Ветер в лицо - Николай Руденко

Коля выпустил ее руку, резко повернулся, глухо сказал:

— Плохие шутки!..

— Какие шутки? — Удивилась Вера. — Просто Лиза просила передать, что ее неожиданно вызвали на заседание бюро райкома. Вот и все. — Потом заливисто засмеялась. — Египетские фараоны убивали посланцев, которые приносили плохие вести. Может, и ты меня не помилуешь?..

Она стояла к нему боком. Гордо подняла голову и так посмотрела на Колю через плечо, что ему вдруг показалось, что он ниже ее, хотя на самом деле был выше на полголовы.

Солнце опустилось за крыши домов, и хотя полностью еще не стемнело, свет матовых фонарей между мраморными колоннами уже выиграл непродолжительное соревнование с малиновыми остатками солнечных лучей, а через минуту полностью вступил в свои права. Высокие круглые колонны, которые были оранжевыми от вечерней зари, вдруг побледнели, пожелтели.

— Чего молчишь? — весело, насмешливо спросила Вера. Коля мялся, переминался с ноги на ногу.

— А Лиза больше ничего не говорила? — его голос прозвучал как-то неуверенно, робко, будто он боялся побеспокоить вопросом эту надменную, осанистую девушку с умным блеском голубоватых, насмешливых глаз.

Вера сделала вид, что хочет уйти, сделала несколько шагов от Круглова.

— Говорила. Но у меня нет настроения передавать это. — Она снова беззаботно рассмеялась. Вздрогнули округлые ямочки на щеках, блеснули белые зубы. — Однако скажу. Лиза просила, чтобы я тебя развлекла, погуляла с тобой. Но тебе, наверное, это не очень по вкусу. Правда?..

— Почему же?.. Можно...

Коля запнулся, смутился.

— Вот как! Тогда пойдем, пройдемся...

Они пошли берегами Днепра.

Тихо шумели листья тополей, медленно плескались у самых ног днепровские волны, потрескивали ивовые ветви в небольшом костре, неизвестно для чего разложенном Колей. Он бросал на волосы девушки багровые отсветы, освещал листья дубов, которые бронзовели от прикосновения этих розовых зайчиков. Лицо Веры тоже было розовым. И все вокруг было необычным — и залив, и дубы, и тополя, и Верины щеки, и ее руки, и волосы.

Неловкость, которая сковывала Колю там, возле Дворца культуры, давно развеялась, они разговаривали свободно, весело. О чем только ни говорили! Перескакивали в разговоре с одного предмета на другой, теряли концы и начала мыслей, начинали говорить совсем не о том, о чем собирались. Работа, новые спектакли, новые кинокартины, новые книги — обо всем Вера разговаривала с тонким знанием дела, с хорошим вкусом и очень этим удивляла Колю. Ведь за ней установилась слава легкомысленной девушки. Какими несправедливыми бывают сплетни о человеке!

А Вера была наэлектризована присутствием Круглова, которого она давно любила, и каждое его слово падало в нее, как душистая сосновая шишка в пламя, и слова полыхали в ее груди, и грели, и опекали, и напрягали все — ум, сердце, мышцы...

Она вдруг встала.

— Ты помнишь эти строки?

Нежные!Вы любовь на скрипки ложите.Любовь на литавры ложит грубый.А себя, как я, вывернуть не можете,Чтобы были одни сплошные губы!..

В угасшем костре вспыхнула сухая ивовая щепка. Верино лицо было прекрасным в своем вдохновении. А Днепр плескал у ног теплыми волнами, шуршал прибрежным песком.

— Коля, тебе не скучно со мной?..

Коля не ответил — из его груди вырвался неожиданный вздох. Он подумал, — многое из того, что есть у Веры, не хватает Лизе. Она меньше знает, меньше читает, чем сестра. Придется как-то поговорить с ней об этом...

Коля не понимал, что Лиза не выставляла напоказ своих внутренних качеств, всего, что она знает и умеет, а Вера именно с этого начинала знакомство.

Настало молчание. Каждый из них, видно, думал о своем. Коля откинулся всем телом, лег навзничь на траву, засмотрелся в звездное небо. Но вот он почувствовал на щеке прикосновение Вериных волос. Она молча прижалась щекой к его лбу, легкие щекотные руки упали ему на грудь. Из ее глаз скатилась ему на губы тепла, солоноватая слеза... Коля тревожно прошептал:

— Вера!..

Она молчала. Оторвалась от него, поправила волосы, отвернулась. Плечи ее вздрагивали в молчаливом стенании.

— Коля, прости... Люблю я тебя. Давно люблю.

Коля резко поднялся, подошел к самой воде. Хотелось бросить ей в лицо что-то обидное. Но какое-то непонятное чувство сдерживало.

За его спиной послышались тихие шаги. На плечи легли теплые ладони Веры.

Хотел сбросить ее руки, крикнуть ей: «Вон!..»

Но ничего не сказал, рук не сбросил.

— Прости... Мне хотелось только побыть с тобой, поговорить. А потом... Ты имеешь право меня судить. Я сама себя осуждаю. Я обо всем признаюсь Лизе... Обо всем. И больше мы никогда не встретимся... Если вы поженитесь с Лизой — я уйду из дома... Уеду из этого города. Но ты прости. Не надо на меня сердиться.

Голос ее дрожал, но она не плакала. И вдруг Коле стало жалко ее. И не только ее. Жалко этого вечера, хороших слов, хороших мыслей. И именно потому, что он испугался этого чувства, тихо сказал:

— До свидания, Вера...

Она сняла руки с его плеч. Побежала под осокорь, упала в траву. Ну, чего же ты стоишь, Коля?.. Иди, иди отсюда как можно скорее. А она?.. Останется здесь со своими слезами? Нет, это похоже на бегство. От кого? От нее или от самого себя?.. Как бы там ни было, но ты не имеешь права оставлять ее одну здесь, на пустынном берегу.

Коля подошел к Вере. Она лежала, положив лицо на руки. Последние щепки догорели, костер погас. Луна то показывалась из-за облака, то снова пряталась. Коля сел возле нее, подпирая спиной ствол тополя. Во рту было горько. И только сейчас заметил, что жует ивовый лист. Выбросил его, тихо сказал:

— Не надо. Не плачь. Пойдем домой...

А она молчала. Он склонился над ней, положил руку на голову.

— Пойдем...

Она встала, взяла его руки в свои.

— Да, Коля... Да... Только куда девать сердце?.. Послушай, как оно бьется.

Она приложила его руку к груди. И Коля не оторвал руки. Все тело вдруг пронзило сладкое, пьянящее, незнакомое чувство. Оно нахлынуло неожиданно, завладело его существом властно, жестоко. Он задыхался от чего-то безудержного, болезненного, захватывающего и уже не мог заставить себя оторваться от нее. Нет, он сейчас не способен был о чем-то размышлять. Ему хотелось дышать ею, пить воду из ее уст, оплести себя душистым волосами, как золотой, пронизанной вечерней зарей степной паутиной, летящей над осенними просторами неизвестно куда... Это было лишь одно мгновение, но за это мгновение Коля почувствовал в себе то, чего не чувствовал раньше.

Как это произошло, Коля не мог сказать. Несмотря на всю свою внешнюю грубоватость и якобы чрезмерную прямолинейность, Коля в душе был застенчивым парнем. Он не знал многое из того, что знали его ровесники. Он никогда с ними не разговаривал о девушках. А то, что произошло сейчас, казалось ему бесконечно прекрасным и... страшным. Он сидел пьяный и уставший. В его мозгу не было никаких мыслей. И вот он вспомнил о Лизе — и его лицо будто обожгло раскаленным пустынным песком. Что же дальше?..

Тихо плескались волны. Шумели тополя. Сияла луна, будто летучие облака начистили ее до блеска. Вера робко опустила голову ему на плечо.

— Коля!.. Я больше люблю тебя, чем она. Твое сердце свободно выбирать. И ты выбирай. Милый мой, милый... Мы как бы дополняем друг друга.

А Коля сидел и молчал. Во рту было горько. Нет, это не от ивового листа. Сердце билось горячо, неудержимо, будто спрашивая у своего хозяина: как же быть дальше? Ответ пришел не сразу. Коля подумал именно то, на что рассчитывала Вера: «Если это произошло, я должен быть порядочным человеком. А порядочные ребята в таких случаях не забывают о своем моральном долге, не бросают девушек... Теперь все! Размышлять поздно».

22

Валентина за последние дни перечитала почти всю техническую литературу, которую они с Федором собирали годами. Она искала ответы. Искала, но не находила. И нелегко было найти.

В последнее время, в связи с тем, что ей не удавалось с хорошими результатами испытать интенсификатор в мартеновских печах, Валентиной завладели серьезные сомнения. Собственно, откуда у нее появилась уверенность, что все ее расчеты верны? Опыты в ее маленькой лаборатории кое-что давали, но разве можно сравнивать масштабы лаборатории с масштабами производства?

Главное в работе сталеваров-скоростников — умение пользоваться высокими температурами. Взять от печи все, что она может дать. В том и состоит заслуга опытных сталеваров, что они умеют ходить по граням высоких температур, как по шаткому канату. Далеко не все сталевары решаются работать на высоких температурах; далеко не все умеют провести завалку так, чтобы холодная шихта не снизила на несколько сот градусов температуру печи.

А нет ли в природе какого-то вещества, которые одновременно ускоряло бы все процессы, происходящие в мартеновской печи, и стабилизировало бы температуру, облегчало выравнивание ее во время загрузки шихты, когда огромное количество тепла уходит на прогрев?