Кража в особо крупных чувствах - Дарья Волкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все в порядке?
– Да. Там полная кровать крошек.
Врач вышла из ванной и взяла свой чемоданчик.
– Ну что, Элина Константиновна, давайте вас посмотрим, а потом побеседуем.
– Давайте.
И перед Петром закрыли дверь спальни.
***
Он пошел провожать врача. Хотя бы до лифта.
– Никаких тревожащих признаков я не вижу, – опередила доктор его вопросы. – Температура нормальная, легкие чистые, слизистые в порядке. Поставила укол с комплексом витаминов. Из рекомендаций – обильное теплое питье, усиленное питание.
– Усиленное питание – это… пицца? – как-то глупо переспросил Пётр. И почувствовал, что краснеет под взглядом доктора.
– Пиццу тоже можно. Я вам пришлю ориентировочный рацион.
– Хорошо.
– Тогда до завтра. В то же время?
– Да.
Петр вернулся в квартиру, озадаченный вопросом питания. Но эти мысли из его головы сразу же и выпали.
Потому что умница-разумница Эля, которая так спокойно разговаривала с врачом, тут же бросилась к Петру, обхватила руками за шею, прижалась.
И молчала. И дрожала.
Петр обнимал ее, как мог, крепко. И не мог понять, что ему теперь делать. Врач сказал, что с Элей все в порядке. Но если она так дрожит – значит, не совсем в порядке.
– Эля… – он провел рукой по спутанным светлым волосам. – Элечка…
– Там было холодно… – вдруг хрипло выдохнула Эля ему в шею. Крупно вздрогнула. – Темно и очень холодно. Но я знала… я знала, что ты за мной придешь…
– Эля… – беспомощно выдохнул Петр.
– Согрей меня, – Элина вдруг подняла лицо. – Согрей меня, пожалуйста.
Вот про питание он у врача выспросил. А про другое – нет. И спрашивать уже поздно. Когда женщина просит мужчину согреть ее – отказать невозможно. Только исполнять.
И Петр наклонился к поднятому к нему лицу.
***
Поразительно устроен человеческий мозг. Это центр управления всем телом. Как быстро он способен, если не поврежден критично, восстановить видимость нормальности. Взять все под контроль, чтобы человек говорил и делал то, что от него ожидают.
Но сгусток ледяной тьмы внутри никуда не делся. Его не способен изгнать даже мозг. Он может затолкать этот сгусток куда-то глубоко внутрь, сплести вокруг него кокон, создающий иллюзию, что тут ничего нет. Что ничего не было. Но сам это темный, дышащий ледяным холодом одиночества и отчаяния сгусток никуда не делся.
И заставить его исчезнуть навсегда может только одно.
Один.
Один-единственный человек. В которого она верила до последней искры сознания.
Который пришел за ней.
И жар, тяжесть, первобытная витальность его тела – это то, что ей сейчас необходимо.
К черту халат. К черту его одежду, всю, до последнего клочка ткани! Только так. Кожа к коже. Грудью к груди. Пальцы в пальцы. Губы в губы.
Подари мне свое тепло, любимый. Прогони, убери этот скользкий комок льда и ужаса у меня внутри. Сделай меня живой снова.
***
До какого-то момента он сдерживался. До какого-то момента он помнил, что Эля сейчас очень слаба, и надо быть осторожнее. А потом настоятельное требование ее тела перекрыло все. И если ей это нужно... Если ей надо, чтобы он до хруста сжимал ее – он будет это делать. Если ей надо, чтобы он широко развел ей ноги – он сделает это. Если ей надо, чтобы он взял ее сразу, глубоко – он сделает это. Если ей надо, чтобы он двигался в ней резкими толчками, сильно, быстро – он сделает это.
Ей надо это. И отчаянная, навзрыд, судорога ее тела кричит ему об этом.
***
– Вот теперь я согрелась. По-настоящему.
Петр не знал, что на это сказать. Потому что не мог понять, насколько серьезны эти слова Эли. И потому что понимать ему было нечем. Он обнимал ее крепко, прижимаясь подбородком к ее макушке. Если Эля хочет поговорить об этом – они поговорят. Но сам вызывать на этот разговор он ее не будет. Все кажется Петру пока еще невозможно хрупким. Включая Элю – несмотря на то, что сейчас она мягкая, горячая, влажная, податливая, как свечной воск, в его руках.
– Знаешь, я вот вообще не почувствовал никаких крошек в постели, – он слегка ерзает. – Ты что-нибудь сегодня ела?
– Нет.
– Эля!
– У меня не было аппетита. Но я пила чай. Два раза.
Петр вздохнул. Это категорически идет вразрез с выданными врачом рекомендациями.
– А сейчас… сейчас ты не проголодалась?
– Да, – неожиданно согласилась Эля. – Я проголодалась. Знаешь, чего хочу?
– Чего?
– Икры.
Прекрасно. Икра наверняка значится в списке для усиленного питания. Петр был почему-то в этом уверен.
– Сейчас закажем, – Петр сел на кровати и потянулся за телефоном.
– Нет, подожди. Не заказывай. Я хочу еще кое-чего.
– Говори.
А она молчит. Молчит и смотрит ему в глаза. Петр откладывает телефон.
Вот, собственно, и настал момент.
Прижать к себе. Крепко-крепко. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Вжать в себя так, будто хочется ее туда, в себя, внутрь, вобрать, забрать, спрятать там, чтобы больше никто и никогда не посмел причинить ей боль. Чтобы ничто плохое никогда не коснулось ее.
Это невозможно. В силу профессии Петр это отчетливо понимает.
Но так этого хочется.
Петр отвел от изящного женского уха прядь волос и тихо прошептал туда:
– Я тебя люблю. Ты же знаешь это, правда?
– Знаю, – после паузы прошептала она. – И знала… там. Если бы я этого не знала, я бы… я бы не дождалась.
Ее тело снова крупно вздрогнуло – словно отпуская совсем, разжимая ту страшную пружину, что держала ее. А потом Элина вдруг подняла голову – и крепко поцеловала его в губы.
– То, что я тебя ужасно люблю, тебе и так известно. Давай заказывать икру.
– И блины?
– И блины!
– Слушай, а, может… А, может быть, если ты себя нормально чувствуешь, то мы…
– Еще раз? Я согласна!
Петр рассмеялся.
– Еще раз – это само собой. Я подумал, что, может, на блины с икрой завтра съездим к моим родителям? Я блинов вкуснее, чем у нас дома, не ел.
– Сын ресторатора в блинах разбирается! – рассмеялась Элина. Петру ужасно нравился этот ее легкий смех. Такой же, как раньше. Она снова вернулась – его умница Эля.
