Парень - Янош Хаи

С этих пор девушка уже не страдала по неверному любовнику, а наш мужичок, знаток йоги, не иссякал в восхвалениях Кришне, говорил о тибетских странствиях Иисуса, об Атлантиде и тантрической сексуальной медитации, о способах соединения инь и ян. Короче, была еще эта девушка, с которой наш знаток йоги проводил много времени, а так как он тоже был не так уж молод, в его общении с хозяйкой однокомнатной квартиры порой возникали трудности. Но, когда женщине за пятьдесят, она всему готова верить, например тому, что, если на этой неделе они не отправятся по специфическому пути постижения истины, то это не что иное, как форма поста. Есть время жатвы и есть время самоотречения, говорил наш мужичок, который иногда начинал думать, что в нем обрели синтез западная и восточная традиции, и в синтезе этом видел духовный путь будущего, ибо Запад в идейном смысле все еще вон как силен, а китайцев — вон сколько. Дама же самоотверженно выдерживала пост и даже старалась не показывать, как это ей трудно, ведь это значило бы, что ее душа еще в недостаточной мере созрела для испытаний. А от степени зрелости души зависит качество земной жизни, говорил наш мужичок на сеансах медитации, так что воспитание душевной зрелости есть самая главная наша задача в этом мире, и пренебрежительное отношение к этому делу приведет к тому, что следующую жизнь вы проведете как существа низкие: муравьи, осы или двухвостки. Особенно сильное впечатление на дам производил последний вариант, потому что, хотя возродиться телесно было бы очень даже неплохо, но — двухвостка, бррр…

Хозяйка однушки годами жила в магической близости к знатоку йоги, не веря никому, кто рассказывал, что видел этого знатока в компании с молодой — куда моложе нашей дамы, но значительно моложе и знатока — женщиной. Чувство это не угасло в ней даже после того, как знаток покинул кружок медитации, сказав, что ему пришло время подняться на более высокую ступень, а здесь для этого нет возможности, для этого требуется одиночество, отрешение от всего мирского, — и он в самом деле отрешился, правда, не от мирского: со своей молодой подругой и только что родившимся ребенком они поселились в одном городке, в провинции, где денег, которые он вытянул из нашей дамы, хватило, чтобы купить дом.

Дама же никак не могла забыть этого мужичка, думала о нем еще несколько лет, пока однажды кто-то из ее детей, кажется, дочь, позвонив ей по телефону, не сказала: мама, надо бы присмотреть за детьми; за какими детьми, удивилась дама, и тут, где-то в тот самый момент, когда она это спросила, а дочь объяснила ей, что за ее, дочери, детьми, то есть за ее, нашей дамы, внуками, — у нее, нашей дамы, действительно наступило просветление относительно ее главной задачи, и с этих пор она регулярно бывала у детей, присматривала за внуками — и своими добрыми советами пыталась разрушить их семьи, собственным дурным примером способствуя будущему краху: с какой стати жизнь следующих поколений должна быть лучше, чем наша! Это что-то вроде того, что происходит в студенческих общежитиях и в армии, где «деды» старательно передают дальше те мучения, через которые прошли в свое время, не могут прервать традицию издевательств и унижений в отношении новичков и новобранцев, чтобы оставить незаживающие раны на их теле, а главное в их душе и подготовить их к мести…

Не найдется человека, который не считал бы жизнь описанной супружеской пары успешной, — в отличие от жизни нашего парня, которая была воплощением краха, если, конечно, допустить, что у краха есть плоть; правда, сущность краха ведь в том, что у человека, который терпит крах, как раз и разрушается, гибнет плоть, что сопровождается разрушением и гибелью души, хотя очень многие уверены, что разрушение тела, собственно, с души и начинается, а когда плоть подходит к гибели, душа уже давно сгнила и погибла.

39

После этого — скажем так, после встречи нашего парня с однокашниками — события стали развиваться с исключительной быстротой. Да они и не могли бы двигаться медленнее: ведь в сущности все было уже решено. Конечно, подо всем этим могли бы скрываться и какие-нибудь случайности: скажем, в душе у Мари проснулось бы что-то вроде любви к нашему парню, или, например, жалость, что женщинам в общем-то свойственно, — дескать, она спасет этого человека, отца ее ребенка, и спасательная операция ее завершится успехом: однажды вечером наш парень возьмет злополучную пластмассовую канистру и вышвырнет ее во двор, к чертовой бабушке, и скажет, мол, из-за нее, из-за гребаной канистры, я не видел, какая ты красивая, из-за нее не видел, какая ты добрая, и какой же я идиот, что смотрел на тебя через эту пластмассу. Можешь ты меня простить? Такую вот, не ахти какую изысканную, но в данной ситуации очень важную фразу должен он будет произнести. Могу, ответит Мари, и скажет еще, мол, я всегда знала, что есть в тебе что-то хорошее, вот только дурацкая эта канистра, она тебя загораживала все время, и как я ни пыталась тебя увидеть, как ни тянула шею, ты все время за ней прятался, но теперь, когда ты ее швырнул во двор, мы, может быть, в цыплятах наших не увидим больше ничего хорошего, но в тебе, в тебе я уже вижу.

Кто знает: прими Мари такое решение, может, в самом деле в конце концов что-то в этом роде произошло бы. Но трудно сказать: в тот момент, когда она приступила бы к этой спасательной операции, не рявкнул бы на нее наш парень, а пошла ты к такой-то матери, не строй тут из себя сестру милосердия, не в таком ты, мать твою, положении. Или, после того как наш парень вышвырнет канистру во двор, потому что до этого момента все идет хорошо, так, как мы предполагали, тут Мари скажет: вот что, милый мой, видишь, можешь ведь ты это сделать, можешь исправиться, я только это и хотела тебе доказать, но на этом моя задача исчерпана, продолжай один, а я завтра ухожу к своей маме и забираю ребенка, — и тут наш парень выйдет во двор, принесет канистру назад и с тех пор всю жизнь будет проводить в ее обществе. Конечно, возможен и другой вариант: все и дальше пойдет хорошо, и после акта освобождения от канистры в душе у обоих в самом деле проснется какое-то глубокое чувство, например, чувство общего долга в деле воспитания сына, но позже это чувство будет разрушено появлением предпринимателя, того самого короля подштанников, который пообещает денег, ведь упомянутое выше чувство не способно было улучшить их материальное положение, а Мари так уже стосковалась по путешествиям: летом — море, зимой — горы, — и по новой одежде: всю, что у нее была, она бы с радостью отдала какой-нибудь службе призрения, пускай носят бомжи, или, еще охотнее, бросила бы в костер, когда осенью жгут опавшую листву, — ну, и появление предпринимателя заставит ее вспомнить о старой любви, крах которой и привел ее в конце концов к нашему парню, и она подумает, что ее решение выйти замуж за этого человека с крайне непритязательной внешностью — для предпринимателя уже достаточное наказание. То есть подумает она не о том, что он, наш предприниматель, причина всех ее нынешних страданий, а о том, что он уже наказан, потому что думать так будет в ее интересах. И тогда они, вместе с ребенком, которому уже около десяти лет, отправятся сначала на отдых, к морю, а потом поселятся в новой квартире, потому что предприниматель к тому времени уже разведется с женой, которая стала совершенно невыносимой, особенно после того, как узнала, что предприниматель, ее муж, мог бы уйти от нее к молоденькой девушке, но не сделал этого, может быть, потому, что его предприятие, его ООО, как раз переживающее взлет, было совместной с женой собственностью, — словом, поэтому он остался в прежней семье. Вот, стало быть, как он от меня зависит, злорадно усмехалась она про себя, даже любовь не смогла его от меня оторвать, — и после этого, чувствуя себя обиженной, а также чтобы насладиться своей властью над ним, принялась изощренно мучить мужа-предпринимателя, который долго это терпел, но в один прекрасный день, после того как и самый младший их сын уехал в какой-то город в провинции, — словом, тут предприниматель сказал: а пошла-ка ты в такую-то бабушку, испоганила ты мою жизнь, мать твою так, но теперь все, конец. Ты думаешь, ты все можешь себе позволять, ты из меня деньги вытянула, в душу мне наплевала, но тебе и этого мало, ты себя так со мной держишь, будто я для тебя надоевший груз, — и это в том доме, который я построил… И так он поставит окончательную, на всю жизнь, точку в их отношениях.

Жена предпринимателя, когда рассказывала подруге, что у них произошло, разрыдалась: дескать, она не знала, как его удержать, она думала, можно и так, с помощью неприязни и высокомерия, ведь любовью и лаской нельзя было, ведь муж ее не любил, но теперь она видит, что ошибалась или, может, перегнула палку, и будь она немного умнее, то удержала бы его, а ведь как она его любила, и как он добр был к детям, а теперь, из-за ее глупости, все полетело к чертям. Она плакала, а подруга сказала ей: веди ты себя по-другому, может, он еще раньше ушел бы с той девкой, так что радуйся тому, что хотя бы до сих пор. Вот у меня как получилось с моим мужем, видишь, что с того, что я ему все отдала, нет, он ушел в ту дурацкую библиотеку, в Пешт, в центр, и вовсе не баба какая-нибудь его туда увела, а ведь разве скажет кто, что наша семья не была хорошей семьей, но и это его не смогло удержать… Как бы там ни было, предприниматель вернулся к Мари и дал ей все, чего не мог дать ей наш парень, который после этого решил, что жизнь ему ни к чему, и в последующие годы занимался, то с большим, то с меньшим успехом, тем, что реализовывал это свое решение, то есть медленно, но верно сводил свою жизнь — как некоторую властную конструкцию, подавлявшую его личность, — к полному нулю, подобно тому, как его кумиры, анархисты, поступали, или хотели бы поступить, с государственной властью.