стали, как картинка.

С тех пор, как я не держал тебя в объятиях, словно чанг,

Я непрестанно издавал горькие стоны, как басовые струны

                                                                              чанга».

Она уселась и повела рассказ о том, что приключилось

                                                        с первого дня разлуки,

И рассказ ее был красноречив и трогателен.

Со слезами она говорила: «В конце концов,

Стал для меня непосилен груз ожидания в разлуке с тобой!

Слава Богу, однажды мы [здесь] были вместе,

А теперь снова встретились в этом краю.

Эта история переходила из уст в уста, пока я, наконец,

Не рассказала ее тебе и не завоевала твое доверие.

Попала та история в число поэтических мотивов,

                                                      и скандировали ее поэты,

Облекая в сложные размеры и причудливые метафоры».

Сказала она: «Пусть я пьяна и утомлена, задавай мне вопросы,

Поскольку один-два секрета этой поэтической манеры

                                                   не скрыты, но и не явлены».

Спросил я: «Что является причиной вращения небосвода,

Если под вращающимся сводом это бывает правым и левым?

На пиру этому бы позавидовала ветка осенней порой,

В щедрости это пристыдило бы облако весной.

Основа его существования в разветвлении из единого корня,

Имеет это тот же порядок, что семь [планет] и четыре

                                                                            [стихии]».

Она ответила: «Это рука наместника султана Востока и Запада,

Того, кто выбран из всех в мире и является советником

                                                                             государя,

Маудуда Ахмада ‘Исма, того, кто благодаря знанию дела

Держит в руке воли узду мира».

Спросил: «Что это такое, если оно – тело без души,

И в младенчестве его кормилицей был утренний ветерок,

                                                              а матерью – ручей?

Оно усмиряет волны смуты, оно – день, прогоняющий ночь,

От него тучнеет царство, хоть само оно – тонкое деревце или

                                                                  месяц на ущербе.

Порой в натуру слова оно вкладывает разумную душу,

Порой на берегу реки выращивает царственную жемчужину».

Она ответила: «Это перо [государева] наместника, советника

                                                                   Востока и Запада,

Это – благое проявление его добродетели и мудрого правления

                                                                         в день приема.

Перо Маудуда Ахмада ‘Исма, благодаря местопребыванию

                                                                                 которого

Упрочилось здание веры, и укрепились устои государства».

Я сказал: «Если захотел бы я тебя испытать в [искусстве

                                                                      сложения] касыд,

То сказанное тобой в восхвалении было бы целью жизни!

Твоя способность творить [в стихах] чудеса может произвести

                                                                            впечатление»,

А она сказала: «Довольно рассуждать, ступай, неси чернила и

                                                                                     калам».

Поднялся я и поставил перед ней чернильницу и калам,

Перед той моей несравненной подругой и красноречивой

                                                                           собеседницей.

Взяла она перо и бумагу и, торопясь,

Написала скоренько вот эту касыду, блестящую и свежую…

В этом месте Анвари прибегает к приему возобновления парной рифмы в одном из бейтов в середине касыды (тадждид-и матла‘), чем достигается эффект «касыда в касыде». При этом «вставная» касыда представляет собой образец так называемой ограниченной (махдуд), то есть лишенной вступительной части и содержащей только панегирик. Первым к такому композиционному приему в персидской касыде прибег Фаррухи, а до совершенства схему касыд с множественными зачинами, начинающимися с возобновления парной рифмы, довел Хакани.

У Анвари далее следует панегирик, начинающийся такими стихами:

О, удел твоего благополучия – [солнечный] день судьбы!

О, сень твоего [покровительства] над нашим временем –

                                                             мудрость Создателя!

Всевластен ты в своих повелениях над всякой тварью земной,

Словно небосвод, изливаешь ты щедрость на любое существо,

                                                                      словно солнце.

Твое благоразумие сегодня – силок и приманка для дня

                                                                          вчерашнего,

Твоя щедрость в этом году создала наличность и кредит года

                                                                              прошлого…

Приведенный зачин и фрагмент мадха включают уже знакомые нам структурные и смысловые компоненты: описание красавицы, диалог влюбленных, образующий ядро повествовательной части вступления, две загадки, также оформленные в виде диалога (вопрос влюбленного – ответ возлюбленной). Загадки не только организуют переход к славословию с традиционным для тахаллуса упоминанием имени адресата, но и составляют еще одну группу описательных мотивов, поскольку предметы загадываются перечислением их качеств. Вступительная часть выдержана в слегка шутливой манере, что сказывается прежде всего в употребляемой лексике.

В ироническом тоне выдержаны и многие кыт‘а Анвари, особенно стихотворные прошения. Некоторые из них объемны, достигают 15–17 бейтов, и просьба в них излагается достаточно обстоятельно. Другие представляют собой короткие записки в 2–3 стиха. В изданиях Дивана они, как правило, озаглавлены «Шутка» или «В качестве просьбы». Такие прошения явно служили одновременно и для увеселения адресата, что, видимо, должно было облегчить выполнение изложенной просьбы. В них применяются те же смеховые приемы, которые позже в XIII в. можно наблюдать в творчестве поэтов исфаханской школы, отшлифовавшие до блеска жанр стихотворных прошений. Кыт‘а Анвари содержит шутливый диалог поэта и его барана: